Джордж Гибиан. Рецензия (в сокращении) на сборник "Колымские рассказы", The New Leader, апрель 1980
Одна из первых в Америке журнальных статьей, посвященных сборнику "Колымских рассказов" Шаламова в переводе Джона Глэда. Опубликована в журнале The New Leader, выпуск 63, апрель 1980, № 7, стр. 17-18.
Об авторе и журнале
Джордж Гибиан (1924-1999), профессор русской литературы, доктор философии, преподаватель Калифорнийского университета в Беркли и Корнельского университета, Итака, штат Нью-Йорк (одновременно с Набоковым), один из первооткрывателей обэриутов, автор, переводчик и редактор двадцати четырех книг, в том числе Даниила Хармса, Александра Введенского, Толстого, Достоевского, Гоголя, Кафки. Чех, эмигрировал в Англию после нацистской оккупации Чехословакии, потом переехал в США, участник высадки в Нормандии и битвы в Арденнах.
Книги и переводы Гибиана можно посмотреть здесь.
The New Leader, общественно-политический и литературный журнал либерально-антикоммунистического направления, среди авторов которого Мартин Лютер Кинг, Джеймс Болдуин, Милован Джилас, Бертран Рассел, Джордж Оруэлл. Первый американский журнал, напечатавший Солженицына и Иосифа Бродского.
Ниже статья "Surviving the Gulag" в сокращенном виде.
________
Выживший в ГУЛАГе
Kolyma Tales By Varlam Shalamov, Norton, 222 pp.
Его повествование сдержанно, лаконично, как свидетельство фотокамеры или микрофона с вкраплениями этнографического характера, поясняющими для непосвященного читателя лагерную жизнь и смерть. И он прекрасно чувствует жест.
Переводчик Джон Глэд не только верен оригиналу, но и усилил его воздействие, сгруппировав рассказы по темам: Выживание, Преступный мир, Освобождение.
В совокупности - а их воздействие в сборнике несравнимо сильнее, чем по отдельности - эти рассказы дают картину ужасов Колымы с широтой, равной пустынным пространствам самой Сибири: массовые захоронения, бесконечные дороги под ногами измученных работяг, миллионы содержащихся в скотских условиях, потерявших человеческий облик мужчин и женщин.
Колыма - край на северо-востоке Сибири, впятеро превышающий Францию, богатый рудами, особенно золотом, и самый холодный во всем Советском Союзе.
В 1927 году его население составляло всего 7,500 человек. В 1931 правительство решило превратить эту территорию в гигантский трудовой лагерь и отдало ее под управление тайной полиции. На следующий год в этот край вечной мерзлоты корабли завезли первые десятки тысяч заключенных, которых использовали на прокладке дорог, на золотых приисках, на строительстве лагерей, складов и города Магадан.
В начале тридцатых прибыла волна "троцкистов" и других "старых большевиков".
В течение двух десятилетий в этой арктической пустыне погибли сотни тысяч человек.
В 1937-м, после короткого промежутка свободы, Шаламов был арестован вторично и приговорен к пяти годам Колымы. В 1942 срок был продлен "до конца войны". В 1943 он получил еще десять лет за то, что назвал антисоветского писателя-эмигранта Ивана Бунина, Нобелевского лауреата, "классиком русской литературы". Последний срок истек в 1953, по случайности совпав со смертью Сталина, но Шаламову не разрешали вернуться в Москву еще несколько лет.
К тому времени ему было под пятьдесят, и половину своей жизни, включая Колыму, он провел в лагерях принудительного труда.
Он стал писать о пережитом, но в Советском Союзе его рассказы не опубликованы до сих пор. Издавалась поэзия - несколько тоненьких сборников его медитативной лирики.
Долгие годы машинописные копии его рассказов о Колыме распространялись неофициально, некоторые из них появлялись в эмигрантских газетах и журналах. Наконец, в 1978 в Лондоне вышел объемистый том на русском языке из ста трех рассказов.
Небольшие сборники его прозы выходили в переводах на немецкий и французский.
Рецепция русских писателей на Западе - дело весьма капризное, поэтому переводов Шаламова на английский пришлось ждать слишком долго. Сейчас нам доступны двадцать четыре из его лучших коротких рассказов.
