Александр Сидоров. Тачка III
В сборнике Шаламова "Перчатка или КР-2" есть диптих под названием "Тачка I" и "Тачка II". Статью знатока советского и российского преступного мира и блатного фольклора Александра Сидорова можно было бы вынести комментарием к рассказам Шаламова, озаглавив "Тачка-III".
_________
Грязной тачкой рук не пачкай
Фраза «Грязной тачкой рук не пачкай» как отдельная поговорка в уголовно-арестантской среде используется не слишком часто. Обычно ее употребляют именно в качестве цитаты из песни:
Грязной тачкой рук не пачкай -
Мы это дело перекурим как-нибудь!
Есть и несколько иной вариант:
Об тачку руки пачкать -
Мы это дело перекурим как-нибудь...
Зато о тачке в зэковском фольклоре имеются другие присказки. Вот, к примеру, автобиографическая повесть Василия Ажаева «Вагон». Автор популярного некогда романа «Далеко от Москвы» с 1935 года около 15 лет работал на Дальнем Востоке сначала как заключенный, потом как вольнонаемный. Читаем в повести: «Блатные действительно фордыбачили [Фордыбачить - вести себя нагло, вызывающе; храбриться]. Они быстренько нашли в лагпункте своих, и Кулаков от всей бражки заявил отказ от работы. Было разыграно красочное представление: “Мы работать немогим, пусть работает Ибрагим”, “Тачка, тачка, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся”…».
Впрочем, вариант с тачкой - не единственный. Александр Широбоков, рассказывая в мемуарах «Стена» о современных туркменских тюрьмах, приводит поговорку в несколько ином виде: «Не работающими разыгрывалось представление: - “Мы работать не могим, пусть работает Ибрагим”, “Лопата, лопата, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся”».
По поводу ленивого Ибрагима мы поговорим в отдельной главе, а вот поговорка о тачке (она же - лопата) - это переработка припева известной казачьей песни «Шамиль»:
Ойся, ты ойся,
Ты меня не бойся.
Я тебя не трону,
Ты не беспокойся.
Скорее всего, под «Ойся» подразумевается имя «Ося» (Осип, Иосиф), которое в данном случае ассоциируется с евреем (дериват «Ося» был особенно распространен в еврейской среде). Возможно, призыв к Осе «не бояться» был связан с тем, что в песне основным объектом осмеяния являются чеченцы (в современном исполнении их заменяют на «турчинов» - турок), и юдофобия, в определенном роде свойственная казакам (особенно кубанским), отступает на второй или даже на третий план:
По реке плывет чечен
И руками машет,
А на нем стоит казак
И лезгинку пляшет.
Ойся ты, ойся... и т. д.
Мне, правда, довелось слышать о том, что «ойся» - обращение к осетинской девушке, но подтверждений этому найти не удалось.
В лагеря песня, возможно, попала после расказачивания, припев понравился блатному народу и после легкой трансформации перешел в уголовный фольклор. Конечно, в приведенном виде поговорка отличается от «Грязной тачкой рук не пачкай». Не исключено, что Сергей Алымов мог на основе блатного изречения создать свое, оригинальное.
В сталинских лагерях перевозка тачек с тяжелым грузом действительно была наиболее распространенным занятием для зэков. Варлам Шаламов признавался: «Я - тачечник высокой квалификации. На Колыме я обучен только катать тачку». Это наследство царской каторги, которым воспользовались большевики. Разве что на Сахалине каторжан приковывали к тачке, а в ГУЛАГе обходились без этого. Именно на строительстве Беломорканала тачка стали использоваться в масштабах, перекрывших сахалинские.
Беломорские тачки наводили ужас на советский маргинальный мир. Об этом свидетельствует и сборник «Беломорско-Балтийский Канал имени Сталина». В главе «Заключенные» авторы повествуют о х и воровках, брошенных на рытье канала:
«Многие из женщин взяты, очевидно, прямо “на работе”, где-нибудь на улице или в пивной. На них шелковые платья, пальто с обвислым клешем, джемперы и лихие береты, надвинутые на один глаз… Они впервые видят беломорскую тачку…
Они видят только грубо сколоченные доски и небольшое толстое колесо, залепленное грязью. Так вот она, эта тачка, к которой они будут прикованы, словно “каторжные”».
