Письмо в "Литературную газету", 1972
Любопытную бумажку за подписью начальника 5-го управления КГБ Ф.Д. Бобкова приводит Дмитрий Быков в своей биографии Булата Окуджавы. По теме см. Шаламовское "Письмо в ЛГ" в корреспонденциях Дэвида Бонавиа, Таймс, февраль-март 1972
«1 июня 1972 года Партком Московского отделения Союза писателей РСФСР принял решение об исключении из членов КПСС за антипартийное поведение поэта и прозаика Булата Окуджавы. Окуджава в беседах со своими близкими связями (sic!) высказывался по этому поводу: „Надоела мне эта возня жутко. Они очень надеялись, что я, напуганный, соглашусь выступить в прессе. И после того, как это пробушевало, я сказал опять „нет“. Видимо, такое было дано задание, что если скажет „согласен“, то, значит, пощадить. Нужно было, чтобы я выступил, как выступил недавно Шаламов. А для меня это унизительно“.
Окуджава и лица из его окружения считают, что после исключения он будет испытывать затруднения с публикацией своих произведений. Он сожалеет, что не успел выпустить свой новый роман «Похождение Шипова», а теперь это вряд ли удастся сделать ...».
* * *
"Доброхоты переправили его [Леонида Бородина] сочинения не куда-нибудь, а в западногерманский «Посев». А именно это издательство советские бдящие органы считали почему-то - то ли по недоразумению, то ли по всегдашней некомпетентности своей - особенно опасным и вредоносным. В самих-то сочинениях Бородина, собственно говоря, не было ничего крамольного. Однако факт сотрудничества с подобным издательством - да и вообще с заграницей - представлялся закомплексованной власти смертельной опасностью. Заставили же во многом близкого Бородину лагерника Шаламова подписать жалкое письмо в «Литературную газету», в котором чудом выживший на Колыме писатель мертвыми словами, исторгнутыми из зажатого рта, открещивался от своих зарубежных издателей. Бородин таких писем никогда бы подписывать не стал, за что и получил ничем формально не оправданный срок, который должен был свести его в могилу."
Юрий Архипов, "Талант в муках ума и совести", Независимая газета, апрель 2013
Для полноты картины не мешало бы добавить, что книги Бородина на Западе все-таки регулярно издавались, в том же "Посеве":
Повесть странного времени. - Frankfurt/M., 1978
Год чуда и печали. - Frankfurt/M., 1981
Третья правда. - Frankfurt/M., 1981
Расставание. - Frankfurt/M., 1984
* * *
Из книги Михаила Аронова "Александр Галич. Полная биография":
"23 февраля в «Литературке» появилось письмо Варлама Шаламова, где он отрекался от публикации «Колымских рассказов» журналом «Посев» и говорил, что проблематика этих рассказов «давно снята жизнью». <...>
Отречение Шаламова и в Советском Союзе, и на Западе было воспринято многими с недоумением и горечью. Особенно огорчило оно Галича, так как с Шаламовым они близко дружили. На одном из домашних концертов в начале 1970-х перед тем, как исполнить посвященную Шаламову лагерную песню «Всё не вовремя», он сказал: «В общем, мы с ним познакомились при странных обстоятельствах, полюбили друг друга. Хотя сейчас он стал курвиться. Ну, так сказать, в общем, Бог с ним. Ему так пришлось, наверное»".
Шаламов подарил Галичу сборник стихов "Шелест листьев" с надписью: "Александру Аркадьевичу Галичу - создателю энциклопедии нашей жизни".
* * *
"С начала 1970-х (а может быть, даже после августа 1968) - новый виток ужесточения советского режима. И если бы Шаламов не написал покаянного письма в феврале 1972 года, его бы уничтожили. Солженицын заслонил тогда Шаламова, взял удар на себя. А сейчас и тот и другой - классики."
Из блога философа, католического активиста, академика РАЕН, друга Юлия Шрейдера Ивана Лупандина
Шаламову грозило уничтожение, и Солженицын заслонил его, подарив спасительную возможностью написать верноподданическое письмо. Это не бред? Зато - классики, тема закрыта. Хотя один для другого после написания "письма" "умер", а "умерший" гордился тем, что стал первой жертвой "холодной войны", павшей от рук Солженицына.
