Елена Болдырева, Елена Асафьева. Чжан Сяньлян - "китайский Шаламов" (начало)
Статья опубликована в журнале Ярославского государственного педагогического университета "Верхневолжский филологический вестник", 2019, № 1 (16), Ярославль. Электронная версия - на сайте журнала.
_________
Литература «ран и шрамов»: Чжан Сяньлян - «китайский Шаламов»
В статье рассматривается система творческих перекличек Варлама Шаламова и китайского писателя Чжан Сяньляна, названного критиками «китайским Шаламовым». Творчество писателей анализируется в контексте типологически сходных тенденций в российском и китайском литературном процессе - отечественная литература ГУЛАГа и китайская литература «ран и шрамов», судьба обоих писателей рассматривается как пример сложного противостояния личности тоталитарной системе. При сопоставлении произведений Чжан Сяньляна и В. Шаламова выявляется множество значимых для художественного мира писателей мотивных перекличек: мотив физического и нравственного истощения, описание суровых реалий окружающей природы, голод как интегральная основа существования заключенных, болезненное наслаждение едой, ее поиски на грани жизни и смерти, эстетизация и сакрализация еды, мотивы мороза, снега и тотального обледенения, особая роль категории случая, мотивы покаяния и искупления грехов предков, страстная жажда жизни и бесстрастно-спокойное притяжение смерти. Наряду с этим в статье рассматриваются существенные различия художественного мира Чжан Сяньляна и Варлама Шаламова: восприятие труда как удовольствия от общественно полезного дела, пробуждающего жажду жизни, осознание необходимости страдания для обретения счастья, надежда на обретение своего места в судьбе народа и страны у Чжан Сяньляна и осмысление физического труда заключенных как абсолютного зла, приводящего к нравственному растлению, а творчества - как мести, «преодоления зла» и способа восстановления исторической справедливости у В. Шаламова.
«Открывая книгу китайского автора в поисках экзотики, в надежде обнаружить любопытные детали жизни «Поднебесной империи», мы перелистываем страницы, удивленные созвучием проблем, совпадением болевых точек в истории наших народов. Там, где мы привыкли искать различия, обнаруживается поразительное сходство», [7] - так звучит фрагмент предисловия к повести Чжан Сяньляна «Женщина - половинка мужчины». Говоря об этом, Д. Сапрыка прежде всего имеет в виду сходство двух историко-культурных тенденций - отечественную литературу ГУЛАГа и китайскую литературу «ран и шрамов». Сопоставить эти два явления позволяет общность исторических событий, которые поочередно происходили в СССР и КНР - тоталитарный режим Сталина и Мао Цзэдуна. В эпоху террора в той и другой стране репрессиям подвергались все противники тоталитарного режима, и основной удар пришелся на интеллигенцию - интеллектуалов, которые были опасны для действующей власти тем, что могли повлиять на массы и привести к революции. Когда на смену культа личности в СССР пришла Хрущевская оттепель, в Китае - «Пекинская весна», в первую очередь на столь значительные события отреагировала литература. Авторы, которые не имели возможности говорить при тоталитарном режиме, постепенно получили право публиковаться. В СССР вышла в свет повесть И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», в Китае - рассказ Лу Синьхуа «Шрамы». Однако свобода слова просуществовала недолго. На смену Хрущевской оттепели пришла брежневская эпоха застоя, а в Китае конец «Пекинской весны» ознаменовало событие, произошедшее 4 июня 1989 года, когда действующее правительство «Поднебесной» подавляло студенческие демонстрации с применением танкового вооружения. Тем не менее ослабление режима в той и в другой стране позволило обозначить две литературных тенденции - литературу ГУЛАГа и литературу «ран и шрамов», яркими представителями которых являются в России А. Солженицын и В. Шаламов, а в Китае - Ван Мэн и Чжан Сяньлян.
В китайском литературоведении часто встречаются работы, где те или иные китайские писатели сопоставляются с русскими: «Лу Синь - китайский Гоголь», «Хай Цзы - китайский Есенин», «Го Можо - китайский Маяковский», «Ван Мэн - китайский Солженицын», «Мо Янь - китайский Шолохов», «Лу Яо - китайский Шолохов» и т. д. По аналогии с этим Чжан Сяньлян неоднократно был назван критиками и литературоведами «китайским Шаламовым». И действительно, биографический и художественный материал дают основания для подобного рода сопоставления.
