Роман Сенчин. "Необходимое наследие Шаламова"
Необходимое наследие Шаламова
18 июня исполняется 110 лет со дня рождения Варлама Шаламова. С одной стороны, дата из другой, прошедшей эпохи - больше века минуло. И Шаламова можно зачислить в прошлое. Но он не зачисляется. Он до сих пор рядом, его проза не о том, что было и кончилось, а словно о продолжающемся.
Да и слово «словно» в данном случае не очень уместно. Если читать «Колымские рассказы» (вернее, все те циклы рассказов, которые посвящены Колыме и возвращению с нее), не держа в голове, что написаны они о временах сталинских репрессий, ГУЛАГа, то окажется, что главная мысль в них: человек в неволе, человек униженный, человек, которого превращают в раба, человек, которого хотят сделать трупом.
И это уже вечная тема. И литературы, и самой жизни. «От сумы и от тюрьмы не зарекайся».
Статистика утверждает, что Шаламов - один из самых издаваемых за рубежом русских писателей ХХ века.
Наверное. Но не буду гадать, по каким причинам его книги издают там так активно. Отмечу, что у нас в последние лет десять - пятнадцать произведения Шаламова хоть и выходят, но не имеют того резонанса, какой был в конце 80-х - начале 90-х.
Может быть, это связано с тем, что люди, как нам периодически сообщают СМИ, устали от негатива, а репрессии, это как раз тот самый крайний негатив; или с тем, что образ Сталина становится всё светлей и светлей, и рассказы Шаламова, которые он сам называл «пощечиной сталинизму», не вписываются в концепцию нынешних реалий.
Уже давно идут споры, пишутся списки, какие книги включать в школьную программу. Журналисты не раз пытались и меня втянуть в это занятие - назвать обязательные книги. Я отмалчиваюсь, вспоминая, как школьником не любил именно те книги, из школьной программы, которые нужно было читать и пересказывать на уроках, делить героев на положительных и отрицательных. Не хочу, чтобы важные, необходимые для меня произведения нынешние школьники не любили.
Но рассказы Шаламова, будь я учителем, я бы читал своим ученикам. Просто бы читал вслух. И не требовал ни разбора, ни анализа. «Одиночный замер», «Причал ада», «Первый зуб», «Облава», «Посылка», «На представку»… Уверен, что услышавшему эти рассказы лет в двенадцать, человеку будет куда труднее вырасти злым, бездушным. Рассказы будут удерживать его от многих поступков, которые стыдно совершать человеку…
Шаламов не писал широкие полотна. Его жанр - рассказ. Но в целом рассказы составляют широкое полотно того мира, за который лично мне стыдно. Стыдно, что он был у нас. Вернее, был и есть.
Мне, в общем-то, всё равно, какие места заключения в Америке, в Европе, в Австралии, Африке. Меня волнует наша система расчеловечивания. Царская каторга, сталинский ГУЛАГ, нынешний ФСИН…
У Шаламова в прозе почти нет рассуждений об этой системе, зато каждый рассказ - иллюстрация ее анормальности, преступности. Шаламов не делит своих персонажей на сидящих за дело и безвинно. Все они на равных: бывший дворянин и бывший рабочий, монархист и коммунист, атеист и верующий, красноармеец и власовец. Все на равных в шаге от гибели, и любого в любой момент могут толкнуть в спину, чтобы он сделал этот шаг.
Рассказы Шаламова - подвиг человека, прошедшего этот ад и его описавшего. Шаламов вновь и вновь его проходил, переживал в те тридцать лет, которые судьба отмерила ему после возвращения с Колымы…
Но этот подвиг заслоняет Шаламова-поэта, прекрасного, одного из лучших, по моему мнению, наших поэтов второй половины прошлого века.
Я, кстати, узнал Шаламова по книжке стихотворений «Московские облака». И случилось это в начале 80-х, мне - лет десять или чуть больше.
У нас дома была большая библиотека. На средних полках стеллажей стояли собрания сочинений, строгие и красивые. Лев Толстой, Достоевский, Александр Островский, Проспер Мериме… На нижних полках - толстые журналы, а на верхних - маленькие, тоненькие книжки. В основном стихи.
И мне нравилось перебирать эти тоненькие книжки. Встав на стул, я менял их местами, выравнивал, подбирал по размеру, чувствуя к ним жалость. Заодно листал, выхватывал взглядом строки, строфы.
Таким образом в моих руках оказался сборничек Шаламова. И я выхватил строки… Не буду врать, что запомнил их сразу, но образ остался со мной, и я ношу его уже, получается, лет тридцать пять:
Корни деревьев - как флаги,
Флаги в промерзлой земле,
Мечутся в поисках влаги,
В страстной мечте о тепле.
