Дарья Кротова. Шаламов и литературоцентризм русской культуры
Статья опубликована в журнале "Современная наука: актуальные проблемы и пути их решения", № 6 (19), 2015, изд. Maximal IT, Липецк. Электронная версия - на сайте Национальный Фонд Инноваций.
_________
Творчество В. Шаламова в контексте литературоцентристской тенденции русской культуры
В статье творчество В.Шаламова рассматривается в контексте тенденции литературоцентризма, важнейшей для русской культуры. На материале поэзии и прозы Шаламова доказывается, что его творчество не только продолжает, но и углубляет литературоцентристскую направленность, свойственную отечественному миросозерцанию. Особое внимание в статье уделено вопросу о понимании Шаламовым этической миссии писателя и поэта.
В современной общественной и культурной ситуации особое значение приобретают размышления о литературоцентризме - одной из важнейших тенденций русской культуры - о том, что именно литературе всегда принадлежала особенно значимая роль в формировании национальной картины мира, что она несет в себе «генетическую память» нации, что именно «литература доносит до нас через десятилетия и века представления о нормах национальной жизни, формирует представления о должном и недолжном» и играет, в конечном счете, важнейшую роль в формировании этического кодекса личности [1; 14].
В связи с размышлениями на эту тему невозможно не вспомнить о фигуре, занимающей особое место в истории русской литературы ХХ века, - о ярком прозаике и, пожалуй, не вполне оцененном на сегодняшний день поэте, о человеке, судьба которого являет собой образец мужества, о писателе, внимание и интерес к творчеству которого сегодня всё возрастает, - о Варламе Тихоновиче Шаламове. Выявить и сформулировать его позицию по вопросам назначения искусства, роли литературы для общественного и личного сознания, миссии поэта и писателя, - задача непростая, поскольку проблема мировоззрения Шаламова заключает в себе целый ряд сложностей. Тем не менее, постараемся представить эстетическую и идеологическую позицию писателя с возможной отчетливостью.
Среди высказываний Шаламова о литературе есть несколько броских заявлений, на которые читатели и литературоведы часто опираются, стремясь прояснить для себя взгляды Шаламова и круг его мировоззренческих представлений. Чаще всего вспоминаются фрагменты из черновых записей Шаламова 1970-х гг. Это декларативные, резкие по тону и, казалось бы, совершенно недвусмысленные высказывания: «Я не верю в литературу. Не верю в ее возможность по исправлению человека. Опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням двадцатого столетия перед моими глазами» [2; 57]. Или: «Искусство лишено права на проповедь. Никто никого учить не может, не имеет права учить. Искусство не облагораживает, не улучшает людей» [3; 157]. Высказанные Шаламовым идеи подтверждаются, казалось бы, и его словами из письма к И.П. Сиротинской тоже начала 70-х гг.: «Крах ее (литературы - Д.К.) гуманистических идей, историческое преступление, приведшее к сталинским лагерям, к печам Освенцима, доказали, что искусство и литература - нуль» [4; 377]. В том же ключе - и утверждения Шаламова о содержании искусства (цитируем опубликованные черновики тех же лет): «Есть какая-то глубочайшая неправда в том, что человеческое страдание становится предметом искусства, что живая кровь, мука, боль выступают в виде картины, стихотворения, романа» [2; 57]. К тому же, искусство вообще не может быть правдивым, потому что, по словам Шаламова, «никакой Ремарк не передаст боль и горе войны» [2; 57].
Но, на наш взгляд, анализируя взгляды и эстетику Шаламова, нужно избегать упрощенного подхода и ориентироваться не только на отдельные поздние высказывания писателя, но и на весь комплекс его размышлений о литературе - на его статьи, на частные письма к разным адресатам и - в первую очередь! - на его прозаическое и поэтическое творчество. Тогда его восприятие искусства предстанет значительно более сложным и многогранным.
В письме Пастернаку от 28 марта 1953 г. Шаламов размышляет: «Задача поэзии - это нравственное совершенствование человека - та, та самая задача, которая стоит в программе всех социальных учений, спокон веков лежит в основе всех наук и всех религий. Никакой другой задачи ни у каких поэтов, хотя бы и Виллонов, - нет» [4; 395]. Рассуждениям о задачах искусства посвящена и статья Шаламова «О прозе»: «Колымские рассказы» - попытка поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на другом материале» [4; 366]. Всякий большой художник, как доказывает Шаламов в очерке «Об одной ошибке художественной литературы», должен «заклеймить все нравственно негодное» [5; 7]. Все эти слова Шаламова прямо свидетельствуют о том, что он ставит перед литературой, в первую очередь, именно моральные задачи, а искусство вообще воспринимается им как важнейший инструмент воздействия на нравственное сознание человека.