Первое, что сближает Чжан Сяньляна и Варлама Шаламова, - биографическое сходство. Отец китайского писателя был предпринимателем и врагом народа для образовавшейся в 1949 КНР, поэтому в связи с реформами отца писателя репрессировали как представителя враждебной буржуазии. Находясь в гуще политических событий, молодой Чжан Сяньлян с надеждами на светлое будущее, жаждущий перемен, создал в 1957 г. поэму «Песня ветра» (大风歌) [23]. Речь в ней идет о буре, которая разрушит старый мир, на смену которого придет общество, где не будет насилия и крови. Автор призывает «похоронить все гнилое в могиле» (把一切腐朽的东西埋进坟墓) [23], чтобы «сердце было наполнено любовью» (我要满心充着爱) [23]. «Марс не должен жить» (点火星决不能生活) [23], и для этого необходимо быть «храбрым и непреклонным», не бояться шрамов и сломанных костей. Последняя мысль звучит и в поэме В. Шаламов «Аввакум в Пустозерске», правда, в другом, противоположном контексте. После публикации «Песни ветра» 21-летний Чжан Сянлян подвергся критике «анти-правых» и на 22 года был отправлен в трудовые лагеря.
В биографии Варлама Шаламова мы находим переклички с судьбой китайского писателя. Отец Варлама Тихоновича был передовым священником, представителем духовенства, которое отвергалась новой революционной Россией. После 1917 года Тихон Шаламов испытывал финансовые трудности, поскольку не мог найти работу. Вскоре он ослеп и спустя 10 лет умер в нищете и забвении. Молодой Варлам Шаламов был увлечен идеями революции, принимал активное участие в политических кружках МГУ, где учился на факультете советского права. Будущего писателя обвинили в распространении «Завещания Ленина» и в участии в запретной «троцкистской» организации. Как «социально вредного элемента», Варлама Шаламова отчислили из университета и приговорили к трем годам заключения на Вишере. После последовало еще два ареста: первый - за письмо на Лубянку и напоминание о себе как о бывшем троцкисте, второй - за любовь к И. Бунину. В общей сложности писатель провел в заключении 18 лет и еще три года работал вольнонаемным фельдшером на левом береге Колымы. Судьба обоих писателей - пример сложного противостояния личности безжалостному маховику истории.
Основой для сопоставления, на наш взгляд, может также служить тот факт, что и В. Шаламов, и Чжан Сяньлян были одновременно и прозаиками, и поэтами. Их сближают не только общие мотивы творчества, но и то, что на первый план тот и другой в прозе и стихах помещали внутренний мир человека, его переживания. Отсюда перволичное повествование в большинстве рассказов и повестей того и другого писателя. Чжан Сяньлян на первое место в творчестве ставит человека, его судьбу и чувства, что проявляется в глубоком психологизме его произведений, то же можно сказать и о В. Шаламове. Как и В. Шаламов, Чжан Сяньлян в своем творчестве «в основном рассказывает о себе» [26], о своем опыте. Тот и другой изображали «реалистичного, противоречивого, типичного человека» [25, с. 118] в нечеловеческих условиях. В «Колымских рассказах» и ряде произведений Чжан Сяньляна показан «низкий моральный дух интеллектуалов» [25, с. 119]. Именно поэтому при сопоставлении произведений Чжан Сяньляна и В. Шаламова обнаруживается множество значимых для художественного мира писателей мотивных перекличек.
Первое, что обращает на себя внимание в повести Чжан Сяньляна «Мимоза», - сближающие произведение с «Колымскими рассказами» мотивы физического и нравственного истощения не только человека, но и животных, описание их внешнего вида и измождения на фоне суровых реалий окружающей природы. Чжан Сяньлян пишет: «Бедные животные были едва ли в лучшем виде, чем я, отощавший до последней крайности» [12] и далее: «А бедные животные не вызывали сострадания ни в ком. На прямых, как палки, шеях мотались худющие, костлявые головы, зрачки закатились за края глазниц, а разомкнутые от натуги челюсти открывали ущербные ряды желтых зубов» [12]. Похожие образы мы видим в рассказе В. Шаламова «Заклинатель змей: «Лошадь не выносит месяца зимней здешней жизни в холодном помещении с многочасовой тяжелой работой на морозе. Если это не якутская лошадь. Но ведь на якутских лошадях и не работают. Их, правда, и не кормят» [15]. Равнодушие людей связано с тем, что сами они истощены, и вместе с истощенной плотью истощается и нравственная составляющая человека. Атрофируются базовые человеческие чувства, такие как сострадание и гуманизм. Подобное не вызывает удивления, поскольку внешний вид героев Чжан Сяньляна и В. Шаламова говорит о том, что люди находятся на грани смерти и не способны думать ни о чем, кроме тепла и пищи. В «Мимозе» мы находим следующее описание героя-повествователя: «При росте в 1 м 78 см я