Валерия Шубина. "Колыма становится текстом"
Книга эссе Валерии Шубиной "Колыма становится текстом", М.: Новый хронограф, 2018 - размышления о творчестве Георгия Демидова и Леонида Бородина (задевая и Шаламова). Электронной версии не нашел, но в журнале Москва напечатана, по-видимому, вполне представительная подборка, кому интересно, может пройти по ссылкам:
Колыма становится текстом
Холодный Освенцим
Пять этюдов к портрету писателя Георгия Демидова
Шесть этюдов
Время судорог, щекотки и томления интеллекта
Ниже отрывок из эссе, посвященного рассказу Демидова "Убей немца".
"Ценители Варлама Шаламова помнят высказывания писателя о блатных словечках, о моральной деградации заключенных-интеллигентов. «...Без этих блатных словечек, - пишет Шаламов, - не остался ни один человек мужского или женского пола, заключенный или вольный, побывавший на Колыме».
Язык демидовских интеллигентов, в частности Вернера Линде, не подтверждает этого наблюдения. Никаких словечек, никакого подражания не только блатарям, но и вообще никому. Напротив: цитаты из Гёте, серьезные разговоры с соседом по нарам на больные русские темы. И нижеследующие строки Шаламова опровергаются многими образами Демидова: «Интеллигент-заключенный подавлен лагерем. Все, что было дорогим, растоптано в прах, цивилизация и культура слезают с человека в самый короткий срок, исчисляемый неделями... Интеллигент напуган навечно. Дух его сломлен. Эту напуганность и сломленный дух он приносит и в вольную жизнь».
Думается, под этими словами подписался бы и Демидов, но с оговоркой: счет идет по вершинам. Именно другие - натуры сильные, верные собственным, а не навязанным убеждениям, - интересуют его прежде всего. Они были в лагере, как были там и свои святые, герои, лидеры. Превращенные в мучеников, в серую массу, они не сдавались, поднимали восстания, рискуя жизнью, помогали другим. И никакие квантовые процессы в мозгу, никакие другие гипотезы не объяснят феномен такого сознания. Как незабываемы строки Шаламова о лагере: «Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел - лучше ему умереть», - так остается с тобой фраза Демидова из рассказа «Дубарь»: «Жизнь только кажется скромной и слабой по сравнению с враждебными ей силами. Однако выстояла же она против этих сил и даже сумела развиться до степени разумного сознания, как бы отразившего в себе всю необъятную вселенную».
Часто новаторство обоих писателей ставит в тупик, заставляет искать аналогии с открывателями, посягнувшими на традиции и перевернувшими литературу ХХ века, в частности, обращает нас к таким писателям, как Д. Джойс. Если у Джойса повествование обнаруживает жизнь, которая окончательно сошла с тормозов и в состоянии бесконечной разобранности нападает на человека, то у Демидова и Шаламова обнаруживается адский порядок, который победил человека физически, превратил в мученика и раба. Далее эстетические интересы разводят писателей в разные стороны. Шаламов сам признает, что его «Колымские рассказы» - «это судьба мучеников, не бывших, не умевших и не ставших героями». Об интеллигентах - персонажах Демидова - такого сказать нельзя. Чтобы выжить, им не остается ничего другого, как, по Ницше, внутренне не признавать себя побежденными. Сопротивление сидит почти в каждом из них. Но парадокс в том, что осуществить это сопротивление можно в акте самоубийства, либо в побеге - ценою смерти от пули преследователей. Людям, отказавшимся от надежды, находящим силу только в своем убеждении, доведенном до маниакального состояния, смерть, как и все остальное, не гарантирует будущего, но сохраняет за ними образ человеческий. В этом аспекте персонажи Демидова разрушают представление о сдаче русского интеллигента. Его герои - мученики, бунтари. Даже в урках и блатарях для Демидова главное - бунтарский дух. Раб (вынужденный, под ружьем) и все же восставший - его герой. Такой рассказ, как «Без бирки», с главным персонажем - интеллигентом Кушнаревым, пошедшим под взрыв, не оставляет сомнений относительно взгляда Демидова на эту проблему. Или старуха сектантка из рассказа «Амок», монументально непобедимая в своей смерти, шедшая прямо на палача «с предостерегающе согнутой в локте рукой». «Подобные фигуры с мрачными глазами» он видел, пишет Демидов, «на изображениях в православной церкви... Убийце показалось, что старуха свалилась, как статуя, не изменив своей угрожающей позы». Можно вспомнить и художника Бациллу, и певца Локшина, расстрелянного на морозе.
Человек, оказавший физическое сопротивление на допросе, как это сделал сам Демидов, не может не отдавать должное мужеству другого человека, не смирившегося с произволом. И если бы это было не так, ни Шаламов, ни Демидов не совершили бы свой главный подвиг, обратившись к теме ГУЛАГа, чтобы высветить темные зоны Истории, которую мы наследуем в искаженном виде, неполном объеме столь лениво и некритично".
