"Покаянное письмо" Александра Гинзбурга, "Вечерняя Москва", июнь 1965
Любопытный документ. Оказывается, не только Шаламов, Окуджава и прочие писали открытые покаянные письма в советские газеты. Покаянное письмо о "советском патриотизме" вынудили и у Александра Гинзбурга, будущего составителя "Белой книги" по делу Синявского и Даниэля, венчавшейся шаламовским "Письмом старому другу", и распорядителя Фонда помощи политзаключенным, учрежденного Солженицыным. История этого "письма в ЛГ" изложена его публикатором, издателем неподцензурной поэзии ХХ века и автором книги "Александр Гинзбург: русский роман" Владимиром Орловым. Главы из книги напечатаны в журнале "Волга", №7-8, 2017. Электронная версия - на сайте Журнальный зал.
Ниже отрывок.
__________
КГБ не прекратил своего давления на Гинзбурга и после формального прекращения дела ["распространение литературы антисоветского содержания" - Милован Джилас, Андрей Платонов, Лидия Чуковская и т.д.], в том числе и потому, что так и не получил от него по-настоящему «покаянного» письма: ни опубликованное выше обращение в Идеологическую комиссию ЦК КПСС, ни записка следователю от 20 июня 1964 года, упомянутая в постановлении о прекращении уголовного дела, за таковое сойти никак не могли.
С покаянием Алик не спешил. Однако, часовой механизм «бомбы» в виде трех номеров «Синтаксиса», переданных в редакцию журнала «Грани», продолжал тикать. Задержка с публикацией понятна: после письма Секлочи [Глебу] Струве от 18 мая 1964 года, где он высказывает предположение об аресте Гинзбурга, опубликовать «Синтаксис» следом за стихами Бродского означало указать на канал, по которому эти тексты были переданы на Запад - и тем самым окончательно подвести Алика под монастырь.
Только 8 января 1965 года [Глеб] Струве написал редактору «Граней» Наталье Тарасовой, уже давно просившей его присылать ей рукописи из России, что получил «Синтаксис» «от самого Гинзбурга» и готов предоставить ей этот материал для журнала.
Когда о публикации «Синтаксиса» стало известно (все номера журнала были напечатаны в «Гранях» № 58[56]), Гинзбургу, по-видимому, поставили ультиматум.
Второй раз садиться за журнал, изданный более пяти лет назад, было глупо, и Гинзбург написал письмо, которое - с добавлениями, сделанными то ли редакцией газеты, то ли сотрудниками органов[57] - и было опубликовано в «Вечерней Москве» 3 июня 1965 года.
Вечерняя Москва. 1965. 3 июня
А. Гинзбург
Ответ господину Хьюгесу
Из конверта выпали сложенные вчетверо листки - оглавление какого-то толстого журнала. «Дорогой господин Алик Гинзбург, - гласила приложенная к ним записка, - если вы имеете рукописи передать за границу, - напишите по адресу...» - и затем следовал адрес некоего Лорана Хьюгеса из французского города Лиона. <...>
Нет, не такие письма хотелось бы видеть на своем письменном столе, не с лионскими резидентами эмигрантских журналов и стоящими за ними западными разведками иметь бы дело. Но, может, и по заслугам мне такие «друзья»... Перебираешь жизненные факты, сопоставляешь, складываешь. Где же сошел ты, Александр Гинзбург, с пути, по которому идет советская молодежь? Как получилось, что твое имя вот уже не первый год треплют редакции «Штернов» и «Шпигелей», «Граней» и «Посевов», что твое имя стало козырем в руках у идеологов Запада, специализирующихся на антикоммунизме? Тебя же растили и воспитывали советским человеком, ты учился, работал, думал... Но всегда ли серьезно задумывался?
Кажется, все началось с переоценки собственной личности. Я решил посвятить себя изучению литературы. Мне далеко не все было ясно. Как неопытный археолог, копаясь в верхних слоях, находит лишь закопанные браконьерами кости, так и мне часто попадались лишь поздние отложения. Нужно было перечитать горы книг, найти и раскрыть для себя действительные сокровища. А я продолжал восхищаться любым экспериментом, даже пятидесятилетней давности.
Шли годы, я знал уже десятки возможных «путей» в поэзии и свое мнение отстаивал с апломбом крупного специалиста. Потом затеял издание машинописного журнальчика «Синтаксис» (так звали собачку из чеховского рассказа). По сути это была любительская перепечатка на машинке нравящихся мне стихов, которые, на мой взгляд, должны были сами за себя говорить. Это была приятная затея, особенно для тех, чьи плохие (увы, их было много) стихи были напечатаны рядом с чьими-нибудь хорошими.