весил 44 кг - на столько тянул мой костяк, обтянутый кожей» [12]. Подобный антропометрический дисбаланс мы встречаем в рассказе В. Шаламова «Домино»: «Мой рост - сто восемьдесят сантиметров, мой нормальный вес - восемьдесят килограммов. Вес костей - сорок два процента общего веса - тридцать два килограмма. В этот ледяной вечер у меня осталось шестнадцать килограммов, ровно пуд всего: кожи, мяса, внутренностей и мозга» [15]. Герой при высоком росте весил всего 48 килограммов, а температура его тела составляла 34,3 градуса. Причина подобного истощения - голод, героев В. Шаламова и Чжан Сяньляна не покидает чувство голода, они ищут любую пищу в промерзшей земле, жадно поглощают спасительные калории. Люди в поисках пищи становятся бесстрашными и идут на верную гибель, как в рассказе Шаламова «Ягоды», где один из заключенных нарушает границу рабочего участка, чтобы добраться до банки с брусникой, которую он искал в насквозь промерзшей земле, и погибает от выстрела конвоира. Подобным образом, но уже на воле, герой Чжан Сяньляна искал морковь: «земля промерзла - сколько я ни искал, сколько ни скреб ногтями - ничего <...> Такую морковь можно отыскать только в скованной морозом расселине. Это я понимал. Внимательно исследовал малейшие трещины, бороздки, канавки - опять ничего» [12]. Герои Чжан Сянбляна и Варлама Шаламова лихорадочно ищут пищу, прячут ее, поглощают с жадностью и в одиночестве, опасаясь, что еду отнимут. Герои едят, испытывая высшую степень наслаждения, еда постоянно эстетизируется и даже сакрализуется. Например, Чжан Сяньлян пишет: «Четыре года я не пробовал печева из пшеничной муки, и теперь каждая крошка, казалось, таяла во рту, будто снежинка» [12]. Сравним с фрагментом рассказа В. Шаламова «Сухим пайком»: «Мы готовы были плакать от боязни, что суп будет жидким. И когда случалось чудо и суп был густой, мы не верили и, радуясь, ели его медленно-медленно» [15]. Голодные, герои рассказов обоих писателей привыкли съедать все без остатка, отсюда часто встречающиеся в их произведениях мотивы «дочиста вылизанной посуды», почти маниакальное стремление вобрать в себя последние крупицы еды с ладони или грязного стола. Вот фрагмент из повести Чжан Сяньляна «Мимоза»: «Но у тазика были свои преимущества: его удавалось дочиста вылизать» [12]. Подобное встречается и в рассказе В. Шаламова «Ночью»: «Глебов неторопливо вылизал миску, тщательно сгреб со стола хлебные крошки в левую ладонь и, поднеся ее ко рту, бережно слизал крошки с ладони» [15]. Потенциальной едой оказываются для героев даже те вещи, которые вызывают у обычного человека эстетическую брезгливость: герои поглощают не только пищу - но все, что попадется - обрезки, обломки съестного и животных. В текстах Чжан Сяньляна ели мелких грызунов: «В лагере их [крыс] и в помине не было - ведь едой-то там не разжиться, а уж попадешься, съедят за милую душу [12]. Вот похожий пример из рассказа В. Шаламова «Сухим пайком»: «Чудесные свойства земли мы узнали позднее, когда ловили мышей, ворон, чаек, белок». В рассказе В. Шаламова «Выходной день» блатари предложили герою суп из баранины. Тот, голодный, съел его за пять минут и затем услышал: «Это, батя, не баранинка, а псина. Собачка тут к тебе ходила...» [15].
К истощению героев Шаламова и Чжан Сяньляна приводил не только голод, но и холод, отсюда постоянные образы пронизывающего до костей мороза и разного рода «телесных обледенений». Суровые климатические условия старили раньше времени, приближали к смерти. У Шаламова морозы, отсутствие зимней обуви и рукавиц, неминуемо приводили к обморожению и, как следствие, ампутации. Рассказ «Прокуратор Иудеи» [16] описывает прибытие парохода «КИМ» в бухту Нагаево с тремя тысячами заключенных на борту. Многие из них умерли еще в пути, некоторые были тяжело больными, и их увозили в центральные больницы Магадана, а «средних» везли на левый берег Колымы. Мороз сковывает героев, пробираясь до самых костей. Вот несколько примеров из рассказа «Плотники»: «Ему, тридцатилетнему мужчине, уже трудно взбираться на верхние нары, трудно спускаться» [15], или «за ночь волосы примерзали к подушке», «и мороз пронизывал все тело до костей - это народное выражение отнюдь не было метафорой» [15]. У Чжан Сяньляна природа описана менее сурово, однако здесь тоже есть детали, свойственные художественному миру В. Шаламова: «трава по откосам пожухла и словно оцепенела, скованная коркой льда», «суровый климат северо-запада рано старит», «Снег все сыпал и сыпал. Пронзительный, ледяной ветер взметал белые снежинки», «Кругом все было бело от снега, деревья по обочинам поникли под тяжестью ледяной корки, ветви их напоминали хрустальные кости» [12] и т. д.