Колыма становится текстом
Холодный Освенцим
Пять этюдов к портрету писателя Георгия Демидова
Шесть этюдов
Время судорог, щекотки и томления интеллекта
Ниже отрывок из эссе, посвященного рассказу Демидова "Убей немца".
"Ценители Варлама Шаламова помнят высказывания писателя о блатных словечках, о моральной деградации заключенных-интеллигентов. «...Без этих блатных словечек, - пишет Шаламов, - не остался ни один человек мужского или женского пола, заключенный или вольный, побывавший на Колыме».
Язык демидовских интеллигентов, в частности Вернера Линде, не подтверждает этого наблюдения. Никаких словечек, никакого подражания не только блатарям, но и вообще никому. Напротив: цитаты из Гёте, серьезные разговоры с соседом по нарам на больные русские темы. И нижеследующие строки Шаламова опровергаются многими образами Демидова: «Интеллигент-заключенный подавлен лагерем. Все, что было дорогим, растоптано в прах, цивилизация и культура слезают с человека в самый короткий срок, исчисляемый неделями... Интеллигент напуган навечно. Дух его сломлен. Эту напуганность и сломленный дух он приносит и в вольную жизнь».
Думается, под этими словами подписался бы и Демидов, но с оговоркой: счет идет по вершинам. Именно другие - натуры сильные, верные собственным, а не навязанным убеждениям, - интересуют его прежде всего. Они были в лагере, как были там и свои святые, герои, лидеры. Превращенные в мучеников, в серую массу, они не сдавались, поднимали восстания, рискуя жизнью, помогали другим. И никакие квантовые процессы в мозгу, никакие другие гипотезы не объяснят феномен такого сознания. Как незабываемы строки Шаламова о лагере: «Там много такого, чего человек не должен знать, не должен видеть, а если видел - лучше ему умереть», - так остается с тобой фраза Демидова из рассказа «Дубарь»: «Жизнь только кажется скромной и слабой по сравнению с враждебными ей силами. Однако выстояла же она против этих сил и даже сумела развиться до степени разумного сознания, как бы отразившего в себе всю необъятную вселенную».
Часто новаторство обоих писателей ставит в тупик, заставляет искать аналогии с открывателями, посягнувшими на традиции и перевернувшими литературу ХХ века, в частности, обращает нас к таким писателям, как Д. Джойс. Если у Джойса повествование обнаруживает жизнь, которая окончательно сошла с тормозов и в состоянии бесконечной разобранности нападает на человека, то у Демидова и Шаламова обнаруживается адский порядок, который победил человека физически, превратил в мученика и раба. Далее эстетические интересы разводят писателей в разные стороны. Шаламов сам признает, что его «Колымские рассказы» - «это судьба мучеников, не бывших, не умевших и не ставших героями». Об интеллигентах - персонажах Демидова - такого сказать нельзя. Чтобы выжить, им не остается ничего другого, как, по Ницше, внутренне не признавать себя побежденными. Сопротивление сидит почти в каждом из них. Но парадокс в том, что осуществить это сопротивление можно в акте самоубийства, либо в побеге - ценою смерти от пули преследователей. Людям, отказавшимся от надежды, находящим силу только в своем убеждении, доведенном до маниакального состояния, смерть, как и все остальное, не гарантирует будущего, но сохраняет за ними образ человеческий. В этом аспекте персонажи Демидова разрушают представление о сдаче русского интеллигента. Его герои - мученики, бунтари. Даже в урках и блатарях для Демидова главное - бунтарский дух. Раб (вынужденный, под ружьем) и все же восставший - его герой. Такой рассказ, как «Без бирки», с главным персонажем - интеллигентом Кушнаревым, пошедшим под взрыв, не оставляет сомнений относительно взгляда Демидова на эту проблему. Или старуха сектантка из рассказа «Амок», монументально непобедимая в своей смерти, шедшая прямо на палача «с предостерегающе согнутой в локте рукой». «Подобные фигуры с мрачными глазами» он видел, пишет Демидов, «на изображениях в православной церкви... Убийце показалось, что старуха свалилась, как статуя, не изменив своей угрожающей позы». Можно вспомнить и художника Бациллу, и певца Локшина, расстрелянного на морозе.
Человек, оказавший физическое сопротивление на допросе, как это сделал сам Демидов, не может не отдавать должное мужеству другого человека, не смирившегося с произволом. И если бы это было не так, ни Шаламов, ни Демидов не совершили бы свой главный подвиг, обратившись к теме ГУЛАГа, чтобы высветить темные зоны Истории, которую мы наследуем в искаженном виде, неполном объеме столь лениво и некритично".