Как известно, самой точной и достоверной характеристикой позиции писателя и поэта является его творчество. О своей прозе Шаламов неоднократно говорил, что она сугубо документальна, что в «Колымских рассказах», в частности, он стремится к правдивому отражению фактов («Нужно и можно написать рассказ, который неотличим от документа» [4; 362]). Конечно же, фактологический аспект текстов Шаламова - невероятно значим. Проза Шаламова, наряду с документальными произведениями Солженицына, - важнейшее, ценнейшее свидетельство о национальной трагедии ХХ века, трагедии лагерей. Но это ни в коей мере не означает, что рассказы и очерки Шаламова ограничиваются фактографией, документалистикой. Проза Шаламова несет в себе огромный нравственный заряд. Ведь Шаламов показывает не только гибельную, растлевающую силу лагерей, но и возможности противодействия ей: достаточно вспомнить известный рассказ «Выходной день», где заключенный - священник Замятин - на лесной поляне, один, служит литургию; или рассказ «Апостол Павел» - об арестанте Фризоргере, для которого опорой и источником сил становятся, во-первых, молитва, а во-вторых - мысли о любимой дочери. Наконец, кому-то из заключенных, в том числе и самому Шаламову, возможность нравственного противостояния в лагере давало хранимое памятью поэтическое слово - чужие и свои стихи. «У каждого грамотного фельдшера, сослуживца по аду, оказывается блокнот, куда записываются случайными разноцветными чернилами чужие стихи - не цитаты из Гегеля или Евангелия, а именно стихи», - читаем в рассказе «Афинские ночи» [5; 409]. «Мои стихи
- пример душевного сопротивления, которое оказано растлевающей силе лагерей», - признавался Шаламов в эссе «Свободная отдача» [4; 321]. Именно стихи дают возможность сохранить себя как личность, и, в конечном счете, становятся жизненной опорой - об этом Шаламов размышляет и в своей лирике, и в прозе.
Бесспорно, Шаламов отрицал какой бы то ни было позитивный, положительный элемент в лагерном опыте. Хрестоматийно известны слова Шаламова о том, что «лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет <...> Там много такого, что человек не должен знать, а если видел - лучше ему умереть» [6; 145]. Но если у человека в долагерной, или, как пишет Шаламов, «первой» жизни, было что-то, что создавало нравственную опору, нравственный фундамент личности, будь то вера, творчество или нечто иное, то человек может найти в себе силы сопротивляться растлению и «расчеловечиванию». В этом смысле для позиции Шаламова характерен глубинный оптимизм. Шаламов верит в возможность противостояния, и показывает это противостояние в своих рассказах и стихах. Можно утверждать, что творчество Шаламова органично продолжает линию, в целом характерную для русской литературы, когда на первом плане для писателя оказываются поиски моральных ориентиров, стремление ответить на сложнейшие этические вопросы - для Шаламова это прежде всего вопрос о сохранении человеческой личности в нечеловеческих условиях. Ответ Шаламова - отнюдь не только пессимистический - это ответ писателя-моралиста и даже писателя-проповедника.
Еще ярче, быть может, чем в прозе, нравственный пафос и идея моральной ответственности художника выразились в поэзии Шаламова. Творчество поэта, по Шаламову, имеет прежде всего этическое значение, поэт - это «подвижник и пророк», как утверждает автор в стихотворении «Орудье высшего начала...». Поэт, по Шаламову, «расплачивается» своим творчеством «за всех» - это значит, что он воплощает в стихах не только собственный жизненный опыт, но и исполняет возложенную на него нравственную миссию: говорит от имени многих людей, донося правдивое свидетельство о пережитом страдании. «Стихи - это стигматы, // Чужих страданий след, // Свидетельство расплаты // За всех людей, поэт», - вот творческое кредо Шаламова.
Настаивая на нравственной миссии поэта, Шаламов продолжает традиции русской литературы и в каком-то смысле даже идет дальше, потому что в его понимании носителем моральной идеи являются не только литературные произведения, но и сама личность автора. «Для современников поэт всегда нравственный пример», - утверждает Шаламов в статье «Таблица умножения для молодых поэтов» [4; 300].
