В. Лавров. Пастернак и Шаламов, журнал Русская литература, 1989
Фрагмент статьи В.А. Лаврова "Приобрести сознание своей личности (над страницами истории советской литературы)", опубликованной в журнале Русская литература, №3, 1989. Электронная версия - на сайте Пушкинский Дом.
__________
Сегодня эта «частная», потаенная на время [литературная] жизнь становится достоянием многих, поскольку в периодике щедро публикуются мемуары, письма, другие документы. Так, только в 1988 году была обнародована переписка Б. Пастернака и О. Фрейденберг («Дружба народов»), А. Эфрон («Знамя»), В. Шаламова («Юность»). Присоединим к этому обстоятельную хронику работы Пастернака над романом «Доктор Живаго» («Новый мир»), вобравшую фрагменты из писем, дневников.
В письмах отразилось время, судьбы человеческие во всей их сложности и драматизме. Читатель все время помнит, что два корреспондента Пастернака пишут из ссылки: А. Эфрон из Туруханского края, В. Шаламов с Колымы, потом с торфоразработок в Калининской области. Да и жизнь О. Фрейденберг, профессора классической филологии Ленинградского университета, была нелегкой. Такой жизненный подтекст неминуемо выплескивается в переписке.
Не буду касаться многих существенных тем этих переписок. Например, глубоких пастернаковских разборов творчества Шаламова, или же суждений поэта о судьбе, поэзии М. Цветаевой, или столь дорогих для ленинградца картин жизни города в нелегкие сороковые, рассказов о том, что происходило в университете. Вычленю лишь одну, сквозную тему. Как известно, зимой 1945-1946 годов Пастернак начинает работу над романом «Доктор Живаго», которая продлится десять лет и которой он придает особое значение.
Поначалу он делится замыслом: «Вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое». Затем, по мере создания глав, читает их московским друзьям и гостям, посылает машинописные экземпляры далеким корреспондентам, ожидая, требуя откликов.
А они были разными. Не понравился «Доктор Живаго» А. Ахматовой. В «Записках об Анне Ахматовой» Л. Чуковская приводит такую ее оценку: «Борис провалился в себя. От того и роман плох, кроме пейзажей. По совести говоря, это ведь гоголевская неудача - второй том „Мертвых душ“». Сама же Чуковская записала в дневнике под свежим впечатлением от авторского чтения: «Все, что изнутри, - чудо. Чудо до тех пор, пока изнутри».
И в письмах, полученных Пастернаком издалека, был высказан ряд существенных замечаний. Делая очень обстоятельный, скрупулезный разбор первых глав романа, Эфрон признается, что ей часто не хватало «влаги» жизни, подробностей, что персонажи «Доктора Живаго» нередко поступают согласно авторской воле, а то и произволу: «Нет впечатления постепенности их роста и превращений, их подготовленности к этим превращениям... приходится верить тебе на слово». Думаю, что и нынешний читатель согласится с точностью такого замечания.
С такой же пристальностью прочитана была машинопись романа и В. Шаламовым, который считал, что «самыми слабыми художественно и порочными идейно (не с официальных позиций, конечно, а по большому существу искусства) являются страницы показа забастовки, вообще портреты людей из рабочего класса... Они не принижают, а как-то проходят мимо».
Однако при всех таких и подобных замечаниях для собеседников и корреспондентов Пастернака было очевидно нравственное, художественное значение и произведения, и самого факта работы над прозой, выразившей отчетливо проявленный личностный взгляд на историю, суть происходивших в первой половине столетия событий, на предназначение искусства, тайну зарождения лирики, на многое другое. «Ваш роман, - писал Шаламов поэту в 1954 году, - поднимает много вопросов, слишком много, - для того, чтобы перечислить и развить их в одном письме. И первый вопрос - о природе русской литературы. У писателей учатся жить. Они показывают нам, что хорошо, что плохо, пугают нас, не дают душе завязнуть в темных углах жизни. Нравственная содержательность есть отличительная черта русской литературы... Сейчас отвыкли от такой прозы, весомой, требующей внимания».
Будучи в ссылке, оторванный от литературной жизни, от споров, писательских радений Шаламов тем не менее догадывался и о тех сдвигах, которые происходили в духовной жизни Пастернака, и о неминуемом противостоянии будущего романа литературной продукции 40-50-х годов.
«Никем вслух не уважается то, что тысячелетиями волновало человеческую душу, - продолжал в письме Шаламов, - что отвечало на самые сокровенные ее помыслы... Я читывал когда-то тексты литургий, тексты пасхальных служб и богослужений Страстной недели и поражался силе, глубине, художественности их - великому демократизму этой алгебры души. А в корнях своих она имела Евангелие. Толстой понимал всеконечность Христа хорошо, стремясь со своей страшной силой поднять из почвы новые гигантские деревья жизни. А Лютер?.. И как же можно написать роман о прошлом без выяснения своего отношения к Христу».
Сейчас можем сказать: речь идет о значении общечеловеческих ценностей, без утверждения которых немыслимо любое подлинно художественное произведение. Но это сегодня, когда мы обрели значительный духовный опыт, после того как прочитали «Мастера и Маргариту» Булгакова, «Реквием», «Библейские стихи» Ахматовой, «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского, «Покушение на миражи» В. Тендрякова, «Плаху» Ч. Айтматова - произведения, в которых евангельская тема сопрягается с действием, событиями, образами, значительно укрупняя их, содержание прозы и поэзии.