Варлам Шаламов посвятил лагерной тачке отдельный рассказ - «Тачка II». Он пишет о более позднем гулаговском периоде, о Колыме, однако все приложимо и к БелБалтЛагу:
«Тачку нельзя любить. Ее можно только ненавидеть... Работа тачечника унизительна безмерно от своего рабского, колымского акцента. Но, как всякая физическая работа, работа с тачкой требует кое-каких навыков, внимания, отдачи. И когда это немногое твое тело поймет, катать тачку становится легче… Приобретенные же навыки тело помнит всю жизнь, вечно».
Однако дело не только в тачке, но и в трапе, в том деревянном настиле, по которому заключенный с нею бегает. Такие передвижения тоже требуют особого навыка:
«...Толстые доски соединены друг с другом намертво в центральный трап. Ширина этого трапа полметра, не больше… От трапа отходят отростки... К каждой бригаде тянутся доски...
…Выехать на центральный трап надо было умело: выкатить со своего трапа тачку, повернуть, не заводя колесо на главную колею… Уступи дорогу тем, кто бежит бегом, пропускай их, сними свою тачку с трапа - предупреждающий крик ты услышишь, - если не хочешь, чтобы тебя столкнули. Отдохни как-нибудь - чистя тачку или давая дорогу другим, ибо помни: когда ты возвратишься по холостому трапу в свой забой - ты не будешь отдыхать ни минуты, тебя ждет на рабочем трапе новая тачка, которую насыпали твои товарищи, пока ты гнал тачку на эстакаду».
Нет смысла пересказывать Шаламова. Каждый может сам обратиться к рассказу о рабском труде тачечника: и как манипулировали нормой выработки, давая одним бригадам маршрут в 300 метров, а другим - в 60, и как конвойные зорко следили, чтобы тачечник не «филонил», требуя от него даже после отправления большой нужды: «Где говно?!»...
Но на разновидностях тачек следует остановиться особо.
Авторы знаменитого сборника о Беломорканале отмечали:
«Здешняя тачка, подобно киргизской лошади, низкоросла, невзрачна с виду, но необычайно вынослива. Она произошла от различных пород тачек: шахтерских, железнодорожных, украинских, уральских и прочих. Приспосабливаясь и видоизменяясь, тачка приобрела здесь иной разворот ручек и “крыла”, т. е. низкие, широкие бока. И на этих своих выносливых боках она вынесла многие тяготы Беломорстроя. О ней, о «крылатой» тачке, толкуют в бараках, ее обсуждают на собраниях, о ней поют частушки:
Маша, Маша, Машечка,
Работнула тачечка.
Мы приладили к ней крыла,
Чтоб всех прочих перекрыла.
…И теперь одна из женщин, проходя мимо тачки, плюет на нее с таким страшным выражением злобы и ненависти, что пораженный конвойный неофициально говорит: “Ну, тетка... ну, тетка...”».
А ведь «тетка» еще не знала, что ее ждет впереди. Шаламов подчеркивал разницу между обычной «старательской» и колымской тачками:
«Обыкновенная “старательская” тачка, емкостью 0,03 кубометра, три сотых кубометра, тридцать тачек на кубометр породы… На Колыме в золотых ее забоях к сезону тридцать седьмого года были изгнаны старательские тачки, как маломерки чуть не вредительские.
Гулаговские, или берзинские, тачки к сезону тридцать седьмого года и тридцать восьмого года были емкостью в 0,1-0,12 кубометра и назывались большими тачками... Сотни тысяч таких тачек были изготовлены для Колымы, завезены с материка как груз поважней витаминов».
Шаламов называет колымскую тачку «берзинской» - по фамилии директора Дальстроя, открывателя лагерной Колымы Эдуарда Берзина, много сделавшего для освоения глухого края зэками и расстрелянного в конце концов летом 1938 года за «шпионскую деятельность в пользу Японии». Беломорскую тачку можно назвать «фиринской» «в честь» начальника строительства Беломорско-Балтийского канала Семена Фирина (расстрелян в 1937 году). Она была переходной от «старательской» к «берзинской»? и емкость ее составляла 0,075 кубометра, против чего в ноябре 1936 года выступала газета «Советская Колыма» (статья «Проблема тачки»):
«От конструкции тачки в огромной степени зависят и производительные темпы, и себестоимость продукции. Дело в том, что эти тачки оказались емкостью всего 0,075 кубометра, тогда как емкость нужна не менее 0,12 кубометра... Для наших приисков на ближайшие годы требуется несколько десятков тысяч тачек. Если эти тачки не будут соответствовать всем требованиям, которые предъявляют сами рабочие и производственный темп, то мы, во-первых, будем замедлять производство, во-вторых, непроизводительно затрачивать мускульную силу рабочих и, в-третьих, растрачивать бесцельно огромные денежные средства».