Творчество Чжан Сяньляна и Варлама Шаламова сближает особая роль категории «случая». Герой «Мимозы» говорит: «Слава предкам!» Так всегда говорили в лагере, если случалась какая удача. Попадался в похлебке нерастворившийся комок муки; <...> вдруг разрешал выйти только на полсмены, а то и вовсе остаться в бараке. [12] и далее «можно уповать только на удачу, на везение <... > Сегодня мне повезло». Шаламов, в свою очередь пишет: «Как и на воле жизнь заключенного состоит из приливов и отливов удачи - только в своей лагерной форме, не менее кровавой и не менее ослепительной» [19]. Автор «Колымских рассказов» утверждал, что случай не раз спасал жизни заключенных, помогал выжить в бесчеловечных условиях, уводил от смерти. Он пишет, что в лагере «выжить можно только случайно» [15]. По словам Е. Шкловского, «игра случая - удел заключенного, зависящего от самых разных сил как внешних, так и внутренних, действие которых можно предугадать» [21]. Случай командировки, удача попасть в госпиталь, получить заветный приварок, найти пищу, избежать побоев - все это мы видим и у В. Шаламова, и у Чжан Сяньляна. Но случай может быть и отрицательный - чья-то злая воля, украденный паек и т. д.
Еще одно сходство двух авторов - мотивы искупления грехов предков. Чжан Сяньлян пишет: «На мне нет вины, но я искупаю грехи предков, как сын алкоголика или сифилитика страдает за родительские прегрешения. И спасения мне нет» [12]. Похожую мысль мы встречаем в рассказе В. Шаламова «Сухим пайком»: «Мы считали себя почти святыми, думая, что за лагерные годы мы искупили все свои грехи» [15]. Герои текстов Шаламова, нужно отметить, считали, что искупают собственные грехи, достигая очищения, и мыслят себя святыми или учениками, но не детьми Господа. Однако отчетливее эта идея звучит в поэзии Варлама Тихоновича, например, в стихотворении «С годами все безоговорочней...» или в поэме «Аввакум в Пустозерске» [17]. Чжан Сяньлян в свою очередь говорит как о собственных грехах - сын буржуа, - так и об исторических, утверждая, что его судьба неотделима от судьбы родины. Его герой Чжан Юнчжень искренне старается понять, в чем его вина, читая «Капитал» К. Маркса, и покаяться, если в этом есть необходимость. Он видит возможность исправиться и стать полезным в новом времени, поскольку бессилен перед историей (не случайно китайский литературовед Сюй Зидонг находит в работах китайского писателя «тему «покаяния» [25], характерную для поэтики Ф. М. Достоевского.
Произведения Чжан Сяньляна и В. Шаламова связывают глубокие размышления о смерти и воле арестанта к жизни. По утверждению Е. Шкловского, «Выжить, уцелеть - вот главная цель заключенного» [21]. И это справедливо, если понаблюдать за героями «Колымских рассказов», которые, несмотря ни на что, пытались найти пищу, согреться, отлежаться в больнице, иногда жертвуя собственными конечностями. Герои Шаламова доносили, чесали пятки ворам и шли на любые унижения, чтобы не умереть. Вот, что пишет В. Шаламов: «Жизнь арестанта - сплошная цепь унижений с той минуты, когда он откроет глаза и уши и до начала благодетельного сна. <...> Но ко всему привыкаешь <... > Человек живет не потому, что он во что-то верит, на что-то надеется. Инстинкт жизни хранит его, как он хранит любое животное» [15]. Но несмотря на это, человек все-таки выносливее животного, и его воля к жизни значительно сильнее. Об этом В. Шаламов рассуждает в рассказе «Заклинатель змей»: «Часто кажется, <...> что человек потому и поднялся из звериного царства, стал человеком, <...> что он был физически выносливее любого животного» [15]. Жажда жизни отчасти становится у Шаламова причиной нравственного растления, наряду с холодом, голодом и побоями. Кроме того, жить арестанту следует ради везения. В рассказе «Сухим пайком» герой-повествователь, рассуждая о жизни и смерти, утверждает, что смерть нужно откладывать ради мимолетной удачи: «То сегодня будут выдавать «ларек» - премиальный килограмм хлеба, - просто глупо было кончать самоубийством в такой день. То дневальный из соседнего барака обещал дать закурить вечером - отдать давнишний долг» [15]. В этом отношении Чжан Сяньлян близок автору «Колымских рассказов». Вот несколько примеров его размышлений о жизни и смерти в условиях заключения: «Когда я погибал от голода, мне страстно хотелось жить» [12], или «Конечно, смерть влечет человека, но жажда жизни много сильнее» [12]. Рассуждает он и о выносливости человека в условиях, мало пригодных к жизни: «Меры выносливости не существует, отчасти ведь дело в силе воли». Так же, как и у Шаламова, у Чжан Сяньляна воля к жизни объясняет нравственное падение человека, готового на подлость, предательство ради того, чтоб либо улучшить условия жизни в лагере, либо избежать гибели: «инстинкт самосохранения заставлял заискивать и лебезить, толкал на разные уловки» [12].