Вся корневая система
В мерзлой от века судьбе.
Это - упорства поэма,
Это - стихи о борьбе.
Наверняка не лучшее поэтическое произведение Шаламова, но, что называется, программное. Тогда я, конечно, не знал этого, биографии автора в книжке не было, но сами стихи - я прочитал весь сборник - меня удивили. Вопреки названию в нем почти не было Москвы, облаков. Действие многих стихотворений происходило далеко от Москвы, где-то, судя по приметам, в Сибири, где жила наша семья. Не было и модной, даже обязательной романтики, когда речь шла о тайге, дикой природе, реке…
Сравнительно недавно те стихотворения открылись мне по-новому, по-настоящему, да и многие в истинном, не искромсанном виде. Удалось прочесть и другие. Именно удалось, потому что, повторюсь, Шаламов-поэт заслонен Шаламовым-прозаиком, автором «Колымских рассказов». Вижу, что не для меня одного заслонен - до стихотворений добираются немногие.
И совсем мало кто знает Шаламова-критика, теоретика литературы.
Его статьи, заметки, письма Пастернаку о поэзии почти не цитируют. А ведь он был большим и сложным теоретиком. Ему принадлежит идея новой прозы. Думаю, над такими словами стоит задуматься многим нашим прозаикам:
«Новая проза - само событие, бой, а не его описание. То есть документ, прямое участие автора в событиях жизни. Проза, пережитая как документ… Современная новая проза может быть создана только людьми, знающими свой материал в совершенстве, для которых овладение материалом, его художественное преображение не являются чисто литературной задачей, а долгом, нравственным императивом… Новая проза отрицает принцип туризма. Писатель - не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли… Не проза документа, а проза, выстраданная как документ».
Недавно, кстати сказать, вышла большая книга статей Шаламова о поэзии и прозе под названием «Всё или ничего». Тираж скромный - полторы тысячи экземпляров, - но и он, к сожалению, не может разойтись в течение уже больше года.
110 лет со дня рождения - не круглая дата. Торжеств, круглых столов, больших передач по ТВ ожидать не стоит.
Но напомнить нам, что у нас есть тяжелое, но богатое и необходимое наследие Шаламова, думаю, стоит.
Роман Сенчин
18 июня исполняется 110 лет со дня рождения Варлама Шаламова. С одной стороны, дата из другой, прошедшей эпохи - больше века минуло. И Шаламова можно зачислить в прошлое. Но он не зачисляется. Он до сих пор рядом, его проза не о том, что было и кончилось, а словно о продолжающемся.
Да и слово «словно» в данном случае не очень уместно. Если читать «Колымские рассказы» (вернее, все те циклы рассказов, которые посвящены Колыме и возвращению с нее), не держа в голове, что написаны они о временах сталинских репрессий, ГУЛАГа, то окажется, что главная мысль в них: человек в неволе, человек униженный, человек, которого превращают в раба, человек, которого хотят сделать трупом.
И это уже вечная тема. И литературы, и самой жизни. «От сумы и от тюрьмы не зарекайся».
Статистика утверждает, что Шаламов - один из самых издаваемых за рубежом русских писателей ХХ века.
Наверное. Но не буду гадать, по каким причинам его книги издают там так активно. Отмечу, что у нас в последние лет десять - пятнадцать произведения Шаламова хоть и выходят, но не имеют того резонанса, какой был в конце 80-х - начале 90-х.
Может быть, это связано с тем, что люди, как нам периодически сообщают СМИ, устали от негатива, а репрессии, это как раз тот самый крайний негатив; или с тем, что образ Сталина становится всё светлей и светлей, и рассказы Шаламова, которые он сам называл «пощечиной сталинизму», не вписываются в концепцию нынешних реалий.
Уже давно идут споры, пишутся списки, какие книги включать в школьную программу. Журналисты не раз пытались и меня втянуть в это занятие - назвать обязательные книги. Я отмалчиваюсь, вспоминая, как школьником не любил именно те книги, из школьной программы, которые нужно было читать и пересказывать на уроках, делить героев на положительных и отрицательных. Не хочу, чтобы важные, необходимые для меня произведения нынешние школьники не любили.