Грешно умолчать также о замечательном эпизоде из фильма «Заключенные». Начальник лагеря Громов видит, как каналоармеец катит тачку, а она соскакивает с трапа-доски. И чекист с отеческой заботой объясняет зэку: «Ты нагружай к колесу больше тяжести, а к рукам - меньше. Тогда тяжесть пойдет на баланс. Возить будет легче. Доски надо посыпать песком или опилками. Понятно?» И тут же, поворачиваясь к стоящему рядом «вредителю», сурово отчитывает его: «Инженер Садовский, почему не покажете им, как надо работать? Люди мучаются, а зря... Вы же производственник, практик. Вы должны уметь заботиться о людях». Зритель осознает, что именно инженер Садовский во всем и виноват. Правда, не совсем ясно, откуда Садовскому знать о тонкостях тачечного дела. Но тут логика проста: ты же, етит его, инженер! Про пифагоровы штаны в курсе, должен сообразить и насчет нагрузки на колесо!
И наконец завершим эту главу лагерной поговоркой, которая называет тачку «Машина осо - две ручки, одно колесо». ОСО - это Особое совещание сначала при ОГПУ СССР (с 28 марта 1924 года), затем - при НКВД СССР (с 5 ноября 1934 года по 1 сентября 1953 года). Поговорка скорее всего родилась уже после окончания беломорского строительства. Особое совещание при ОГПУ могло приговорить обвиняемого лишь к трем годам лишения свободы - срок не слишком впечатляющий. Поэтому в годы первой пятилетки основная масса «человеческого материала» шла не через ОСО, а через суды. Но вот с 1934 года «колесо ОСО» закрутилось на полные обороты: обвиняемых швыряли в лагеря без судебных «формальностей». Правда, ни к расстрелу, ни к большим срокам Особое совещание приговорить не могло: максимальный срок - пять лет лагерей, а с апреля 1937 года - 8 лет. Но в памяти лагерников внесудебная машина НКВД и ненавистная зэковская тачка слились в единое целое…
_________
Грязной тачкой рук не пачкай
Фраза «Грязной тачкой рук не пачкай» как отдельная поговорка в уголовно-арестантской среде используется не слишком часто. Обычно ее употребляют именно в качестве цитаты из песни:
Грязной тачкой рук не пачкай -
Мы это дело перекурим как-нибудь!
Есть и несколько иной вариант:
Об тачку руки пачкать -
Мы это дело перекурим как-нибудь...
Зато о тачке в зэковском фольклоре имеются другие присказки. Вот, к примеру, автобиографическая повесть Василия Ажаева «Вагон». Автор популярного некогда романа «Далеко от Москвы» с 1935 года около 15 лет работал на Дальнем Востоке сначала как заключенный, потом как вольнонаемный. Читаем в повести: «Блатные действительно фордыбачили [Фордыбачить - вести себя нагло, вызывающе; храбриться]. Они быстренько нашли в лагпункте своих, и Кулаков от всей бражки заявил отказ от работы. Было разыграно красочное представление: “Мы работать немогим, пусть работает Ибрагим”, “Тачка, тачка, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся”…».
Впрочем, вариант с тачкой - не единственный. Александр Широбоков, рассказывая в мемуарах «Стена» о современных туркменских тюрьмах, приводит поговорку в несколько ином виде: «Не работающими разыгрывалось представление: - “Мы работать не могим, пусть работает Ибрагим”, “Лопата, лопата, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся”».
По поводу ленивого Ибрагима мы поговорим в отдельной главе, а вот поговорка о тачке (она же - лопата) - это переработка припева известной казачьей песни «Шамиль»:
Ойся, ты ойся,
Ты меня не бойся.
Я тебя не трону,
Ты не беспокойся.
Скорее всего, под «Ойся» подразумевается имя «Ося» (Осип, Иосиф), которое в данном случае ассоциируется с евреем (дериват «Ося» был особенно распространен в еврейской среде). Возможно, призыв к Осе «не бояться» был связан с тем, что в песне основным объектом осмеяния являются чеченцы (в современном исполнении их заменяют на «турчинов» - турок), и юдофобия, в определенном роде свойственная казакам (особенно кубанским), отступает на второй или даже на третий план:
По реке плывет чечен
И руками машет,
А на нем стоит казак
И лезгинку пляшет.