(окончание здесь)
_________
Литература «ран и шрамов»: Чжан Сяньлян - «китайский Шаламов»
В статье рассматривается система творческих перекличек Варлама Шаламова и китайского писателя Чжан Сяньляна, названного критиками «китайским Шаламовым». Творчество писателей анализируется в контексте типологически сходных тенденций в российском и китайском литературном процессе - отечественная литература ГУЛАГа и китайская литература «ран и шрамов», судьба обоих писателей рассматривается как пример сложного противостояния личности тоталитарной системе. При сопоставлении произведений Чжан Сяньляна и В. Шаламова выявляется множество значимых для художественного мира писателей мотивных перекличек: мотив физического и нравственного истощения, описание суровых реалий окружающей природы, голод как интегральная основа существования заключенных, болезненное наслаждение едой, ее поиски на грани жизни и смерти, эстетизация и сакрализация еды, мотивы мороза, снега и тотального обледенения, особая роль категории случая, мотивы покаяния и искупления грехов предков, страстная жажда жизни и бесстрастно-спокойное притяжение смерти. Наряду с этим в статье рассматриваются существенные различия художественного мира Чжан Сяньляна и Варлама Шаламова: восприятие труда как удовольствия от общественно полезного дела, пробуждающего жажду жизни, осознание необходимости страдания для обретения счастья, надежда на обретение своего места в судьбе народа и страны у Чжан Сяньляна и осмысление физического труда заключенных как абсолютного зла, приводящего к нравственному растлению, а творчества - как мести, «преодоления зла» и способа восстановления исторической справедливости у В. Шаламова.
«Открывая книгу китайского автора в поисках экзотики, в надежде обнаружить любопытные детали жизни «Поднебесной империи», мы перелистываем страницы, удивленные созвучием проблем, совпадением болевых точек в истории наших народов. Там, где мы привыкли искать различия, обнаруживается поразительное сходство», [7] - так звучит фрагмент предисловия к повести Чжан Сяньляна «Женщина - половинка мужчины». Говоря об этом, Д. Сапрыка прежде всего имеет в виду сходство двух историко-культурных тенденций - отечественную литературу ГУЛАГа и китайскую литературу «ран и шрамов». Сопоставить эти два явления позволяет общность исторических событий, которые поочередно происходили в СССР и КНР - тоталитарный режим Сталина и Мао Цзэдуна. В эпоху террора в той и другой стране репрессиям подвергались все противники тоталитарного режима, и основной удар пришелся на интеллигенцию - интеллектуалов, которые были опасны для действующей власти тем, что могли повлиять на массы и привести к революции. Когда на смену культа личности в СССР пришла Хрущевская оттепель, в Китае - «Пекинская весна», в первую очередь на столь значительные события отреагировала литература. Авторы, которые не имели возможности говорить при тоталитарном режиме, постепенно получили право публиковаться. В СССР вышла в свет повесть И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», в Китае - рассказ Лу Синьхуа «Шрамы». Однако свобода слова просуществовала недолго. На смену Хрущевской оттепели пришла брежневская эпоха застоя, а в Китае конец «Пекинской весны» ознаменовало событие, произошедшее 4 июня 1989 года, когда действующее правительство «Поднебесной» подавляло студенческие демонстрации с применением танкового вооружения. Тем не менее ослабление режима в той и в другой стране позволило обозначить две литературных тенденции - литературу ГУЛАГа и литературу «ран и шрамов», яркими представителями которых являются в России А. Солженицын и В. Шаламов, а в Китае - Ван Мэн и Чжан Сяньлян.
В китайском литературоведении часто встречаются работы, где те или иные китайские писатели сопоставляются с русскими: «Лу Синь - китайский Гоголь», «Хай Цзы - китайский Есенин», «Го Можо - китайский Маяковский», «Ван Мэн - китайский Солженицын», «Мо Янь - китайский Шолохов», «Лу Яо - китайский Шолохов» и т. д. По аналогии с этим Чжан Сяньлян неоднократно был назван критиками и литературоведами «китайским Шаламовым». И действительно, биографический и художественный материал дают основания для подобного рода сопоставления.
Первое, что сближает Чжан Сяньляна и Варлама Шаламова, - биографическое сходство. Отец китайского писателя был предпринимателем и врагом народа для образовавшейся в 1949 КНР, поэтому в связи с реформами отца писателя репрессировали как представителя враждебной буржуазии. Находясь в гуще политических событий, молодой Чжан Сяньлян с надеждами на светлое будущее, жаждущий перемен, создал в 1957 г. поэму «Песня ветра» (大风歌) [23]. Речь в ней идет о буре, которая разрушит старый мир, на смену которого придет общество, где не будет насилия и крови. Автор призывает «похоронить все гнилое в могиле» (把一切腐朽的东西埋进坟墓) [23], чтобы «сердце было наполнено любовью» (我要满心充着爱) [23]. «Марс не должен жить» (点火星决不能生活) [23], и для этого необходимо быть «храбрым и непреклонным», не бояться шрамов и сломанных костей. Последняя мысль звучит и в поэме В. Шаламов «Аввакум в Пустозерске», правда, в другом, противоположном контексте. После публикации «Песни ветра» 21-летний Чжан Сянлян подвергся критике «анти-правых» и на 22 года был отправлен в трудовые лагеря.
