Татьяна Савченко. Тема поэта у Есенина и Шаламова (окончание)
(начало здесь)
В поэтическом творчестве Шаламова нередки есенинские метафоры и сравнения. «…Всё пройдет, как с белых яблонь дым» [I, 163], - пытался убедить себя когда-то лирический герой Есенина («Не жалею, не зову, не плачу…»). «Это жизнь моя куда-то / Унеслась, как белый дым…», - сокрушается лирический герой Шаламова («Опоздав на десять сорок…», III, 223). Есенинское «Несказанное. Синее. Нежное…» отзывается в шаламовском пейзаже:
И наконец, на повороте,
Такая хлынет синева,
Обнимет нас такое что-то,
Чему не найдены слова.
(«Наверх», III, 15)
Образ есенинской «золотой бревёнчатой избы» трансформируется у Шаламова в персонифицированный образ «бревёнчатой стены»:
Я жаловался дереву,
Бревёнчатой стене,
И дерева доверие
Знакомо было мне.
С ним вместе много плакано,
Переговорено,
Нам объясняться знаками
И взглядами дано.
(«Я жаловался дереву…», III, 50)
В его стихотворении «Я хочу, чтоб средь метели…» - по-домашнему мягком вопреки обычной жесткой стилевой манере писателя - ностальгия по домашнему уюту с акцентированием слова «домашний». Образ шаламовского дома с его «горящими» окнами отсылает читателя к есенинскому образу родного дома с его «вечерним несказанным светом» из «Письма к матери»:
Я хочу, чтоб средь метели
В черной буре снеговой,
Точно угли, окна тлели,
Окна дальние горели
Ясной вехой путевой.
В очаге бы том всегдашнем
Жили пламени цветы,
И чтоб теплый и нестрашный
Тихо зверь дышал домашний
Средь домашней темноты.
(«Я хочу, чтоб средь метели…», III, 400)
Для Шаламова много значит психологическая достоверность, психологическая точность поэтического произведения: «В поисках точности лирика ищет встречи с наукой» (эссе «Пейзажная лирика», V, 74). «Длительность многолетнего общения с природой один на один - и не в качестве ботаника - дает мою формулу поэзии», - утверждал писатель. В пейзажной лирике он, считавший отношение к природе, понимание ее «местом своим в русской поэзии, в русской жизни ХХ века» (эссе «Поэт изнутри»)35, несомненно, близок Есенину, которого называет «поэтом с обостренным чувством природы, знавшего единение с природой». Нет равных Есенину по психологическому мастерству описания животных: «О том, с какой силой добра, с какой душевной теплотой можно написать о животных, мы знаем от Есенина <…> Его березку, клен и собаку помнит каждый» (V, 74).
В эссе «Пейзажная лирика» Шаламов справедливо утверждает: не существует никакой пейзажной лирики самой по себе - есть «разговор с людьми и о людском». Отсюда парадоксальный на первый взгляд вывод: «Пейзажная лирика - это как раз лучший род гражданской поэзии» (эссе «Поэт изнутри», V, 172). Экзистенциальное отношение к миру, когда ощущение полноты жизненного бытия возникает при общении с природой даже в условиях колымского лагеря, - и в пейзажной лирике Шаламова (настолько зависимого от природы, климата, что признавался: писать может только летом, зимой «холод сжимает мозг»36). Совсем по-есенински звучит шаламовское признание в том, что в его стихах «плачет каждая травинка, каждый камешек»37. С Есениным его сближает ощущение неразрывной связи с миром живого («я слышу, как растет трава…» - «Розовый ландыш», III, 13), любовь к «братьям нашим меньшим» («Славословие собакам», «Баллада о лосенке»), обращение к «природным» образам и метафорам:
Упадет моя строка,
Как шиповник спелый,
С тонкой веточки стиха,
Чуть заледенелой.