* * *
"С горечью Солженицын пишет о "тягостном отречении Шаламова от "Колымских рассказов в 1972 году. Этот поступок он называет "оглушительной капитуляцией": "от дела всей своей жизни так громко отрекся". Я и мои друзья тоже тогда читали в "Литгазете": "Я - честный советский гражданин, хорошо отдающий себе отчет в значении XX съезда коммунистической партии..." Но у нас, хотя и опечаленных, ни на минуту не возникло ощущение, что писатель в чем-то изменил себе. С самого начала было ясно, что текст письма навязан ему, больному, шестидесятипятилетнему. До сих пор еще не изучены все обстоятельства появления этого письма. Но и сейчас, и тогда, в 1972 году, никто всерьез его не принял. Только с гневом подумали о грязных действиях властей, перепугавшихся распространения "Колымских рассказов" на Западе. Отрекся ли Галилей? Нет, не отрекся Шаламов от себя, не капитулировал! Но с того момента, по укоренившейся в России традиции, соотечественники и начали по-настоящему искать в самиздате (и тамиздате) "Колымские рассказы"..."
Григорий Шурмак, "Наш спор не духовный...", газета Русская мысль, сентябрь 1999
* * *
"Мое отношение к его письму в "Литературную газету" - удивление и недоверие. Слухи ходили самые разные, но ведь в действительности никто ничего толком не знал. Мне кажется, что причиной этого письма был срыв - глубокое разочарование в том, как были встречены рассказы на Западе. Роман Гуль сидел на рукописи, публикуя из нее в своем журнале кусочки с собственными сокращениями; немецкий и французский неполные сборники с плохими, как мне говорили, переводами, не прозвучали. Да и как можно было судить об эпопее по отдельным отрывкам?! Шаламов явно надеялся на больший эффект.
Относительно высказывания Солженицина ["Варлам Шаламов умер"] мне все ясно. Шаламова он считал своим соперником, а своих соперников он уничтожал. Он "похоронил" Шаламова с той же целью, с какой организовал травлю Синявского, объявив его агентом КГБ."
Игорь Голомшток, из беседы, октябрь 2013
* * *
"Факт публикации рассказов на Западе, некоторое время, очевидно, не замечаемый соответствующими органами в СССР, в 1972 году, по чьему-то приказу разумеется, вдруг получает огласку. В этом году вообще началась борьба именно с тамиздатом, и многих писателей стали вызывать и вопрошать о том, каким путем их произведения попадали на Запад (отголоски этих фактов оказались в «Литературной газете» от 29 ноября 1972 года, когда Б. Окуджава и А. Гладилин уведомляли читателей о «возмущении» «наглой провокацией» «белоэмигрантской прессы», печатавшей их произведения без санкций авторов).
В. Шаламову в соответствующих инстанциях предъявили обвинение в связях с тамиздатом еще раньше. Уже в начале 1972 года он имел неприятные объяснения и вынужден был в «Литературной газете» от 23 февраля дать отречение от тамиздатовских публикаций. И Шаламов делает это удивительно неумело, грубо и лицемерно. Он не только отвергает акт своего сотрудничества с «Посевом» и «Новым журналом», но клеймит их надоевшими привычными сталинскими словами: «омерзительная» «змеиная практика», «зловонный листок», «белогвардейский журнальчик» и т. п. Кроме того, Шаламов уверяет читателей в своей лояльности, в любви к народу, в правоте партии и XX съезда и даже сожалеет, что «по инвалидности» не может принимать участия «в общественной деятельности». Но самое ужасное в его чрезмерном отречении - это признание ненужности своих рассказов, так как их «проблематика» «давно снята жизнью». Можно представить, как горько было Шаламову выговорить такие слова (или подписать их?), как, впрочем, горько было нам прочитать их. Мы знаем, как заставляют произносить и писать подобное, мы не бросим в зэка с 20-летним стажем ни камешка, но отречение было напечатано и стало историческим фактом. Как, должно быть, тяжко было Шаламову сознавать это. Ведь он как раз считал необходимым донести до людей свой страшный опыт, называя его «единственным в своем роде феноменом нелитературной литературы» (воспоминания М. Муравник).
Ценой этого отречения от самого важного дела своей жизни Шаламов «купил» право на публикацию в журналах своих стихов, без которых ему, как мы понимаем, нечем было духовно жить. Но, увы! нравственный компромисс не прибавляет человеку таланта. В 4-ом номере «Юности» (1972), сразу после отречения от «Колымских рассказов», напечатал Шаламов стихотворение «Асуан», и с грустью увидел читатель, как скромное, но все же находившее свои краски и образы перо Шаламова-поэта превратилось вдруг в официозную авторучку для очередного партийного мероприятия [...]
Так музы наказывают за предательство. Мы, современники, знающие, что такое 17 лет Колымы, можем простить поэту, но поэзия мстит за отречение от правды творческим бессилием. [...]
Но мы не будем судить Шаламова за эту фальшивую ноту."
Марк Альштуллер, Елена Дрыжакова, "Мученик колымского ада", в книге "Путь отречения: русская литература 1953 - 1968", 1985