Одной из самых главных задач поэта, по Шаламову, является отнюдь не только самовыражение (хотя это, конечно, непременный атрибут любого творческого акта), а служение - миру, людям, читателям настоящего и будущего. В одном из стихотворений воссоздается образ поэта, который, вбирая в себя людские страдания, вдыхая «удушье крови, слез и пота», «переплавляет» все это в своем творчестве в «озон» - в «целебные слова»: «Удушье крови, слез и пота, // Что день-деньской глотает он, // Ночной таинственной работой // Переплавляется в озон. // И, как источник кислорода, // Кустарник, чащи и трава, // Растут в ночи среди народа // Его целебные слова».
Шаламову была присуща исключительная, почти религиозная вера в поэзию, в литературу, вера в слово как в Бога. Не случайно высказывание Шаламова о том, что «кроме бога поэзии, никому более я не благодарен за мою судьбу» [4; 484]. «У меня много стихов о стихах, - признается Шаламов, - <.> не попробовать написать о самом главном в жизни, о своем инструменте, о своем исповедании веры, о своей религии, ибо для поэта стихи - религия, значит обеднить и свой, и читательский мир». Шаламов здесь называет поэзию «религией», «исповеданием веры» [4; 499]. По отношению к целому ряду поэтов такое утверждение должно быть понято сугубо метафорически, ведь в их творчестве поэзия не принимала религиозного значения. Применительно же к художественному миру самого Шаламова его высказывание можно понимать практически буквально, поскольку для Шаламова творчество действительно обретает почти религиозный смысл. Мировоззрение Шаламова было атеистическим, в Бога он не верил, но его вера в поэзию действительно в каком-то смысле уподоблялась религиозной. В этом отношении творчество Шаламова является не только продолжением традиционной для русской культуры веры в слово, продолжением литературоцентризма, свойственного русскому сознанию, но и многократно усиливает и подчеркивает литературоцентристскую тенденцию, возводит ее в степень, поскольку литературе, поэзии Шаламов отдает не просто главную в мировоззренческом смысле, а беспрецедентно значимую роль.
Как известно, именно литература всегда имела исключительное значение для формирования национального самосознания, поскольку именно через литературу на протяжении многих десятилетий человек «обретал национальную принадлежность, впитывал культурные гены своей нации» [1; 16]. Эта идея находит прямое соответствие в творчестве Шаламова, который воспринимал литературу (и поэзию, в особенности) как явление прежде всего национальное. «Фактически поэт непереводим, - считает Шаламов, - отгорожен от другого народа частоколом традиций, принципов - не только литературных, но и бытовых. Ведь поэзия - вся в недоговоренности, в полунамеке, где вся тонкость ощущается только родным по языку человеком. Разве знаменитые аллитерации «Медного всадника» переводимы на другой язык? <...> Никакой перевод никогда не передаст даже намека на «береговой гранит», «строгий, стройный вид», а ведь лишенный этого стих обессилен. Это - русское стихотворение» [4; 326].
Круг образов поэта, по Шаламову, - специфически национален. Особенно очевидно это выражается, как полагал Шаламов, в пейзажной лирике. «Именно в пейзажной лирике с особенной силой сказывается чувство родины (выделено Шаламовым - Д.К.), родной страны. Горы и леса родного края особенно дороги поэту. Они окружали его с детства, воспитывали его характер <.> Чувство природы, свойственное поэту-лирику, есть всегда чувство родной (выделено Шаламовым - Д.К.) природы» [4; 331]. Не случайно пейзажную лирику Шаламов воспринимал как «вид гражданской поэзии»: «Большие поэты России оставили нам такие образцы пейзажной лирики, которые сами по себе стали национальной гордостью, славой России, начиная с «Медного всадника» или «Осени» Пушкина» [4; 331].
Лирика самого Шаламова - явление глубоко национальное. Сам Шаламов называл себя русским поэтом, «единственным русским поэтом, показавшим душу человека на лагерном Крайнем Севере» [4; 321]. Национальная основа шаламовской лирики проявляется и на уровне поэтики - Шаламов неоднократно подчеркивал, что работает в рамках тех стихотворных размеров и метров, которые наиболее органичны именно для русского стихосложения. Шаламов много размышлял о специфике строения русского стиха, о формах и жанрах русской поэзии, о том, что представляет собою поэтическая интонация и кто из современных ему русских поэтов действительно обогатил новаторской интонацией лирику ХХ века.