Одно цеплялось за другое, несерьезное отношение к литературе, которую я считал своим призванием и профессией, переходило и на этические нормы, приводило к недостойным поступкам. За подлог я был осужден на два года.
<...> Я, видимо, показался западным пропагандистам вполне подходящим для этого человеком. Сотворив вокруг меня ореол после моего возвращения из тюрьмы, они решили, вероятно, за неимением лучшего, использовать меня в качестве одного из винтиков своей машины.
И все шло, как им казалось, успешно. Меня приглашали на просмотр французских фильмов, я читал английские и американские книжки, встречался с иностранцами. А машина за моей спиной работала, не переставая.
<...>...И вот эпилог: на моем столе письмо от господина Хьюгеса. Сознаюсь, письмо я в злости порвал и остался без лионского адреса. Отвечая через газету (надеюсь, она попадет в руки г-на Хьюгеса), я вынужден удерживаться от некоторых крепких выражений, которыми не постеснялся бы наградить моего корреспондента в личном письме.
Но несколько сдержанных советов хочу ему дать.
Не надейтесь на какую-либо поддержку в Советском Союзе. Советский патриотизм - не пропагандистская выдумка, а неоднократно подтвердивший себя факт, испытанная сила.
Не спекулируйте на интересе к искусству Запада. Мы хотим знать все, но оставляем в душе лишь близкое нам по мировоззрению.
Не играйте судьбами живых людей. Слава борца за западное гнилье - слава прокаженного.
На сем прощайте,
А. Гинзбург
Почти сразу на публикацию в «Вечерней Москве» отреагировали в журнале «Посев» (номер от 6 августа 1965 года), официальном органе Народно-трудового союза российских солидаристов (НТС): «Из письма А. Гинзбурга всякому становится ясно, что он был посажен в тюрьму не за “подлог”, как он сам пишет, а именно за распространение подпольного журнала “Синтаксис”, а главный грех редакции “Грани” заключается в том, что “на свет вытаскивается подпольный литератор, подпольный общественный деятель”».
Оскар Рабин: А «Письмо Хьюгесу» - ну, заставили они его, конечно, написать. На самом деле очень сложно выдержать давление органов. Да и что он там уж такого написал? Ничьих фамилий не называл, даже этих американцев, которые, к тому же, давно уехали. Мид и Секлоча. Это ведь и мои знакомые, авторы первой книги про советское неофициальное искусство, про Лианозово[58]. В 60-е она вышла, довольно толстая, с моей картиной на обложке. (Интервью составителю. Июнь 2016)
Павел Литвинов: Письмо это вызвало большое удивление у друзей Гинзбурга и, по-видимому, послужило источником мучительных переживаний для него самого. Для него очень важна была возможность показать всем, и прежде всего себе самому, что в действительности он не изменился и сохранил верность своим прежним взглядам о необходимости творческой свободы. (Процесс четырех: Сборник документов о суде над А. Гинзбургом, Ю. Галансковым, А. Добровольским, В. Лашковой / сост. П. М. Литвинов. Амстердам: Фонд им. Герцена, 1971)
Публикация этого письма вызвала не только удивление, но и более бурную реакцию, в частности, Владимира Буковского. Не будучи на тот момент лично знаком с Гинзбургом, Буковский пришел узнать его адрес у Алены Басиловой. По словам последней, она сама отвела Буковского к Алику, причем в процессе состоявшегося напряженного разговора дошло до рукоприкладства: «Я разнимать бросилась, получалось, что я привела бандита. Но Алик вдруг меня останавливает и говорит: “Не надо, он прав”. Я обиделась на Буковского. Как тебя знакомить с людьми, если ты такой дикий»[59].
Последствия публикации письма еще долго аукались Алику. Даже год спустя за ним тянулся этот шлейф.
Андрей Сахаров: …В середине 1966 года ко мне пришел [Эрнст] Генри с номером «Вечерней Москвы», в котором была заметка о «покаяниях» Гинзбурга (или сами покаяния). Генри явно хотел мне внушить, что с таким человеком, как Гинзбург (о котором я до сих пор ничего не слышал), нельзя иметь дело, нельзя за него заступаться. Чья это была инициатива, я не знал. Но я решил игнорировать это предупреждение. (Сахаров А. Воспоминания. М.: Время, 2006)
Единственным плюсом «Ответа господину Хьюгесу» стало то, что Гинзбургу наконец разрешили поступить на вечернее отделение Историко-архивного института.
[56] На обложке журнала «Грани» № 58 как месяц выпуска обозначен июнь 1965 года, однако это сделано в силу сложившейся практики редакции журнала выпускать номера с опережением. На самом деле журнал появился в продаже в конце мая.