Страницы статьи в PDF-файле
__________
Сегодня эта «частная», потаенная на время [литературная] жизнь становится достоянием многих, поскольку в периодике щедро публикуются мемуары, письма, другие документы. Так, только в 1988 году была обнародована переписка Б. Пастернака и О. Фрейденберг («Дружба народов»), А. Эфрон («Знамя»), В. Шаламова («Юность»). Присоединим к этому обстоятельную хронику работы Пастернака над романом «Доктор Живаго» («Новый мир»), вобравшую фрагменты из писем, дневников.
В письмах отразилось время, судьбы человеческие во всей их сложности и драматизме. Читатель все время помнит, что два корреспондента Пастернака пишут из ссылки: А. Эфрон из Туруханского края, В. Шаламов с Колымы, потом с торфоразработок в Калининской области. Да и жизнь О. Фрейденберг, профессора классической филологии Ленинградского университета, была нелегкой. Такой жизненный подтекст неминуемо выплескивается в переписке.
Не буду касаться многих существенных тем этих переписок. Например, глубоких пастернаковских разборов творчества Шаламова, или же суждений поэта о судьбе, поэзии М. Цветаевой, или столь дорогих для ленинградца картин жизни города в нелегкие сороковые, рассказов о том, что происходило в университете. Вычленю лишь одну, сквозную тему. Как известно, зимой 1945-1946 годов Пастернак начинает работу над романом «Доктор Живаго», которая продлится десять лет и которой он придает особое значение.
Поначалу он делится замыслом: «Вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории и на многое другое». Затем, по мере создания глав, читает их московским друзьям и гостям, посылает машинописные экземпляры далеким корреспондентам, ожидая, требуя откликов.
А они были разными. Не понравился «Доктор Живаго» А. Ахматовой. В «Записках об Анне Ахматовой» Л. Чуковская приводит такую ее оценку: «Борис провалился в себя. От того и роман плох, кроме пейзажей. По совести говоря, это ведь гоголевская неудача - второй том „Мертвых душ“». Сама же Чуковская записала в дневнике под свежим впечатлением от авторского чтения: «Все, что изнутри, - чудо. Чудо до тех пор, пока изнутри».
И в письмах, полученных Пастернаком издалека, был высказан ряд существенных замечаний. Делая очень обстоятельный, скрупулезный разбор первых глав романа, Эфрон признается, что ей часто не хватало «влаги» жизни, подробностей, что персонажи «Доктора Живаго» нередко поступают согласно авторской воле, а то и произволу: «Нет впечатления постепенности их роста и превращений, их подготовленности к этим превращениям... приходится верить тебе на слово». Думаю, что и нынешний читатель согласится с точностью такого замечания.
С такой же пристальностью прочитана была машинопись романа и В. Шаламовым, который считал, что «самыми слабыми художественно и порочными идейно (не с официальных позиций, конечно, а по большому существу искусства) являются страницы показа забастовки, вообще портреты людей из рабочего класса... Они не принижают, а как-то проходят мимо».
Однако при всех таких и подобных замечаниях для собеседников и корреспондентов Пастернака было очевидно нравственное, художественное значение и произведения, и самого факта работы над прозой, выразившей отчетливо проявленный личностный взгляд на историю, суть происходивших в первой половине столетия событий, на предназначение искусства, тайну зарождения лирики, на многое другое. «Ваш роман, - писал Шаламов поэту в 1954 году, - поднимает много вопросов, слишком много, - для того, чтобы перечислить и развить их в одном письме. И первый вопрос - о природе русской литературы. У писателей учатся жить. Они показывают нам, что хорошо, что плохо, пугают нас, не дают душе завязнуть в темных углах жизни. Нравственная содержательность есть отличительная черта русской литературы... Сейчас отвыкли от такой прозы, весомой, требующей внимания».
Будучи в ссылке, оторванный от литературной жизни, от споров, писательских радений Шаламов тем не менее догадывался и о тех сдвигах, которые происходили в духовной жизни Пастернака, и о неминуемом противостоянии будущего романа литературной продукции 40-50-х годов.
«Никем вслух не уважается то, что тысячелетиями волновало человеческую душу, - продолжал в письме Шаламов, - что отвечало на самые сокровенные ее помыслы... Я читывал когда-то тексты литургий, тексты пасхальных служб и богослужений Страстной недели и поражался силе, глубине, художественности их - великому демократизму этой алгебры души. А в корнях своих она имела Евангелие. Толстой понимал всеконечность Христа хорошо, стремясь со своей страшной силой поднять из почвы новые гигантские деревья жизни. А Лютер?.. И как же можно написать роман о прошлом без выяснения своего отношения к Христу».
Сейчас можем сказать: речь идет о значении общечеловеческих ценностей, без утверждения которых немыслимо любое подлинно художественное произведение. Но это сегодня, когда мы обрели значительный духовный опыт, после того как прочитали «Мастера и Маргариту» Булгакова, «Реквием», «Библейские стихи» Ахматовой, «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского, «Покушение на миражи» В. Тендрякова, «Плаху» Ч. Айтматова - произведения, в которых евангельская тема сопрягается с действием, событиями, образами, значительно укрупняя их, содержание прозы и поэзии.
Страницы статьи в PDF-файле