Ойся ты, ойся... и т. д.
Мне, правда, довелось слышать о том, что «ойся» - обращение к осетинской девушке, но подтверждений этому найти не удалось.
В лагеря песня, возможно, попала после расказачивания, припев понравился блатному народу и после легкой трансформации перешел в уголовный фольклор. Конечно, в приведенном виде поговорка отличается от «Грязной тачкой рук не пачкай». Не исключено, что Сергей Алымов мог на основе блатного изречения создать свое, оригинальное.
В сталинских лагерях перевозка тачек с тяжелым грузом действительно была наиболее распространенным занятием для зэков. Варлам Шаламов признавался: «Я - тачечник высокой квалификации. На Колыме я обучен только катать тачку». Это наследство царской каторги, которым воспользовались большевики. Разве что на Сахалине каторжан приковывали к тачке, а в ГУЛАГе обходились без этого. Именно на строительстве Беломорканала тачка стали использоваться в масштабах, перекрывших сахалинские.
Беломорские тачки наводили ужас на советский маргинальный мир. Об этом свидетельствует и сборник «Беломорско-Балтийский Канал имени Сталина». В главе «Заключенные» авторы повествуют о х и воровках, брошенных на рытье канала:
«Многие из женщин взяты, очевидно, прямо “на работе”, где-нибудь на улице или в пивной. На них шелковые платья, пальто с обвислым клешем, джемперы и лихие береты, надвинутые на один глаз… Они впервые видят беломорскую тачку…
Они видят только грубо сколоченные доски и небольшое толстое колесо, залепленное грязью. Так вот она, эта тачка, к которой они будут прикованы, словно “каторжные”».
Варлам Шаламов посвятил лагерной тачке отдельный рассказ - «Тачка II». Он пишет о более позднем гулаговском периоде, о Колыме, однако все приложимо и к БелБалтЛагу:
«Тачку нельзя любить. Ее можно только ненавидеть... Работа тачечника унизительна безмерно от своего рабского, колымского акцента. Но, как всякая физическая работа, работа с тачкой требует кое-каких навыков, внимания, отдачи. И когда это немногое твое тело поймет, катать тачку становится легче… Приобретенные же навыки тело помнит всю жизнь, вечно».
Однако дело не только в тачке, но и в трапе, в том деревянном настиле, по которому заключенный с нею бегает. Такие передвижения тоже требуют особого навыка:
«...Толстые доски соединены друг с другом намертво в центральный трап. Ширина этого трапа полметра, не больше… От трапа отходят отростки... К каждой бригаде тянутся доски...
…Выехать на центральный трап надо было умело: выкатить со своего трапа тачку, повернуть, не заводя колесо на главную колею… Уступи дорогу тем, кто бежит бегом, пропускай их, сними свою тачку с трапа - предупреждающий крик ты услышишь, - если не хочешь, чтобы тебя столкнули. Отдохни как-нибудь - чистя тачку или давая дорогу другим, ибо помни: когда ты возвратишься по холостому трапу в свой забой - ты не будешь отдыхать ни минуты, тебя ждет на рабочем трапе новая тачка, которую насыпали твои товарищи, пока ты гнал тачку на эстакаду».
Нет смысла пересказывать Шаламова. Каждый может сам обратиться к рассказу о рабском труде тачечника: и как манипулировали нормой выработки, давая одним бригадам маршрут в 300 метров, а другим - в 60, и как конвойные зорко следили, чтобы тачечник не «филонил», требуя от него даже после отправления большой нужды: «Где говно?!»...
Но на разновидностях тачек следует остановиться особо.
Авторы знаменитого сборника о Беломорканале отмечали:
«Здешняя тачка, подобно киргизской лошади, низкоросла, невзрачна с виду, но необычайно вынослива. Она произошла от различных пород тачек: шахтерских, железнодорожных, украинских, уральских и прочих. Приспосабливаясь и видоизменяясь, тачка приобрела здесь иной разворот ручек и “крыла”, т. е. низкие, широкие бока. И на этих своих выносливых боках она вынесла многие тяготы Беломорстроя. О ней, о «крылатой» тачке, толкуют в бараках, ее обсуждают на собраниях, о ней поют частушки:
Маша, Маша, Машечка,
Работнула тачечка.