Каким же образом убеждение Шаламова в глубокой национальной укорененности литературы, ее моральном пафосе и духовной значимости согласуется с его же известными высказываниями о том, что он не верит в литературу и искусство? Шаламов действительно испытывал сомнение и скепсис по отношению к ряду концепций, сложившихся в классической литературе, - например, к представлению о русском характере, которое сформировала литература XIX века, к гуманистической концепции русской литературы, ставившей во главу угла человека и возможность его счастья. Кроме того, Шаламов, как представляется, не верил в литературу и искусство как инструмент воздействия на общественное сознание. По всей вероятности, литература, с его точки зрения, не может повлиять на жизнь общества, изменить социальную ситуацию к лучшему. Но ни в коем случае Шаламов не отрицает при этом значимости литературы для личности, для ее морального сознания. Литература как проводник этических идей, как средство духовного самосохранения человека - Шаламовым не подвергается сомнению. Доказательство тому - его собственное творчество.
В современных условиях мы вряд ли можем всецело разделить представление Шаламова о том, что литература ни в коей мере не определяет общественное сознание. Точка зрения Шаламова во многом сформирована его глубоко драматичным личным опытом. Но тот идеал, к которому стремился Шаламов, - т.е. литература, несущая в себе нравственные ориентиры и духовную опору, литература, этически воздействующая на личность, - сегодня востребован вполне.
Список литературы
1. Голубков М.М. Зачем нужна русская литература? // Литература в школе. 2012. №10. С.13-18.
2. Шаламов В.Т. «Новая проза». Из черновых записей 70-х годов // Новый мир. 1989. №12. С. 57.
3. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 6 тт. Т. 5. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 384 с.
4. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 4. М.: Художественная литература; Вагриус, 1998. 494 с.
5. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 2. М.: Художественная литература; Вагриус, 1998. 509 с.
6. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 1. М.: Художественная литература; Вагриус, 1998. 620 с.
Кротова Дарья Владимировна, преподаватель, кандидат филологических наук, МГУ, E-mail: dakro@yandex.ru
_________
Творчество В. Шаламова в контексте литературоцентристской тенденции русской культуры
В статье творчество В.Шаламова рассматривается в контексте тенденции литературоцентризма, важнейшей для русской культуры. На материале поэзии и прозы Шаламова доказывается, что его творчество не только продолжает, но и углубляет литературоцентристскую направленность, свойственную отечественному миросозерцанию. Особое внимание в статье уделено вопросу о понимании Шаламовым этической миссии писателя и поэта.
В современной общественной и культурной ситуации особое значение приобретают размышления о литературоцентризме - одной из важнейших тенденций русской культуры - о том, что именно литературе всегда принадлежала особенно значимая роль в формировании национальной картины мира, что она несет в себе «генетическую память» нации, что именно «литература доносит до нас через десятилетия и века представления о нормах национальной жизни, формирует представления о должном и недолжном» и играет, в конечном счете, важнейшую роль в формировании этического кодекса личности [1; 14].
В связи с размышлениями на эту тему невозможно не вспомнить о фигуре, занимающей особое место в истории русской литературы ХХ века, - о ярком прозаике и, пожалуй, не вполне оцененном на сегодняшний день поэте, о человеке, судьба которого являет собой образец мужества, о писателе, внимание и интерес к творчеству которого сегодня всё возрастает, - о Варламе Тихоновиче Шаламове. Выявить и сформулировать его позицию по вопросам назначения искусства, роли литературы для общественного и личного сознания, миссии поэта и писателя, - задача непростая, поскольку проблема мировоззрения Шаламова заключает в себе целый ряд сложностей. Тем не менее, постараемся представить эстетическую и идеологическую позицию писателя с возможной отчетливостью.