(«Лиловый лед», III, 143)
Считая антропоморфизм неотъемлемым свойством каждого поэта, Шаламов оговаривается: «Моя же формула гораздо сложнее - она объединяет понимание природы и судьбу» (эссе «Поэт изнутри», V, 172). Как и у Есенина, любимое (если можно употребить здесь это слово) время года писателя - весна: «Весною мы гораздо ближе / Земле - и теплой, и родной…» («Зима уходит в ночь, и стужа…», III, 89). В основу стихотворения «Всё молчит - зверье и птицы…» (с его есенинским словечком «зверье» из когда-то посвященного Ширяевцу стихотворения «Мы теперь уходим понемногу…») положена пастернаковская метафора. У Пастернака в первом стихотворении из цикла «Весна» («Весна, я с улицы, где тополь удивлен…») образ ранней весны - только начинающейся, едва-едва вступающей в свои права, - складывается из ряда персонифицированных деталей («…тополь удивлен <…> даль пугается <…> дом упасть боится») и подчеркнут выразительнейшим метафорическим сравнением: весенний «…воздух синь, как узелок с бельем / У выписавшегося из больницы»38. К пастернаковской метафоре обращается и Шаламов: «… И сама весна / Словно вышла из больницы - / Так бледна она» (III, 171). Однако, в отличие от пастернаковской московской, весна Шаламова - лагерная, что придает стихотворению трагическую тональность:
В пожелтевшем, прошлогоднем
Травяном тряпье
Приползла в одном исподнем
Порванном белье.
Из ее опухших десен
Выступает кровь…
(«Всё молчит - зверье и птицы…», III, 171)
Видимо, с новокрестьянскими писателями Шаламова связывает нечто большее, чем принято считать до сих пор. Как и у них, чье художественное мировосприятие сформировано не только литературой, но воспитанием в семье и общением с природой, поэтическое мироощущение Шаламова сформировано матерью:
Ей обязан я стихами,
Их крутыми берегами.
Разверзающейся бездной,
Звездной бездной, мукой крестной…
(«Моя мать была дикарка…», III, 428)
Как и они, он пережил недолгое увлечение эсеровскими идеями. Писатель и мыслитель экзистенциального толка39, Шаламов исповедует философско-художественный подход к бытию человека, даже если это бытие протекает в лагере: «Мы поняли, что жизнь, даже самая плохая, состоит из смены радости и горя…»40 В его творчестве - основные экзистенциальные категории: смерть, личность, свобода (нравственная и творческая). Свобода духовная и свобода творческая для писателя - неотъемлемое право человека. Экзистенциализм сближает Шаламова с романным творчеством Клычкова, но его экзистенциализм - другого толка.
Беспощадный трагический экзистенциализм писателя проявляется и в его пейзажной лирике. Колымской весной не пробиться сквозь снежный наст семенам лиственницы: «Что из того, что явилась весна, / Лиственниц этих лишая сна?..» («Ветер по насту метет семена…», III, 434). Весенняя пахота там ведется по-особому, в соответствии с местными условиями («глубже <…> пахать нельзя»): «Мы ведь пашем на погосте, / Разрыхляем верхний слой. / Мы задеть боимся кости, / Чуть прикрытые землей» («Говорят, мы мелко пашем…», III, 149). Панцирем вечной мерзлоты скованы не только природа, но и человеческая душа: «… День, как человек, жесток // <…> Мир, как и душа, остужен / Покровом вечной мерзлоты…» («В природы грубом красноречье…», III, 182-183). В его «Желании» такая степень экзистенциального отчаяния, что трудно не выписать его целиком:
Я хотел бы так немного!
Я хотел бы быть обрубком,
Человеческим обрубком…
Отмороженные руки,
Отмороженные ноги…
Жить бы стало очень смело
Укороченное тело.
Я б собрал слюну во рту,
Я бы плюнул в красоту,
В омерзительную рожу.