Мы приладили к ней крыла,
Чтоб всех прочих перекрыла.
…И теперь одна из женщин, проходя мимо тачки, плюет на нее с таким страшным выражением злобы и ненависти, что пораженный конвойный неофициально говорит: “Ну, тетка... ну, тетка...”».
А ведь «тетка» еще не знала, что ее ждет впереди. Шаламов подчеркивал разницу между обычной «старательской» и колымской тачками:
«Обыкновенная “старательская” тачка, емкостью 0,03 кубометра, три сотых кубометра, тридцать тачек на кубометр породы… На Колыме в золотых ее забоях к сезону тридцать седьмого года были изгнаны старательские тачки, как маломерки чуть не вредительские.
Гулаговские, или берзинские, тачки к сезону тридцать седьмого года и тридцать восьмого года были емкостью в 0,1-0,12 кубометра и назывались большими тачками... Сотни тысяч таких тачек были изготовлены для Колымы, завезены с материка как груз поважней витаминов».
Шаламов называет колымскую тачку «берзинской» - по фамилии директора Дальстроя, открывателя лагерной Колымы Эдуарда Берзина, много сделавшего для освоения глухого края зэками и расстрелянного в конце концов летом 1938 года за «шпионскую деятельность в пользу Японии». Беломорскую тачку можно назвать «фиринской» «в честь» начальника строительства Беломорско-Балтийского канала Семена Фирина (расстрелян в 1937 году). Она была переходной от «старательской» к «берзинской»? и емкость ее составляла 0,075 кубометра, против чего в ноябре 1936 года выступала газета «Советская Колыма» (статья «Проблема тачки»):
«От конструкции тачки в огромной степени зависят и производительные темпы, и себестоимость продукции. Дело в том, что эти тачки оказались емкостью всего 0,075 кубометра, тогда как емкость нужна не менее 0,12 кубометра... Для наших приисков на ближайшие годы требуется несколько десятков тысяч тачек. Если эти тачки не будут соответствовать всем требованиям, которые предъявляют сами рабочие и производственный темп, то мы, во-первых, будем замедлять производство, во-вторых, непроизводительно затрачивать мускульную силу рабочих и, в-третьих, растрачивать бесцельно огромные денежные средства».
Грешно умолчать также о замечательном эпизоде из фильма «Заключенные». Начальник лагеря Громов видит, как каналоармеец катит тачку, а она соскакивает с трапа-доски. И чекист с отеческой заботой объясняет зэку: «Ты нагружай к колесу больше тяжести, а к рукам - меньше. Тогда тяжесть пойдет на баланс. Возить будет легче. Доски надо посыпать песком или опилками. Понятно?» И тут же, поворачиваясь к стоящему рядом «вредителю», сурово отчитывает его: «Инженер Садовский, почему не покажете им, как надо работать? Люди мучаются, а зря... Вы же производственник, практик. Вы должны уметь заботиться о людях». Зритель осознает, что именно инженер Садовский во всем и виноват. Правда, не совсем ясно, откуда Садовскому знать о тонкостях тачечного дела. Но тут логика проста: ты же, етит его, инженер! Про пифагоровы штаны в курсе, должен сообразить и насчет нагрузки на колесо!
И наконец завершим эту главу лагерной поговоркой, которая называет тачку «Машина осо - две ручки, одно колесо». ОСО - это Особое совещание сначала при ОГПУ СССР (с 28 марта 1924 года), затем - при НКВД СССР (с 5 ноября 1934 года по 1 сентября 1953 года). Поговорка скорее всего родилась уже после окончания беломорского строительства. Особое совещание при ОГПУ могло приговорить обвиняемого лишь к трем годам лишения свободы - срок не слишком впечатляющий. Поэтому в годы первой пятилетки основная масса «человеческого материала» шла не через ОСО, а через суды. Но вот с 1934 года «колесо ОСО» закрутилось на полные обороты: обвиняемых швыряли в лагеря без судебных «формальностей». Правда, ни к расстрелу, ни к большим срокам Особое совещание приговорить не могло: максимальный срок - пять лет лагерей, а с апреля 1937 года - 8 лет. Но в памяти лагерников внесудебная машина НКВД и ненавистная зэковская тачка слились в единое целое…