Но рассказы Шаламова, будь я учителем, я бы читал своим ученикам. Просто бы читал вслух. И не требовал ни разбора, ни анализа. «Одиночный замер», «Причал ада», «Первый зуб», «Облава», «Посылка», «На представку»… Уверен, что услышавшему эти рассказы лет в двенадцать, человеку будет куда труднее вырасти злым, бездушным. Рассказы будут удерживать его от многих поступков, которые стыдно совершать человеку…
Шаламов не писал широкие полотна. Его жанр - рассказ. Но в целом рассказы составляют широкое полотно того мира, за который лично мне стыдно. Стыдно, что он был у нас. Вернее, был и есть.
Мне, в общем-то, всё равно, какие места заключения в Америке, в Европе, в Австралии, Африке. Меня волнует наша система расчеловечивания. Царская каторга, сталинский ГУЛАГ, нынешний ФСИН…
У Шаламова в прозе почти нет рассуждений об этой системе, зато каждый рассказ - иллюстрация ее анормальности, преступности. Шаламов не делит своих персонажей на сидящих за дело и безвинно. Все они на равных: бывший дворянин и бывший рабочий, монархист и коммунист, атеист и верующий, красноармеец и власовец. Все на равных в шаге от гибели, и любого в любой момент могут толкнуть в спину, чтобы он сделал этот шаг.
Рассказы Шаламова - подвиг человека, прошедшего этот ад и его описавшего. Шаламов вновь и вновь его проходил, переживал в те тридцать лет, которые судьба отмерила ему после возвращения с Колымы…
Но этот подвиг заслоняет Шаламова-поэта, прекрасного, одного из лучших, по моему мнению, наших поэтов второй половины прошлого века.
Я, кстати, узнал Шаламова по книжке стихотворений «Московские облака». И случилось это в начале 80-х, мне - лет десять или чуть больше.
У нас дома была большая библиотека. На средних полках стеллажей стояли собрания сочинений, строгие и красивые. Лев Толстой, Достоевский, Александр Островский, Проспер Мериме… На нижних полках - толстые журналы, а на верхних - маленькие, тоненькие книжки. В основном стихи.
И мне нравилось перебирать эти тоненькие книжки. Встав на стул, я менял их местами, выравнивал, подбирал по размеру, чувствуя к ним жалость. Заодно листал, выхватывал взглядом строки, строфы.
Таким образом в моих руках оказался сборничек Шаламова. И я выхватил строки… Не буду врать, что запомнил их сразу, но образ остался со мной, и я ношу его уже, получается, лет тридцать пять:
Корни деревьев - как флаги,
Флаги в промерзлой земле,
Мечутся в поисках влаги,
В страстной мечте о тепле.
Вся корневая система
В мерзлой от века судьбе.
Это - упорства поэма,
Это - стихи о борьбе.
Наверняка не лучшее поэтическое произведение Шаламова, но, что называется, программное. Тогда я, конечно, не знал этого, биографии автора в книжке не было, но сами стихи - я прочитал весь сборник - меня удивили. Вопреки названию в нем почти не было Москвы, облаков. Действие многих стихотворений происходило далеко от Москвы, где-то, судя по приметам, в Сибири, где жила наша семья. Не было и модной, даже обязательной романтики, когда речь шла о тайге, дикой природе, реке…
Сравнительно недавно те стихотворения открылись мне по-новому, по-настоящему, да и многие в истинном, не искромсанном виде. Удалось прочесть и другие. Именно удалось, потому что, повторюсь, Шаламов-поэт заслонен Шаламовым-прозаиком, автором «Колымских рассказов». Вижу, что не для меня одного заслонен - до стихотворений добираются немногие.
И совсем мало кто знает Шаламова-критика, теоретика литературы.
Его статьи, заметки, письма Пастернаку о поэзии почти не цитируют. А ведь он был большим и сложным теоретиком. Ему принадлежит идея новой прозы. Думаю, над такими словами стоит задуматься многим нашим прозаикам:
«Новая проза - само событие, бой, а не его описание. То есть документ, прямое участие автора в событиях жизни. Проза, пережитая как документ… Современная новая проза может быть создана только людьми, знающими свой материал в совершенстве, для которых овладение материалом, его художественное преображение не являются чисто литературной задачей, а долгом, нравственным императивом… Новая проза отрицает принцип туризма. Писатель - не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли… Не проза документа, а проза, выстраданная как документ».
Недавно, кстати сказать, вышла большая книга статей Шаламова о поэзии и прозе под названием «Всё или ничего». Тираж скромный - полторы тысячи экземпляров, - но и он, к сожалению, не может разойтись в течение уже больше года.
110 лет со дня рождения - не круглая дата. Торжеств, круглых столов, больших передач по ТВ ожидать не стоит.
Но напомнить нам, что у нас есть тяжелое, но богатое и необходимое наследие Шаламова, думаю, стоит.
Роман Сенчин