Владимир Тан-Богораз, "Колымские рассказы"
Интересно, что Шаламов нигде не упоминает автора первых "Колымских рассказов", этнографа и лингвиста Владимира Германовича Богораза, народовольца, приговоренного к десятилетней ссылке на Колыму в 1889 году. В СССР его книга была издана в 1931 году (впервые опубликованы во втором томе двухтомника "Очерки и рассказы", т. 1-2, СПб, 1902), когда Колыма Шаламова явно не интересовала, однако на протяжении всей последующей, послелагерной, жизни эти две темы - народовольцы и Колыма - уже не выпадали из фокуса его интересов. Жаль, нельзя взглянуть на его читательский формуляр в Ленинской библиотеке - не оттуда ли название первого цикла, а потом и всего корпуса его рассказов?
Аркадий Львов. Шаламов и Тан-Богораз, сравнительное жизнеописание
Ниже вводное слово Тана-Богораза к советскому изданию "Колымских рассказов", с сайта Колымская библиотека.
Вместо предисловия
Трагедия ״Народной Воли“ - одни из этапов революционного движения, неизгладимого процесса, который переделал старую ״Рассею“, ״разсею“, ״россыпь земелю“ в великий коллектив - в Союзе советских социалистических республик.
Трагедия ״Народной Воли“ совершилась в различных местах, и прежде всего в Петербурге. Я вспоминаю нашу боевую песню, и старая кровь загорается воинственным огнем:
И опять палачи...
Сердца кровь, замолчи...
Снова в петлях качаются трупы,
На погибель бойцов,
Руси лучших сынов,
Смотрят массы бесчувственно-тупы...
Нет, покончить пора.
Ведь не ждать нам добра
От царя с его сворой до века,
И приходится вновь
Биться с шайкой врагов
За свободу, права человека.
Не щадить никого,
Не продать ничего,
Кровь за кровь, смерть за смерть, месть за казни!
И чего ждать теперь,
Если царь - дикий зверь.
Затравим мы его без боязни...
Ведь, кажется, все это прошло и быльем поросло. И пугало чугунное стоит на площади Восстания (памятник Александру III), а живые гороховые чучела и пугала недобитков проклятого строя рассыпались по разным вертепам Европы и Америки. Сердце же не может успокоиться.
Другая частица этой страшной эпопеи совершилась в Шлиссельбурге. Петербург был плацдармом, Шлиссельбург - усыпальницей. Уцелевшие пленники прошли по Владимирке пешком, в кандалах, в Восточную Сибирь. И мы имеем здесь другие памятники - Кару, Акатуй и пространную Якутию.
Южная Якутия питалась молоком и мясом. Здесь можно было жить, даже строить якутские школы и жениться па якутках. Но где-то, за тридевять земель, а точнее - за три тысячи верст от города Якутска, лежал Колымский угол, неведомый, баснославный. Именно туда даже Макар Короленки не осмелился гонять захудалых якутских телят.
В Колымском углу низкое небо сходилось с бесплодной землею.
Ехать туда казалось последнею гибелью, и разбитая дружина отказалась и дала на пороге Колымска неожиданную битву, так называемую первую якутскую историю, которая окончилась снова убитыми и повешенными.
Колымские рассказы - это история той половины, которую все же принудили поехать в Колымск и которая доехала до Колымска. Ведь не все погибают в боях, - часть остается в живых и продолжает историю.
Первые ссыльные попали в Колымск еще до народовольческой эпохи, но это было несколько случайных единиц. Были, например, Рябков, Вацлав Серошевский, который сделался после известным писателем, русским и польским, а потом переделался дальше и стал польским фашистом.
По эти разрозненные пришельцы скоро вернулись обратно, и к концу 80-х годов в Колымске не было ссыльных.
Мы, народовольцы, пришли, как первый плотный пласт нового переселения, первая когорта. После того стали приходить и другие. За студентами - рабочие, за народниками - социал-демократы, сначала вообще, а потом меньшевики особо, а большевики особо. Были пепеэсовцы [Польская партия социалистов], - конечно, не та современная сволочь, - и были социал-демократы Польши и Литвы.
Было множество всяких ״нацмен“: поляки и литовцы, украинцы и донские казаки, и, конечно, прежде всего евреи. Евреев было столько, что в одном из своих очерков я прямо говорил о ״Колымской Иудее“.
Головы все собирались отчаянные, ибо всякий строптивец, неуемник непременно доходил до Колымы. Дальше девать его было некуда.
В конце концов оказалось, что не так страшен чорт, как его малюют. Жить в Колыме было можно. Правда, трудно, холодно, сурово, но зато была воля. Российское начальство власти не имело над полярной Колымой. Мы ушли - от начальства в глубь истории, можно сказать - в глубь этнографии, вплоть до каменного века, и жили среди первобытных племен: рыболовов, охотников, оленеводов, по тому же основному закону трудовой побеждающей жизни: ״не половишь, - не поешь“.