Эту задачу выполнил Джон Глэд, и выход книги стал большим литературным событием. Шаламов не только мастерски владеет пером, его рассказы - важные свидетельства четверти века человеческих страданий в Колымском крае.
Он не занимается психологическим анализом своих героев, не пересказывает их мысли.
Он рассказывает о зверской "шоковой терапии", которая применяется медиками, чтобы разоблачить симулирующего паралич заключенного, рассказывает с бесстрастием, еще усиливающим эффект. О беспомощности, о голоде, этом всесильном хозяине лагерей. О том, как заключенные смакуют крохи еды, потому что даже тот, кто замыслил самоубийство, должен набраться сил, прежде чем подставить себя под пули охраны.
Некоторые калечат себя, отрубая пальцы топором, другие обматывают ноги мешковиной из-под взрывчатки или прибегают к помощи капсюля-детонатора.
Мы открываем, что человек на каторжных работах на Севере более вынослив, чем лошадь. Мы узнаем, как узники мастерят из консервной банки и кусочка угля стародавние лампы (колымки) для освещения своих бараков.
Шаламов опровергает широко бытующее мнение об уголовниках ("блатных") как о романтических Робин Гудах, простосердечных русских людях, оказавшихся вне закона. Он развеивает одну сентиментальную иллюзию за другой. Он гораздо меньше, чем Солженицын, верит в возможность сохранения в лагере человеческого достоинства.
Бескорыстная доброта - редкость и мелькает только однажды, когда отец с маленьким сыном едут домой из лагеря.
Шаламов неумолимо честен в своих наблюдениях и лишь иногда позволяет себе приглушенную иронию. Его проза сочетает черты прозы Хемингуэя и Исаака Бабеля. Эти небольшие новеллы (некоторые всего в несколько страниц) пробуждают к жизни неохватные пространства и долгие годы.
Хотелось бы надеяться, что в скором времени Глэд подарит нам еще что-то из почти совершенно неизвестных произведений Шаламова.
George Gibian, "Surviving the Gulag," in The New Leader (© 1980 by the American Labor Conference on International Affairs, Inc.), Vol. LXIII, No. 7, April 7, 1980, pp. 17-18.
Not only is Shalamov a master of the short story, but his work is a major document about a quarter-century of human suffering in the Soviet labor camps of the Kolyma-Magadan region….
Now 24 of his best tales [Kolyma Tales] are available in English. Taken as a whole-and they are far more powerful read together in a collection than individually-these stories give a picture of the Kolyma horrors as broad as the Siberian waste itself: the mass graves, the endless roads trudged by the laborers, millions of dehumanized men and women kept in bestial conditions. Shalamov's tiny sketches (some are only a few pages long) evoke vast spaces and long years.
At the same time, he gives us striking concrete details of life in a Soviet concentration camp….
Shalamov is a relentlessly honest observer who resorts only occasionally to a muted irony. His view of Russians in prison is more pessimistic than Dostoevsky's in the House of the Dead. Helplessness is a recurrent theme, with hunger the all-powerful master of the camps….
Shalamov punctures one sentimental illusion after another. It is not true, he shows, that friendship flourishes under extreme adversity; on the contrary, self-preservation and self-interest predominate. The vast majority of prisoners are utterly degraded and will do anything, to anybody, for a little advantage to themselves. Very few escape Shalamov's general rule and remain noble and human. (p. 17)
Shalamov also destroys the widespread belief that the "criminal element" (blatnye) are Robin Hood-like, romantic, basically kind-hearted Russian outlaws. He shows them to be monstrously cruel and selfish. Favored by camp authorities, they exercise their ruthless power over all political prisoners….
Shalamov combines the qualities of Ernest Hemingway with those of Isaac Babel. He does not analyze the states of mind, or render the thoughts, of his characters. His narration is laconic, understated, like the reports of a camera or microphone-with occasional ethnographic explanations of camp life, and death, added for the benefit of the uninitiated reader-and he has a fine eye for gestures….
Inevitably, comparisons will be made between Shalamov and Solzhenitsyn….