В биографии Варлама Шаламова мы находим переклички с судьбой китайского писателя. Отец Варлама Тихоновича был передовым священником, представителем духовенства, которое отвергалась новой революционной Россией. После 1917 года Тихон Шаламов испытывал финансовые трудности, поскольку не мог найти работу. Вскоре он ослеп и спустя 10 лет умер в нищете и забвении. Молодой Варлам Шаламов был увлечен идеями революции, принимал активное участие в политических кружках МГУ, где учился на факультете советского права. Будущего писателя обвинили в распространении «Завещания Ленина» и в участии в запретной «троцкистской» организации. Как «социально вредного элемента», Варлама Шаламова отчислили из университета и приговорили к трем годам заключения на Вишере. После последовало еще два ареста: первый - за письмо на Лубянку и напоминание о себе как о бывшем троцкисте, второй - за любовь к И. Бунину. В общей сложности писатель провел в заключении 18 лет и еще три года работал вольнонаемным фельдшером на левом береге Колымы. Судьба обоих писателей - пример сложного противостояния личности безжалостному маховику истории.
Основой для сопоставления, на наш взгляд, может также служить тот факт, что и В. Шаламов, и Чжан Сяньлян были одновременно и прозаиками, и поэтами. Их сближают не только общие мотивы творчества, но и то, что на первый план тот и другой в прозе и стихах помещали внутренний мир человека, его переживания. Отсюда перволичное повествование в большинстве рассказов и повестей того и другого писателя. Чжан Сяньлян на первое место в творчестве ставит человека, его судьбу и чувства, что проявляется в глубоком психологизме его произведений, то же можно сказать и о В. Шаламове. Как и В. Шаламов, Чжан Сяньлян в своем творчестве «в основном рассказывает о себе» [26], о своем опыте. Тот и другой изображали «реалистичного, противоречивого, типичного человека» [25, с. 118] в нечеловеческих условиях. В «Колымских рассказах» и ряде произведений Чжан Сяньляна показан «низкий моральный дух интеллектуалов» [25, с. 119]. Именно поэтому при сопоставлении произведений Чжан Сяньляна и В. Шаламова обнаруживается множество значимых для художественного мира писателей мотивных перекличек.
Первое, что обращает на себя внимание в повести Чжан Сяньляна «Мимоза», - сближающие произведение с «Колымскими рассказами» мотивы физического и нравственного истощения не только человека, но и животных, описание их внешнего вида и измождения на фоне суровых реалий окружающей природы. Чжан Сяньлян пишет: «Бедные животные были едва ли в лучшем виде, чем я, отощавший до последней крайности» [12] и далее: «А бедные животные не вызывали сострадания ни в ком. На прямых, как палки, шеях мотались худющие, костлявые головы, зрачки закатились за края глазниц, а разомкнутые от натуги челюсти открывали ущербные ряды желтых зубов» [12]. Похожие образы мы видим в рассказе В. Шаламова «Заклинатель змей: «Лошадь не выносит месяца зимней здешней жизни в холодном помещении с многочасовой тяжелой работой на морозе. Если это не якутская лошадь. Но ведь на якутских лошадях и не работают. Их, правда, и не кормят» [15]. Равнодушие людей связано с тем, что сами они истощены, и вместе с истощенной плотью истощается и нравственная составляющая человека. Атрофируются базовые человеческие чувства, такие как сострадание и гуманизм. Подобное не вызывает удивления, поскольку внешний вид героев Чжан Сяньляна и В. Шаламова говорит о том, что люди находятся на грани смерти и не способны думать ни о чем, кроме тепла и пищи. В «Мимозе» мы находим следующее описание героя-повествователя: «При росте в 1 м 78 см я весил 44 кг - на столько тянул мой костяк, обтянутый кожей» [12]. Подобный антропометрический дисбаланс мы встречаем в рассказе В. Шаламова «Домино»: «Мой рост - сто восемьдесят сантиметров, мой нормальный вес - восемьдесят килограммов. Вес костей - сорок два процента общего веса - тридцать два килограмма. В этот ледяной вечер у меня осталось шестнадцать килограммов, ровно пуд всего: кожи, мяса, внутренностей и мозга» [15]. Герой при высоком росте весил всего 48 килограммов, а температура его тела составляла 34,3 градуса. Причина подобного истощения - голод, героев В. Шаламова и Чжан Сяньляна не покидает чувство голода, они ищут любую пищу в промерзшей земле, жадно поглощают спасительные калории. Люди в поисках пищи становятся бесстрашными и идут на верную гибель, как в рассказе Шаламова «Ягоды», где один из заключенных нарушает границу рабочего участка, чтобы добраться до банки с брусникой, которую он искал в насквозь промерзшей земле, и погибает от выстрела конвоира. Подобным образом, но уже на воле, герой Чжан Сяньляна искал морковь: «земля промерзла - сколько я ни искал, сколько ни скреб ногтями - ничего <...