Среди колымских обитателей, рядом с якутами и ламутами [эвены], чуванцами [потомки коренного населения Чукотки], чукчами, юкагирами, мы были новое племя, заметное даже по численности и готовое в случае нужды биться за место под солнцем с оружием в руках. Но никто с нами не бился, было довольно и места и солнца - безграничный простор и морозное солнце холодной полярной весны. Таким образом, началось страшной колымской дорогой, от которой топились и сходили с ума, а окончилось ранней Колымской республикой, первой из русских республик, которую провозгласили мы, колымские народовольцы, еще в 1893 году, как это описано в одном из колымских рассказов.
История колымской ссылки была написана не раз и не два. Но бытового отражения ссылка вообще не получила. То, что писалось о ссылке даже беллетристами, была агитка, или - еще хуже - либеральная кадетская мазня.
Надо было непременно разжалобить, обелить, показать, что вот - пострадавшие агнцы, герои.
А между тем жизнь была интересная, сочная, по-своему красивая и глубоко плодотворная. Ссылка переделала Сибирь и сама переделалась в Сибири.
Мои ״Колымские рассказы“, выдержавшие в прошлом не мало изданий, тоже не дали полного бытового отражения этого характерного этапа русской революции, но они дали для этого довольно частей и осколков. Ибо нельзя одними и теми же руками строить эпопею, а потом ее описывать. Эпопея взрывается, как бомба, и фейерверки жизни падают на землю осколками. Я подобрал лишь несколько осколков.
Рассказы мои имеют мало вымысла. Я мог бы разъединить некоторые эпизоды, восстановить фамилии, особенно теперь, когда все это стало историей, но, пожалуй, не стоит.
Вторая половина этой книги представляет ряд эпизодов из подлинной истории последних дней ״Народной Воли‘‘, с именами и датами. Об этой заключительной главе народовольческой истории, к слову сказать, до сих нор известно очень мало. Эта глава по времени предшествует ссылке, но она связана с ней в одно неразрывное целое. Она документирует ее.
״Народную Волю״ именно мы довели до конца - ее организацию, особую партийность, идеологию, литературу. Наша южная группа ее воскресила и опять похоронила в 1886 году. Ульяновская группа довела до конца ее боевое устремление, центральный политический террор, в 1887 году.
Первое марта 1881 года и Первое марта 1887 года - это начало и конец раскаленной добела народовольческой дуги.
А далее следуют последние строфы нашего боевого народовольческого гимна:
Братья, труден ваш путь,
Надрывается грудь,
В этой битве с бездушною силой.
Но сомнения прочь,
Не всегда будет ночь.
День взойдет и над нашей могилой.
И покончив борьбу,
Вспомнив пашу судьбу,
Обвинять нас потомки не станут,
II в свободной стране
Оправдают вполне,
Добрым словом погибших вспомянут.
Ну, что ж! Мертвому - рай, живой дальше играй...
Аркадий Львов. Шаламов и Тан-Богораз, сравнительное жизнеописание
Ниже вводное слово Тана-Богораза к советскому изданию "Колымских рассказов", с сайта Колымская библиотека.
Вместо предисловия
Трагедия ״Народной Воли“ - одни из этапов революционного движения, неизгладимого процесса, который переделал старую ״Рассею“, ״разсею“, ״россыпь земелю“ в великий коллектив - в Союзе советских социалистических республик.
Трагедия ״Народной Воли“ совершилась в различных местах, и прежде всего в Петербурге. Я вспоминаю нашу боевую песню, и старая кровь загорается воинственным огнем:
И опять палачи...
Сердца кровь, замолчи...
Снова в петлях качаются трупы,
На погибель бойцов,
Руси лучших сынов,
Смотрят массы бесчувственно-тупы...
Нет, покончить пора.
Ведь не ждать нам добра
От царя с его сворой до века,
И приходится вновь
Биться с шайкой врагов
За свободу, права человека.
Не щадить никого,
Не продать ничего,
Кровь за кровь, смерть за смерть, месть за казни!
И чего ждать теперь,
Если царь - дикий зверь.
Затравим мы его без боязни...
Ведь, кажется, все это прошло и быльем поросло. И пугало чугунное стоит на площади Восстания (памятник Александру III), а живые гороховые чучела и пугала недобитков проклятого строя рассыпались по разным вертепам Европы и Америки. Сердце же не может успокоиться.
Другая частица этой страшной эпопеи совершилась в Шлиссельбурге. Петербург был плацдармом, Шлиссельбург - усыпальницей. Уцелевшие пленники прошли по Владимирке пешком, в кандалах, в Восточную Сибирь. И мы имеем здесь другие памятники - Кару, Акатуй и пространную Якутию.
Южная Якутия питалась молоком и мясом. Здесь можно было жить, даже строить якутские школы и жениться па якутках. Но где-то, за тридевять земель, а точнее - за три тысячи верст от города Якутска, лежал Колымский угол, неведомый, баснославный. Именно туда даже Макар Короленки не осмелился гонять захудалых якутских телят.