[57] О вмешательстве в текст статьи Гинзбург говорил в письме к А.Н. Косыгину в декабре 1965 года, а также на процессе 1968 года.
[58] Sjeklocha P., Mead I. Unofficial Art in the Soviet Union. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1967.
[59] Интервью А. Журбина с А. Басиловой, не опубликовано; сообщено составителю А. Журбиным.
Ниже отрывок.
__________
КГБ не прекратил своего давления на Гинзбурга и после формального прекращения дела ["распространение литературы антисоветского содержания" - Милован Джилас, Андрей Платонов, Лидия Чуковская и т.д.], в том числе и потому, что так и не получил от него по-настоящему «покаянного» письма: ни опубликованное выше обращение в Идеологическую комиссию ЦК КПСС, ни записка следователю от 20 июня 1964 года, упомянутая в постановлении о прекращении уголовного дела, за таковое сойти никак не могли.
С покаянием Алик не спешил. Однако, часовой механизм «бомбы» в виде трех номеров «Синтаксиса», переданных в редакцию журнала «Грани», продолжал тикать. Задержка с публикацией понятна: после письма Секлочи [Глебу] Струве от 18 мая 1964 года, где он высказывает предположение об аресте Гинзбурга, опубликовать «Синтаксис» следом за стихами Бродского означало указать на канал, по которому эти тексты были переданы на Запад - и тем самым окончательно подвести Алика под монастырь.
Только 8 января 1965 года [Глеб] Струве написал редактору «Граней» Наталье Тарасовой, уже давно просившей его присылать ей рукописи из России, что получил «Синтаксис» «от самого Гинзбурга» и готов предоставить ей этот материал для журнала.
Когда о публикации «Синтаксиса» стало известно (все номера журнала были напечатаны в «Гранях» № 58[56]), Гинзбургу, по-видимому, поставили ультиматум.
Второй раз садиться за журнал, изданный более пяти лет назад, было глупо, и Гинзбург написал письмо, которое - с добавлениями, сделанными то ли редакцией газеты, то ли сотрудниками органов[57] - и было опубликовано в «Вечерней Москве» 3 июня 1965 года.
Вечерняя Москва. 1965. 3 июня
А. Гинзбург
Ответ господину Хьюгесу
Из конверта выпали сложенные вчетверо листки - оглавление какого-то толстого журнала. «Дорогой господин Алик Гинзбург, - гласила приложенная к ним записка, - если вы имеете рукописи передать за границу, - напишите по адресу...» - и затем следовал адрес некоего Лорана Хьюгеса из французского города Лиона. <...>
Нет, не такие письма хотелось бы видеть на своем письменном столе, не с лионскими резидентами эмигрантских журналов и стоящими за ними западными разведками иметь бы дело. Но, может, и по заслугам мне такие «друзья»... Перебираешь жизненные факты, сопоставляешь, складываешь. Где же сошел ты, Александр Гинзбург, с пути, по которому идет советская молодежь? Как получилось, что твое имя вот уже не первый год треплют редакции «Штернов» и «Шпигелей», «Граней» и «Посевов», что твое имя стало козырем в руках у идеологов Запада, специализирующихся на антикоммунизме? Тебя же растили и воспитывали советским человеком, ты учился, работал, думал... Но всегда ли серьезно задумывался?
Кажется, все началось с переоценки собственной личности. Я решил посвятить себя изучению литературы. Мне далеко не все было ясно. Как неопытный археолог, копаясь в верхних слоях, находит лишь закопанные браконьерами кости, так и мне часто попадались лишь поздние отложения. Нужно было перечитать горы книг, найти и раскрыть для себя действительные сокровища. А я продолжал восхищаться любым экспериментом, даже пятидесятилетней давности.
Шли годы, я знал уже десятки возможных «путей» в поэзии и свое мнение отстаивал с апломбом крупного специалиста. Потом затеял издание машинописного журнальчика «Синтаксис» (так звали собачку из чеховского рассказа). По сути это была любительская перепечатка на машинке нравящихся мне стихов, которые, на мой взгляд, должны были сами за себя говорить. Это была приятная затея, особенно для тех, чьи плохие (увы, их было много) стихи были напечатаны рядом с чьими-нибудь хорошими.
Одно цеплялось за другое, несерьезное отношение к литературе, которую я считал своим призванием и профессией, переходило и на этические нормы, приводило к недостойным поступкам. За подлог я был осужден на два года.
<...> Я, видимо, показался западным пропагандистам вполне подходящим для этого человеком. Сотворив вокруг меня ореол после моего возвращения из тюрьмы, они решили, вероятно, за неимением лучшего, использовать меня в качестве одного из винтиков своей машины.