Среди высказываний Шаламова о литературе есть несколько броских заявлений, на которые читатели и литературоведы часто опираются, стремясь прояснить для себя взгляды Шаламова и круг его мировоззренческих представлений. Чаще всего вспоминаются фрагменты из черновых записей Шаламова 1970-х гг. Это декларативные, резкие по тону и, казалось бы, совершенно недвусмысленные высказывания: «Я не верю в литературу. Не верю в ее возможность по исправлению человека. Опыт гуманистической русской литературы привел к кровавым казням двадцатого столетия перед моими глазами» [2; 57]. Или: «Искусство лишено права на проповедь. Никто никого учить не может, не имеет права учить. Искусство не облагораживает, не улучшает людей» [3; 157]. Высказанные Шаламовым идеи подтверждаются, казалось бы, и его словами из письма к И.П. Сиротинской тоже начала 70-х гг.: «Крах ее (литературы - Д.К.) гуманистических идей, историческое преступление, приведшее к сталинским лагерям, к печам Освенцима, доказали, что искусство и литература - нуль» [4; 377]. В том же ключе - и утверждения Шаламова о содержании искусства (цитируем опубликованные черновики тех же лет): «Есть какая-то глубочайшая неправда в том, что человеческое страдание становится предметом искусства, что живая кровь, мука, боль выступают в виде картины, стихотворения, романа» [2; 57]. К тому же, искусство вообще не может быть правдивым, потому что, по словам Шаламова, «никакой Ремарк не передаст боль и горе войны» [2; 57].
Но, на наш взгляд, анализируя взгляды и эстетику Шаламова, нужно избегать упрощенного подхода и ориентироваться не только на отдельные поздние высказывания писателя, но и на весь комплекс его размышлений о литературе - на его статьи, на частные письма к разным адресатам и - в первую очередь! - на его прозаическое и поэтическое творчество. Тогда его восприятие искусства предстанет значительно более сложным и многогранным.
В письме Пастернаку от 28 марта 1953 г. Шаламов размышляет: «Задача поэзии - это нравственное совершенствование человека - та, та самая задача, которая стоит в программе всех социальных учений, спокон веков лежит в основе всех наук и всех религий. Никакой другой задачи ни у каких поэтов, хотя бы и Виллонов, - нет» [4; 395]. Рассуждениям о задачах искусства посвящена и статья Шаламова «О прозе»: «Колымские рассказы» - попытка поставить и решить какие-то важные нравственные вопросы времени, вопросы, которые просто не могут быть разрешены на другом материале» [4; 366]. Всякий большой художник, как доказывает Шаламов в очерке «Об одной ошибке художественной литературы», должен «заклеймить все нравственно негодное» [5; 7]. Все эти слова Шаламова прямо свидетельствуют о том, что он ставит перед литературой, в первую очередь, именно моральные задачи, а искусство вообще воспринимается им как важнейший инструмент воздействия на нравственное сознание человека.
Как известно, самой точной и достоверной характеристикой позиции писателя и поэта является его творчество. О своей прозе Шаламов неоднократно говорил, что она сугубо документальна, что в «Колымских рассказах», в частности, он стремится к правдивому отражению фактов («Нужно и можно написать рассказ, который неотличим от документа» [4; 362]). Конечно же, фактологический аспект текстов Шаламова - невероятно значим. Проза Шаламова, наряду с документальными произведениями Солженицына, - важнейшее, ценнейшее свидетельство о национальной трагедии ХХ века, трагедии лагерей. Но это ни в коей мере не означает, что рассказы и очерки Шаламова ограничиваются фактографией, документалистикой. Проза Шаламова несет в себе огромный нравственный заряд. Ведь Шаламов показывает не только гибельную, растлевающую силу лагерей, но и возможности противодействия ей: достаточно вспомнить известный рассказ «Выходной день», где заключенный - священник Замятин - на лесной поляне, один, служит литургию; или рассказ «Апостол Павел» - об арестанте Фризоргере, для которого опорой и источником сил становятся, во-первых, молитва, а во-вторых - мысли о любимой дочери. Наконец, кому-то из заключенных, в том числе и самому Шаламову, возможность нравственного противостояния в лагере давало хранимое памятью поэтическое слово - чужие и свои стихи. «У каждого грамотного фельдшера, сослуживца по аду, оказывается блокнот, куда записываются случайными разноцветными чернилами чужие стихи - не цитаты из Гегеля или Евангелия, а именно стихи», - читаем в рассказе «Афинские ночи» [5; 409]. «Мои стихи
- пример душевного сопротивления, которое оказано растлевающей силе лагерей», - признавался Шаламов в эссе «Свободная отдача» [4; 321]. Именно стихи дают возможность сохранить себя как личность, и, в конечном счете, становятся жизненной опорой - об этом Шаламов размышляет и в своей лирике, и в прозе.