На ее подобье Божье
Не молился б человек,
Помнящий лицо калек… (III, 189)
Стихотворение отсылает читателя к «Колымским рассказам»: в «Надгробном слове» (из цикла «Артист лопаты») рождественским вечером несколько зэков, собравшись вокруг печки, признаются в своих сокровенных желаниях. Кто-то хочет домой, кто-то в тюрьму (тюрьма и трудовой лагерь, поясняет Шаламов в очерке «Как “тискают” рОманы» (из «Очерков преступного мира»), несмотря на свою кажущуюся общность, «вещи разные, далекие друг от друга по своему психологическому содержанию <…>. Тюрьма стоит гораздо ближе к обыкновенной жизни, чем лагерь»41), кто-то - в райком («там <…> окурков бывало на полу - бездна…»42). Отвечать остается последнему - Володе Добровольцеву. «- А я, - и голос его был покоен и нетороплив, - хотел бы быть обрубком. Человеческим обрубком, понимаете, без рук, без ног. Тогда я нашел бы в себе силу плюнуть им в рожу за всё, что они делают с нами»43 <1960>.
В 1944-1945 гг., работая фельдшером хирургического отделения центральной больницы Севлага, Шаламов вместе с двумя другими заключенными-интеллектуалами (поэтом и переводчиком Валентином Португаловым, «помнившим наизусть сотни стихов поэтов всех времен»44, а также критиком и киносценаристом Аркадием Добровольским) устраивали «поэтические ночи» (или, по-северянински, «поэзоночи») - «часы чтения стихов», которые «начинались в девять часов вечера после поверки в больнице и кончались в одиннадцать-двенадцать часов ночи»45. Есенинские стихи на этих вечерах были «взносом» Шаламова. Как рассказывает писатель в автобиографическом рассказе «Афинские ночи» (из цикла «Перчатка, или КР-2»): «…выяснилось сразу, что все мы поклонники русской лирики начала двадцатого века. Мой взнос: Блок Пастернак, Анненский, Хлебников, Северянин, Каменский, Белый, Есенин…»46 В своей книге воспоминаний «Я к вам пришел!» Б. Н. Лесняк (тогда фельдшер центральной больницы Севлага, познакомившийся с Шаламовым весной 1944 г., «когда солнышко стало уже припекать и ходячие больные, пододевшись, выходили на крылечки и завалинки своих отделений»47) уточняет сказанное поэтом, приведя список есенинских произведений, которые Шаламов, «тренируя память», записывал «в двух толстых самодельных тетрадях»48 из оберточной бумаги (позже подаренные им главврачу больницы Н. В. Савоевой) наряду с произведениями русских поэтов ХIХ и ХХ веков.
В первой тетради это восемь есенинских стихотворений: «Не жалею, не зову, не плачу…», «Устал я жить в родном краю…», «Всё живое особой метой…», «Не бродить, не мять в кустах багряных…», «Пой же, пой. На проклятой гитаре…», «Отговорила роща золотая…», «До свиданья, друг мой, до свиданья…», «Вечер черные брови насопил…». Во второй тетради - одиннадцать: «Не криви улыбку, руки теребя…», «Письмо матери», «О красном вечере задумалась дорога…», «Нивы сжаты, рощи голы…», «Я по первому снегу бреду…», вновь «Не бродить, не мять в кустах багряных…», «Никогда я не был на Босфоре…», «Шаганэ ты моя, Шаганэ!..», «Ты сказала, что Саади…», «В том краю, где желтая крапива…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…». Кроме того, в тетради записано стихотворение Маяковского «Сергею Есенину»49.