Gulag, of course, is an encyclopedic conglomerate of facts, reports and incidents; Kolyma Tales are a unified cycle of sketches and stories. Shalamov has far less faith than Solzhenitsyn in the survival of human decencies under camp conditions. He is more self-restrained as well, exhibiting artistic concentration and intensity. Flaunting artlessness, Shalamov may indeed possess the greater art. (p. 18)
Об авторе и журнале
Джордж Гибиан (1924-1999), профессор русской литературы, доктор философии, преподаватель Калифорнийского университета в Беркли и Корнельского университета, Итака, штат Нью-Йорк (одновременно с Набоковым), один из первооткрывателей обэриутов, автор, переводчик и редактор двадцати четырех книг, в том числе Даниила Хармса, Александра Введенского, Толстого, Достоевского, Гоголя, Кафки. Чех, эмигрировал в Англию после нацистской оккупации Чехословакии, потом переехал в США, участник высадки в Нормандии и битвы в Арденнах.
Книги и переводы Гибиана можно посмотреть здесь.
The New Leader, общественно-политический и литературный журнал либерально-антикоммунистического направления, среди авторов которого Мартин Лютер Кинг, Джеймс Болдуин, Милован Джилас, Бертран Рассел, Джордж Оруэлл. Первый американский журнал, напечатавший Солженицына и Иосифа Бродского.
Ниже статья "Surviving the Gulag" в сокращенном виде.
________
Выживший в ГУЛАГе
Kolyma Tales By Varlam Shalamov, Norton, 222 pp.
Его повествование сдержанно, лаконично, как свидетельство фотокамеры или микрофона с вкраплениями этнографического характера, поясняющими для непосвященного читателя лагерную жизнь и смерть. И он прекрасно чувствует жест.
Переводчик Джон Глэд не только верен оригиналу, но и усилил его воздействие, сгруппировав рассказы по темам: Выживание, Преступный мир, Освобождение.
В совокупности - а их воздействие в сборнике несравнимо сильнее, чем по отдельности - эти рассказы дают картину ужасов Колымы с широтой, равной пустынным пространствам самой Сибири: массовые захоронения, бесконечные дороги под ногами измученных работяг, миллионы содержащихся в скотских условиях, потерявших человеческий облик мужчин и женщин.
Колыма - край на северо-востоке Сибири, впятеро превышающий Францию, богатый рудами, особенно золотом, и самый холодный во всем Советском Союзе.
В 1927 году его население составляло всего 7,500 человек. В 1931 правительство решило превратить эту территорию в гигантский трудовой лагерь и отдало ее под управление тайной полиции. На следующий год в этот край вечной мерзлоты корабли завезли первые десятки тысяч заключенных, которых использовали на прокладке дорог, на золотых приисках, на строительстве лагерей, складов и города Магадан.
В начале тридцатых прибыла волна "троцкистов" и других "старых большевиков".
В течение двух десятилетий в этой арктической пустыне погибли сотни тысяч человек.
В 1937-м, после короткого промежутка свободы, Шаламов был арестован вторично и приговорен к пяти годам Колымы. В 1942 срок был продлен "до конца войны". В 1943 он получил еще десять лет за то, что назвал антисоветского писателя-эмигранта Ивана Бунина, Нобелевского лауреата, "классиком русской литературы". Последний срок истек в 1953, по случайности совпав со смертью Сталина, но Шаламову не разрешали вернуться в Москву еще несколько лет.
К тому времени ему было под пятьдесят, и половину своей жизни, включая Колыму, он провел в лагерях принудительного труда.
Он стал писать о пережитом, но в Советском Союзе его рассказы не опубликованы до сих пор. Издавалась поэзия - несколько тоненьких сборников его медитативной лирики.
Долгие годы машинописные копии его рассказов о Колыме распространялись неофициально, некоторые из них появлялись в эмигрантских газетах и журналах. Наконец, в 1978 в Лондоне вышел объемистый том на русском языке из ста трех рассказов.
Небольшие сборники его прозы выходили в переводах на немецкий и французский.
Рецепция русских писателей на Западе - дело весьма капризное, поэтому переводов Шаламова на английский пришлось ждать слишком долго. Сейчас нам доступны двадцать четыре из его лучших коротких рассказов.
Эту задачу выполнил Джон Глэд, и выход книги стал большим литературным событием. Шаламов не только мастерски владеет пером, его рассказы - важные свидетельства четверти века человеческих страданий в Колымском крае.