В Колымском углу низкое небо сходилось с бесплодной землею.
Ехать туда казалось последнею гибелью, и разбитая дружина отказалась и дала на пороге Колымска неожиданную битву, так называемую первую якутскую историю, которая окончилась снова убитыми и повешенными.
Колымские рассказы - это история той половины, которую все же принудили поехать в Колымск и которая доехала до Колымска. Ведь не все погибают в боях, - часть остается в живых и продолжает историю.
Первые ссыльные попали в Колымск еще до народовольческой эпохи, но это было несколько случайных единиц. Были, например, Рябков, Вацлав Серошевский, который сделался после известным писателем, русским и польским, а потом переделался дальше и стал польским фашистом.
По эти разрозненные пришельцы скоро вернулись обратно, и к концу 80-х годов в Колымске не было ссыльных.
Мы, народовольцы, пришли, как первый плотный пласт нового переселения, первая когорта. После того стали приходить и другие. За студентами - рабочие, за народниками - социал-демократы, сначала вообще, а потом меньшевики особо, а большевики особо. Были пепеэсовцы [Польская партия социалистов], - конечно, не та современная сволочь, - и были социал-демократы Польши и Литвы.
Было множество всяких ״нацмен“: поляки и литовцы, украинцы и донские казаки, и, конечно, прежде всего евреи. Евреев было столько, что в одном из своих очерков я прямо говорил о ״Колымской Иудее“.
Головы все собирались отчаянные, ибо всякий строптивец, неуемник непременно доходил до Колымы. Дальше девать его было некуда.
В конце концов оказалось, что не так страшен чорт, как его малюют. Жить в Колыме было можно. Правда, трудно, холодно, сурово, но зато была воля. Российское начальство власти не имело над полярной Колымой. Мы ушли - от начальства в глубь истории, можно сказать - в глубь этнографии, вплоть до каменного века, и жили среди первобытных племен: рыболовов, охотников, оленеводов, по тому же основному закону трудовой побеждающей жизни: ״не половишь, - не поешь“.
Среди колымских обитателей, рядом с якутами и ламутами [эвены], чуванцами [потомки коренного населения Чукотки], чукчами, юкагирами, мы были новое племя, заметное даже по численности и готовое в случае нужды биться за место под солнцем с оружием в руках. Но никто с нами не бился, было довольно и места и солнца - безграничный простор и морозное солнце холодной полярной весны. Таким образом, началось страшной колымской дорогой, от которой топились и сходили с ума, а окончилось ранней Колымской республикой, первой из русских республик, которую провозгласили мы, колымские народовольцы, еще в 1893 году, как это описано в одном из колымских рассказов.
История колымской ссылки была написана не раз и не два. Но бытового отражения ссылка вообще не получила. То, что писалось о ссылке даже беллетристами, была агитка, или - еще хуже - либеральная кадетская мазня.
Надо было непременно разжалобить, обелить, показать, что вот - пострадавшие агнцы, герои.
А между тем жизнь была интересная, сочная, по-своему красивая и глубоко плодотворная. Ссылка переделала Сибирь и сама переделалась в Сибири.
Мои ״Колымские рассказы“, выдержавшие в прошлом не мало изданий, тоже не дали полного бытового отражения этого характерного этапа русской революции, но они дали для этого довольно частей и осколков. Ибо нельзя одними и теми же руками строить эпопею, а потом ее описывать. Эпопея взрывается, как бомба, и фейерверки жизни падают на землю осколками. Я подобрал лишь несколько осколков.
Рассказы мои имеют мало вымысла. Я мог бы разъединить некоторые эпизоды, восстановить фамилии, особенно теперь, когда все это стало историей, но, пожалуй, не стоит.
Вторая половина этой книги представляет ряд эпизодов из подлинной истории последних дней ״Народной Воли‘‘, с именами и датами. Об этой заключительной главе народовольческой истории, к слову сказать, до сих нор известно очень мало. Эта глава по времени предшествует ссылке, но она связана с ней в одно неразрывное целое. Она документирует ее.
״Народную Волю״ именно мы довели до конца - ее организацию, особую партийность, идеологию, литературу. Наша южная группа ее воскресила и опять похоронила в 1886 году. Ульяновская группа довела до конца ее боевое устремление, центральный политический террор, в 1887 году.
Первое марта 1881 года и Первое марта 1887 года - это начало и конец раскаленной добела народовольческой дуги.
А далее следуют последние строфы нашего боевого народовольческого гимна:
Братья, труден ваш путь,
Надрывается грудь,
В этой битве с бездушною силой.
Но сомнения прочь,
Не всегда будет ночь.
День взойдет и над нашей могилой.
И покончив борьбу,
Вспомнив пашу судьбу,
Обвинять нас потомки не станут,
II в свободной стране
Оправдают вполне,
Добрым словом погибших вспомянут.
Ну, что ж! Мертвому - рай, живой дальше играй...