В рассказе «Выходной день» (из цикла «Колымские рассказы») Шаламов рассказал о том, чем являлось для него поэтическое слово в лагере: «… У каждого человека здесь было свое самое последнее <курсив автора. - Т. С.>, самое важное - то, что помогало жить, цепляться за жизнь, которую так настойчиво и упорно у нас отнимали <…> моим спасительным последним были стихи - чужие любимые стихи, которые удивительным образом помнились там, где всё остальное было давно забыто, выброшено, изгнано из памяти. Единственное, что еще не было продавлено усталостью, морозом, голодом и бесконечными унижениями»50. В его стихотворение «Поэту» - собирательный образ всех тех, чьи стихи помогли ему выстоять «в клещах мороза», что вырывал с мясом ногти, где «… соленая рубаха легко ломалась на куски», а рукой можно было «обламывать слезы»:
И каждый вечер, в удивленье,
Что до их пор еще живой,
Я повторял стихотворенья
И снова слышал голос твой.
И я шептал их, как молитвы,
Их почитал живой водой
И образком, хранящим в битве,
И путеводною звездой. (III, 73-74)
Эти стихи, «Где строчка каждая - основа, / Опора…» были единственной его связью с миром там, где «… смерть ходила по пятам», а «самый день был средством пыток, / Что применяются в аду»:
И я хвалил себя за память,
Что пронесла через года
Сквозь жгучий камень, вьюги замять
И власть всевидящего льда
Твое спасительное слово…51
(«Поэту», III, 74)
В эссе «Есенин» Шаламов подчеркивает главное - искренность поэта: «У Есенина было необычайно чистое поэтическое горло, лирический голос удивительной чистоты»; «На строках Есенина выступает живая кровь». Писатель отводит Есенину особую роль в русской поэзии: «Трудно сказать, кого из русских поэтов можно поставить рядом с Есениным по непосредственности, безыскусственности, искренности, правдивости лирического тона». Он трижды подчеркивает высокий профессионализм есенинского творчества, называя его «профессиональным мастером», «рано нашедшим свою поэтическую тему»: «Есенин был высококвалифицированнейшим, образованным профессионалом, выступающим во всеоружии современной поэтической техники, сам один из ее создателей…» (V, 185). И вновь: «Есенин был образованнейшим человеком, профессионалом…»; «Есенин был мастером самой высокой квалификации». В записных книжках Шаламов повторяет, что искусство стиха для него не чудо, «а самой высокой квалификации мастерство…». (Вспомним есенинскую «Исповедь хулигана»: «Я пришел, как суровый мастер…») [II, 88].
Шаламову не удалось реализовать многих творческих планов, в число которых входило создание большой работы, посвященной Есенину и Достоевскому. В своих записных книжках он намечает тему: «Есенин и Достоевский, общая судьба русских поэтов». Выявляя в писателях «однородность душевной материи» и утверждая: «Трагедия Есенина подобна трагедии, изображенной Достоевским»52, Шаламов несколько страниц своих записных книжек посвящает сопоставлению характеров, творческой судьбы, жизненных реалий, окружения обоих писателей53. Он проводит параллель Галина Бениславская - Анна Григорьевна и приходит к выводу, что «подвиг» и «жертва» первой «гораздо выше» «подвига» и «жертвы» второй. Таким образом, он пересматривает свою прежнюю точку зрения на роль Г. А. Бениславской в жизни поэта, приведенную им в эссе «Есенин». В записи, датирующейся 1970 г., он рассуждает: «Бениславская в жизни Есенина сыграла огромную положительную роль…» И повторяет, развивая свою мысль: «… Роль не только в жизни Есенина, но и в истории литературы»54.
До последних лет жизни Шаламова волновали обстоятельства есенинской трагедии. «Кто мог бы написать о трагедии Есенина?» - спрашивает он и отвечает, обнаруживая хорошее знание есенинского окружения:
«Эрлих мог бы написать, но его расстреляли.
Наседкин мог бы написать, но его расстреляли.
Евдокимов мог бы написать, но его расстреляли…»55.