Он не занимается психологическим анализом своих героев, не пересказывает их мысли.
Он рассказывает о зверской "шоковой терапии", которая применяется медиками, чтобы разоблачить симулирующего паралич заключенного, рассказывает с бесстрастием, еще усиливающим эффект. О беспомощности, о голоде, этом всесильном хозяине лагерей. О том, как заключенные смакуют крохи еды, потому что даже тот, кто замыслил самоубийство, должен набраться сил, прежде чем подставить себя под пули охраны.
Некоторые калечат себя, отрубая пальцы топором, другие обматывают ноги мешковиной из-под взрывчатки или прибегают к помощи капсюля-детонатора.
Мы открываем, что человек на каторжных работах на Севере более вынослив, чем лошадь. Мы узнаем, как узники мастерят из консервной банки и кусочка угля стародавние лампы (колымки) для освещения своих бараков.
Шаламов опровергает широко бытующее мнение об уголовниках ("блатных") как о романтических Робин Гудах, простосердечных русских людях, оказавшихся вне закона. Он развеивает одну сентиментальную иллюзию за другой. Он гораздо меньше, чем Солженицын, верит в возможность сохранения в лагере человеческого достоинства.
Бескорыстная доброта - редкость и мелькает только однажды, когда отец с маленьким сыном едут домой из лагеря.
Шаламов неумолимо честен в своих наблюдениях и лишь иногда позволяет себе приглушенную иронию. Его проза сочетает черты прозы Хемингуэя и Исаака Бабеля. Эти небольшие новеллы (некоторые всего в несколько страниц) пробуждают к жизни неохватные пространства и долгие годы.
Хотелось бы надеяться, что в скором времени Глэд подарит нам еще что-то из почти совершенно неизвестных произведений Шаламова.
George Gibian, "Surviving the Gulag," in The New Leader (© 1980 by the American Labor Conference on International Affairs, Inc.), Vol. LXIII, No. 7, April 7, 1980, pp. 17-18.
Not only is Shalamov a master of the short story, but his work is a major document about a quarter-century of human suffering in the Soviet labor camps of the Kolyma-Magadan region….
Now 24 of his best tales [Kolyma Tales] are available in English. Taken as a whole-and they are far more powerful read together in a collection than individually-these stories give a picture of the Kolyma horrors as broad as the Siberian waste itself: the mass graves, the endless roads trudged by the laborers, millions of dehumanized men and women kept in bestial conditions. Shalamov's tiny sketches (some are only a few pages long) evoke vast spaces and long years.
At the same time, he gives us striking concrete details of life in a Soviet concentration camp….
Shalamov is a relentlessly honest observer who resorts only occasionally to a muted irony. His view of Russians in prison is more pessimistic than Dostoevsky's in the House of the Dead. Helplessness is a recurrent theme, with hunger the all-powerful master of the camps….
Shalamov punctures one sentimental illusion after another. It is not true, he shows, that friendship flourishes under extreme adversity; on the contrary, self-preservation and self-interest predominate. The vast majority of prisoners are utterly degraded and will do anything, to anybody, for a little advantage to themselves. Very few escape Shalamov's general rule and remain noble and human. (p. 17)
Shalamov also destroys the widespread belief that the "criminal element" (blatnye) are Robin Hood-like, romantic, basically kind-hearted Russian outlaws. He shows them to be monstrously cruel and selfish. Favored by camp authorities, they exercise their ruthless power over all political prisoners….
Shalamov combines the qualities of Ernest Hemingway with those of Isaac Babel. He does not analyze the states of mind, or render the thoughts, of his characters. His narration is laconic, understated, like the reports of a camera or microphone-with occasional ethnographic explanations of camp life, and death, added for the benefit of the uninitiated reader-and he has a fine eye for gestures….
Inevitably, comparisons will be made between Shalamov and Solzhenitsyn….
Gulag, of course, is an encyclopedic conglomerate of facts, reports and incidents; Kolyma Tales are a unified cycle of sketches and stories. Shalamov has far less faith than Solzhenitsyn in the survival of human decencies under camp conditions. He is more self-restrained as well, exhibiting artistic concentration and intensity. Flaunting artlessness, Shalamov may indeed possess the greater art. (p. 18)