> Такую морковь можно отыскать только в скованной морозом расселине. Это я понимал. Внимательно исследовал малейшие трещины, бороздки, канавки - опять ничего» [12]. Герои Чжан Сянбляна и Варлама Шаламова лихорадочно ищут пищу, прячут ее, поглощают с жадностью и в одиночестве, опасаясь, что еду отнимут. Герои едят, испытывая высшую степень наслаждения, еда постоянно эстетизируется и даже сакрализуется. Например, Чжан Сяньлян пишет: «Четыре года я не пробовал печева из пшеничной муки, и теперь каждая крошка, казалось, таяла во рту, будто снежинка» [12]. Сравним с фрагментом рассказа В. Шаламова «Сухим пайком»: «Мы готовы были плакать от боязни, что суп будет жидким. И когда случалось чудо и суп был густой, мы не верили и, радуясь, ели его медленно-медленно» [15]. Голодные, герои рассказов обоих писателей привыкли съедать все без остатка, отсюда часто встречающиеся в их произведениях мотивы «дочиста вылизанной посуды», почти маниакальное стремление вобрать в себя последние крупицы еды с ладони или грязного стола. Вот фрагмент из повести Чжан Сяньляна «Мимоза»: «Но у тазика были свои преимущества: его удавалось дочиста вылизать» [12]. Подобное встречается и в рассказе В. Шаламова «Ночью»: «Глебов неторопливо вылизал миску, тщательно сгреб со стола хлебные крошки в левую ладонь и, поднеся ее ко рту, бережно слизал крошки с ладони» [15]. Потенциальной едой оказываются для героев даже те вещи, которые вызывают у обычного человека эстетическую брезгливость: герои поглощают не только пищу - но все, что попадется - обрезки, обломки съестного и животных. В текстах Чжан Сяньляна ели мелких грызунов: «В лагере их [крыс] и в помине не было - ведь едой-то там не разжиться, а уж попадешься, съедят за милую душу [12]. Вот похожий пример из рассказа В. Шаламова «Сухим пайком»: «Чудесные свойства земли мы узнали позднее, когда ловили мышей, ворон, чаек, белок». В рассказе В. Шаламова «Выходной день» блатари предложили герою суп из баранины. Тот, голодный, съел его за пять минут и затем услышал: «Это, батя, не баранинка, а псина. Собачка тут к тебе ходила...» [15].
К истощению героев Шаламова и Чжан Сяньляна приводил не только голод, но и холод, отсюда постоянные образы пронизывающего до костей мороза и разного рода «телесных обледенений». Суровые климатические условия старили раньше времени, приближали к смерти. У Шаламова морозы, отсутствие зимней обуви и рукавиц, неминуемо приводили к обморожению и, как следствие, ампутации. Рассказ «Прокуратор Иудеи» [16] описывает прибытие парохода «КИМ» в бухту Нагаево с тремя тысячами заключенных на борту. Многие из них умерли еще в пути, некоторые были тяжело больными, и их увозили в центральные больницы Магадана, а «средних» везли на левый берег Колымы. Мороз сковывает героев, пробираясь до самых костей. Вот несколько примеров из рассказа «Плотники»: «Ему, тридцатилетнему мужчине, уже трудно взбираться на верхние нары, трудно спускаться» [15], или «за ночь волосы примерзали к подушке», «и мороз пронизывал все тело до костей - это народное выражение отнюдь не было метафорой» [15]. У Чжан Сяньляна природа описана менее сурово, однако здесь тоже есть детали, свойственные художественному миру В. Шаламова: «трава по откосам пожухла и словно оцепенела, скованная коркой льда», «суровый климат северо-запада рано старит», «Снег все сыпал и сыпал. Пронзительный, ледяной ветер взметал белые снежинки», «Кругом все было бело от снега, деревья по обочинам поникли под тяжестью ледяной корки, ветви их напоминали хрустальные кости» [12] и т. д.