Бесспорно, Шаламов отрицал какой бы то ни было позитивный, положительный элемент в лагерном опыте. Хрестоматийно известны слова Шаламова о том, что «лагерь - отрицательная школа жизни целиком и полностью. Ничего полезного, нужного никто оттуда не вынесет <...> Там много такого, что человек не должен знать, а если видел - лучше ему умереть» [6; 145]. Но если у человека в долагерной, или, как пишет Шаламов, «первой» жизни, было что-то, что создавало нравственную опору, нравственный фундамент личности, будь то вера, творчество или нечто иное, то человек может найти в себе силы сопротивляться растлению и «расчеловечиванию». В этом смысле для позиции Шаламова характерен глубинный оптимизм. Шаламов верит в возможность противостояния, и показывает это противостояние в своих рассказах и стихах. Можно утверждать, что творчество Шаламова органично продолжает линию, в целом характерную для русской литературы, когда на первом плане для писателя оказываются поиски моральных ориентиров, стремление ответить на сложнейшие этические вопросы - для Шаламова это прежде всего вопрос о сохранении человеческой личности в нечеловеческих условиях. Ответ Шаламова - отнюдь не только пессимистический - это ответ писателя-моралиста и даже писателя-проповедника.
Еще ярче, быть может, чем в прозе, нравственный пафос и идея моральной ответственности художника выразились в поэзии Шаламова. Творчество поэта, по Шаламову, имеет прежде всего этическое значение, поэт - это «подвижник и пророк», как утверждает автор в стихотворении «Орудье высшего начала...». Поэт, по Шаламову, «расплачивается» своим творчеством «за всех» - это значит, что он воплощает в стихах не только собственный жизненный опыт, но и исполняет возложенную на него нравственную миссию: говорит от имени многих людей, донося правдивое свидетельство о пережитом страдании. «Стихи - это стигматы, // Чужих страданий след, // Свидетельство расплаты // За всех людей, поэт», - вот творческое кредо Шаламова.
Настаивая на нравственной миссии поэта, Шаламов продолжает традиции русской литературы и в каком-то смысле даже идет дальше, потому что в его понимании носителем моральной идеи являются не только литературные произведения, но и сама личность автора. «Для современников поэт всегда нравственный пример», - утверждает Шаламов в статье «Таблица умножения для молодых поэтов» [4; 300].
Одной из самых главных задач поэта, по Шаламову, является отнюдь не только самовыражение (хотя это, конечно, непременный атрибут любого творческого акта), а служение - миру, людям, читателям настоящего и будущего. В одном из стихотворений воссоздается образ поэта, который, вбирая в себя людские страдания, вдыхая «удушье крови, слез и пота», «переплавляет» все это в своем творчестве в «озон» - в «целебные слова»: «Удушье крови, слез и пота, // Что день-деньской глотает он, // Ночной таинственной работой // Переплавляется в озон. // И, как источник кислорода, // Кустарник, чащи и трава, // Растут в ночи среди народа // Его целебные слова».
Шаламову была присуща исключительная, почти религиозная вера в поэзию, в литературу, вера в слово как в Бога. Не случайно высказывание Шаламова о том, что «кроме бога поэзии, никому более я не благодарен за мою судьбу» [4; 484]. «У меня много стихов о стихах, - признается Шаламов, - <.> не попробовать написать о самом главном в жизни, о своем инструменте, о своем исповедании веры, о своей религии, ибо для поэта стихи - религия, значит обеднить и свой, и читательский мир». Шаламов здесь называет поэзию «религией», «исповеданием веры» [4; 499]. По отношению к целому ряду поэтов такое утверждение должно быть понято сугубо метафорически, ведь в их творчестве поэзия не принимала религиозного значения. Применительно же к художественному миру самого Шаламова его высказывание можно понимать практически буквально, поскольку для Шаламова творчество действительно обретает почти религиозный смысл. Мировоззрение Шаламова было атеистическим, в Бога он не верил, но его вера в поэзию действительно в каком-то смысле уподоблялась религиозной. В этом отношении творчество Шаламова является не только продолжением традиционной для русской культуры веры в слово, продолжением литературоцентризма, свойственного русскому сознанию, но и многократно усиливает и подчеркивает литературоцентристскую тенденцию, возводит ее в степень, поскольку литературе, поэзии Шаламов отдает не просто главную в мировоззренческом смысле, а беспрецедентно значимую роль.