И все шло, как им казалось, успешно. Меня приглашали на просмотр французских фильмов, я читал английские и американские книжки, встречался с иностранцами. А машина за моей спиной работала, не переставая.
<...>...И вот эпилог: на моем столе письмо от господина Хьюгеса. Сознаюсь, письмо я в злости порвал и остался без лионского адреса. Отвечая через газету (надеюсь, она попадет в руки г-на Хьюгеса), я вынужден удерживаться от некоторых крепких выражений, которыми не постеснялся бы наградить моего корреспондента в личном письме.
Но несколько сдержанных советов хочу ему дать.
Не надейтесь на какую-либо поддержку в Советском Союзе. Советский патриотизм - не пропагандистская выдумка, а неоднократно подтвердивший себя факт, испытанная сила.
Не спекулируйте на интересе к искусству Запада. Мы хотим знать все, но оставляем в душе лишь близкое нам по мировоззрению.
Не играйте судьбами живых людей. Слава борца за западное гнилье - слава прокаженного.
На сем прощайте,
А. Гинзбург
Почти сразу на публикацию в «Вечерней Москве» отреагировали в журнале «Посев» (номер от 6 августа 1965 года), официальном органе Народно-трудового союза российских солидаристов (НТС): «Из письма А. Гинзбурга всякому становится ясно, что он был посажен в тюрьму не за “подлог”, как он сам пишет, а именно за распространение подпольного журнала “Синтаксис”, а главный грех редакции “Грани” заключается в том, что “на свет вытаскивается подпольный литератор, подпольный общественный деятель”».
Оскар Рабин: А «Письмо Хьюгесу» - ну, заставили они его, конечно, написать. На самом деле очень сложно выдержать давление органов. Да и что он там уж такого написал? Ничьих фамилий не называл, даже этих американцев, которые, к тому же, давно уехали. Мид и Секлоча. Это ведь и мои знакомые, авторы первой книги про советское неофициальное искусство, про Лианозово[58]. В 60-е она вышла, довольно толстая, с моей картиной на обложке. (Интервью составителю. Июнь 2016)
Павел Литвинов: Письмо это вызвало большое удивление у друзей Гинзбурга и, по-видимому, послужило источником мучительных переживаний для него самого. Для него очень важна была возможность показать всем, и прежде всего себе самому, что в действительности он не изменился и сохранил верность своим прежним взглядам о необходимости творческой свободы. (Процесс четырех: Сборник документов о суде над А. Гинзбургом, Ю. Галансковым, А. Добровольским, В. Лашковой / сост. П. М. Литвинов. Амстердам: Фонд им. Герцена, 1971)
Публикация этого письма вызвала не только удивление, но и более бурную реакцию, в частности, Владимира Буковского. Не будучи на тот момент лично знаком с Гинзбургом, Буковский пришел узнать его адрес у Алены Басиловой. По словам последней, она сама отвела Буковского к Алику, причем в процессе состоявшегося напряженного разговора дошло до рукоприкладства: «Я разнимать бросилась, получалось, что я привела бандита. Но Алик вдруг меня останавливает и говорит: “Не надо, он прав”. Я обиделась на Буковского. Как тебя знакомить с людьми, если ты такой дикий»[59].
Последствия публикации письма еще долго аукались Алику. Даже год спустя за ним тянулся этот шлейф.
Андрей Сахаров: …В середине 1966 года ко мне пришел [Эрнст] Генри с номером «Вечерней Москвы», в котором была заметка о «покаяниях» Гинзбурга (или сами покаяния). Генри явно хотел мне внушить, что с таким человеком, как Гинзбург (о котором я до сих пор ничего не слышал), нельзя иметь дело, нельзя за него заступаться. Чья это была инициатива, я не знал. Но я решил игнорировать это предупреждение. (Сахаров А. Воспоминания. М.: Время, 2006)
Единственным плюсом «Ответа господину Хьюгесу» стало то, что Гинзбургу наконец разрешили поступить на вечернее отделение Историко-архивного института.
[56] На обложке журнала «Грани» № 58 как месяц выпуска обозначен июнь 1965 года, однако это сделано в силу сложившейся практики редакции журнала выпускать номера с опережением. На самом деле журнал появился в продаже в конце мая.
[57] О вмешательстве в текст статьи Гинзбург говорил в письме к А.Н. Косыгину в декабре 1965 года, а также на процессе 1968 года.
[58] Sjeklocha P., Mead I. Unofficial Art in the Soviet Union. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1967.
[59] Интервью А. Журбина с А. Басиловой, не опубликовано; сообщено составителю А. Журбиным.