Творчество Чжан Сяньляна и Варлама Шаламова сближает особая роль категории «случая». Герой «Мимозы» говорит: «Слава предкам!» Так всегда говорили в лагере, если случалась какая удача. Попадался в похлебке нерастворившийся комок муки; <...> вдруг разрешал выйти только на полсмены, а то и вовсе остаться в бараке. [12] и далее «можно уповать только на удачу, на везение <... > Сегодня мне повезло». Шаламов, в свою очередь пишет: «Как и на воле жизнь заключенного состоит из приливов и отливов удачи - только в своей лагерной форме, не менее кровавой и не менее ослепительной» [19]. Автор «Колымских рассказов» утверждал, что случай не раз спасал жизни заключенных, помогал выжить в бесчеловечных условиях, уводил от смерти. Он пишет, что в лагере «выжить можно только случайно» [15]. По словам Е. Шкловского, «игра случая - удел заключенного, зависящего от самых разных сил как внешних, так и внутренних, действие которых можно предугадать» [21]. Случай командировки, удача попасть в госпиталь, получить заветный приварок, найти пищу, избежать побоев - все это мы видим и у В. Шаламова, и у Чжан Сяньляна. Но случай может быть и отрицательный - чья-то злая воля, украденный паек и т. д.
Еще одно сходство двух авторов - мотивы искупления грехов предков. Чжан Сяньлян пишет: «На мне нет вины, но я искупаю грехи предков, как сын алкоголика или сифилитика страдает за родительские прегрешения. И спасения мне нет» [12]. Похожую мысль мы встречаем в рассказе В. Шаламова «Сухим пайком»: «Мы считали себя почти святыми, думая, что за лагерные годы мы искупили все свои грехи» [15]. Герои текстов Шаламова, нужно отметить, считали, что искупают собственные грехи, достигая очищения, и мыслят себя святыми или учениками, но не детьми Господа. Однако отчетливее эта идея звучит в поэзии Варлама Тихоновича, например, в стихотворении «С годами все безоговорочней...» или в поэме «Аввакум в Пустозерске» [17]. Чжан Сяньлян в свою очередь говорит как о собственных грехах - сын буржуа, - так и об исторических, утверждая, что его судьба неотделима от судьбы родины. Его герой Чжан Юнчжень искренне старается понять, в чем его вина, читая «Капитал» К. Маркса, и покаяться, если в этом есть необходимость. Он видит возможность исправиться и стать полезным в новом времени, поскольку бессилен перед историей (не случайно китайский литературовед Сюй Зидонг находит в работах китайского писателя «тему «покаяния» [25], характерную для поэтики Ф. М. Достоевского.
Произведения Чжан Сяньляна и В. Шаламова связывают глубокие размышления о смерти и воле арестанта к жизни. По утверждению Е. Шкловского, «Выжить, уцелеть - вот главная цель заключенного» [21]. И это справедливо, если понаблюдать за героями «Колымских рассказов», которые, несмотря ни на что, пытались найти пищу, согреться, отлежаться в больнице, иногда жертвуя собственными конечностями. Герои Шаламова доносили, чесали пятки ворам и шли на любые унижения, чтобы не умереть. Вот, что пишет В. Шаламов: «Жизнь арестанта - сплошная цепь унижений с той минуты, когда он откроет глаза и уши и до начала благодетельного сна. <...> Но ко всему привыкаешь <... > Человек живет не потому, что он во что-то верит, на что-то надеется. Инстинкт жизни хранит его, как он хранит любое животное» [15]. Но несмотря на это, человек все-таки выносливее животного, и его воля к жизни значительно сильнее. Об этом В. Шаламов рассуждает в рассказе «Заклинатель змей»: «Часто кажется, <...> что человек потому и поднялся из звериного царства, стал человеком, <...> что он был физически выносливее любого животного» [15]. Жажда жизни отчасти становится у Шаламова причиной нравственного растления, наряду с холодом, голодом и побоями. Кроме того, жить арестанту следует ради везения. В рассказе «Сухим пайком» герой-повествователь, рассуждая о жизни и смерти, утверждает, что смерть нужно откладывать ради мимолетной удачи: «То сегодня будут выдавать «ларек» - премиальный килограмм хлеба, - просто глупо было кончать самоубийством в такой день. То дневальный из соседнего барака обещал дать закурить вечером - отдать давнишний долг» [15]. В этом отношении Чжан Сяньлян близок автору «Колымских рассказов». Вот несколько примеров его размышлений о жизни и смерти в условиях заключения: «Когда я погибал от голода, мне страстно хотелось жить» [12], или «Конечно, смерть влечет человека, но жажда жизни много сильнее» [12]. Рассуждает он и о выносливости человека в условиях, мало пригодных к жизни: «Меры выносливости не существует, отчасти ведь дело в силе воли». Так же, как и у Шаламова, у Чжан Сяньляна воля к жизни объясняет нравственное падение человека, готового на подлость, предательство ради того, чтоб либо улучшить условия жизни в лагере, либо избежать гибели: «инстинкт самосохранения заставлял заискивать и лебезить, толкал на разные уловки» [12].
(окончание здесь)