Как известно, именно литература всегда имела исключительное значение для формирования национального самосознания, поскольку именно через литературу на протяжении многих десятилетий человек «обретал национальную принадлежность, впитывал культурные гены своей нации» [1; 16]. Эта идея находит прямое соответствие в творчестве Шаламова, который воспринимал литературу (и поэзию, в особенности) как явление прежде всего национальное. «Фактически поэт непереводим, - считает Шаламов, - отгорожен от другого народа частоколом традиций, принципов - не только литературных, но и бытовых. Ведь поэзия - вся в недоговоренности, в полунамеке, где вся тонкость ощущается только родным по языку человеком. Разве знаменитые аллитерации «Медного всадника» переводимы на другой язык? <...> Никакой перевод никогда не передаст даже намека на «береговой гранит», «строгий, стройный вид», а ведь лишенный этого стих обессилен. Это - русское стихотворение» [4; 326].
Круг образов поэта, по Шаламову, - специфически национален. Особенно очевидно это выражается, как полагал Шаламов, в пейзажной лирике. «Именно в пейзажной лирике с особенной силой сказывается чувство родины (выделено Шаламовым - Д.К.), родной страны. Горы и леса родного края особенно дороги поэту. Они окружали его с детства, воспитывали его характер <.> Чувство природы, свойственное поэту-лирику, есть всегда чувство родной (выделено Шаламовым - Д.К.) природы» [4; 331]. Не случайно пейзажную лирику Шаламов воспринимал как «вид гражданской поэзии»: «Большие поэты России оставили нам такие образцы пейзажной лирики, которые сами по себе стали национальной гордостью, славой России, начиная с «Медного всадника» или «Осени» Пушкина» [4; 331].
Лирика самого Шаламова - явление глубоко национальное. Сам Шаламов называл себя русским поэтом, «единственным русским поэтом, показавшим душу человека на лагерном Крайнем Севере» [4; 321]. Национальная основа шаламовской лирики проявляется и на уровне поэтики - Шаламов неоднократно подчеркивал, что работает в рамках тех стихотворных размеров и метров, которые наиболее органичны именно для русского стихосложения. Шаламов много размышлял о специфике строения русского стиха, о формах и жанрах русской поэзии, о том, что представляет собою поэтическая интонация и кто из современных ему русских поэтов действительно обогатил новаторской интонацией лирику ХХ века.
Каким же образом убеждение Шаламова в глубокой национальной укорененности литературы, ее моральном пафосе и духовной значимости согласуется с его же известными высказываниями о том, что он не верит в литературу и искусство? Шаламов действительно испытывал сомнение и скепсис по отношению к ряду концепций, сложившихся в классической литературе, - например, к представлению о русском характере, которое сформировала литература XIX века, к гуманистической концепции русской литературы, ставившей во главу угла человека и возможность его счастья. Кроме того, Шаламов, как представляется, не верил в литературу и искусство как инструмент воздействия на общественное сознание. По всей вероятности, литература, с его точки зрения, не может повлиять на жизнь общества, изменить социальную ситуацию к лучшему. Но ни в коем случае Шаламов не отрицает при этом значимости литературы для личности, для ее морального сознания. Литература как проводник этических идей, как средство духовного самосохранения человека - Шаламовым не подвергается сомнению. Доказательство тому - его собственное творчество.
В современных условиях мы вряд ли можем всецело разделить представление Шаламова о том, что литература ни в коей мере не определяет общественное сознание. Точка зрения Шаламова во многом сформирована его глубоко драматичным личным опытом. Но тот идеал, к которому стремился Шаламов, - т.е. литература, несущая в себе нравственные ориентиры и духовную опору, литература, этически воздействующая на личность, - сегодня востребован вполне.
Список литературы
1. Голубков М.М. Зачем нужна русская литература? // Литература в школе. 2012. №10. С.13-18.
2. Шаламов В.Т. «Новая проза». Из черновых записей 70-х годов // Новый мир. 1989. №12. С. 57.
3. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 6 тт. Т. 5. М.: Книжный Клуб Книговек, 2013. 384 с.
4. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 4. М.: Художественная литература; Вагриус, 1998. 494 с.
5. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 2. М.: Художественная литература; Вагриус, 1998. 509 с.
6. Шаламов В.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 1. М.: Художественная литература; Вагриус, 1998. 620 с.
Кротова Дарья Владимировна, преподаватель, кандидат филологических наук, МГУ, E-mail: dakro@yandex.ru