Вспомним: выход из духовного кризиса периода «революционных поэм» у Есенина был связан с переоценкой прежних ценностей, в том числе тех, которые он когда-то - в соответствии с духом времени - отринул. И если в ранней есенинской поэзии религиозное чувство могло проявляться и неосознанно («… и на известку колоколен / Невольно крестится рука» - «Запели тесаные дроги…») [I, 83], то в его лирике 1925 г. появляется мотив молитвы ночной, тайной, тщательно скрываемой от любопытных глаз (черновой вариант стихотворения «Синий день. День такой синий…»:
Ты прости, что я в Бога не верую -
Я молюсь ему по ночам.
Так мне нужно. И нужно молиться… [IV, 280-281]
К кому обращено это «ты»? Очевидно, к матери, которую совсем недавно (1924) просил: «И молиться не учи меня. Не надо!» («Письмо к матери») [I, 180]. Всё же как о высшей благодати мечтает лирической герой поэта о смерти «под иконами»:
Чтоб за все за грехи мои тяжкие,
За неверие в благодать
Положили меня в русской рубашке
Под иконами умирать. [I, 186]
(«Мне осталась одна забава…»)
И это, как верно замечает Г. Адамович, «типично русские ноты раскаяния, покаяния»56.
На вопрос, заданный ему однажды близким человеком, «как жить?», Шаламов ответил кратко и сразу, без раздумья: «Десять заповедей. Там всё сказано»57.
1 Русская мысль. Париж, 1967, 24 августа.
2 Цит. по: Шоломова Софья. Сердечный отклик // К столетию со дня рождения Варлама Шаламова. Материалы Международной научной конференции. М., 2007. С. 278.
3 Цит. по: Иванов Г. В. «Преодолевая лед…» (Заметки о поэзии В. Шаламова: к 90-летию со дня его рождения) // IV Международные Шаламовские чтения. Москва, 18-19 июня 1997 г. Тезисы докладов и сообщений. М., 1997. С. 69.
4 Шаламов Варлам. Новая книга. Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела / Сост. И. П. Сиротинская. М., 2004. С. 428.
5 Шаламов Варлам. Собр. соч.: В 6 т. М.: Терра - Книжный клуб, 2005. Т. 5. С. 59. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы (в круглых скобках).
6 Шаламов В. Т. Двадцатые годы // Воспоминания / Подгот. текста, коммент. И. П. Сиротинской. М.: АСТ; Олимп; Астрель, 2001. С. 81.
7 Там же.
8 Шаламов Варлам. Новая книга… С. 322.
9 Там же. С. 295.
10 Там же. С. 319.
11 Там же. С. 8.
12 Здесь и далее произведения Есенина цитируются по его Полному собранию сочинений (1995- 2001) с указанием в квадратных скобках тома и страницы.
13 Шаламов В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 251.
14 Шаламов В. Т. О Сергее Есенине // Сельская молодежь М., 1965. № 9. С. 8.
15 Цит. по: Есенин и современность. М., 1975. С. 238.
16 Там же.
17 Шаламов Варлам. Воспоминания. С. 4.
18 Шаламов Варлам. Новая книга… С. 119.
19 Там же.
20 Наседкин В. Ф. Последний год Есенина // С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 308.
21 Вержбицкий Николай. Встречи с Есениным: Воспоминания. Тбилиси: Заря Востока, 1961. С. 74.
22 Цит. по: Цена метафоры, или Преступление и наказание Синявского и Даниэля [Сб.]. М.: Книга, 1989. С. 522.
23 Шаламов Варлам. Новая книга… С. 307.
24 Эрлих В. И. Право на песнь // С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Т. 2. С. 332.
25 Шаламов В. Колымские тетради. Т. 1. С. 267.
26 Шаламов В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 251.
27 Даль Владимир. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: Русский язык. 1978. Т. 1. С. 433.
28 Городецкий С. М. О Сергее Есенине // С. А. Есенин в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 179.
29 Летопись жизни и творчества С. А. Есенина: В 5 т. М.: ИМЛИ РАН, 2003. Т. 1. С. 147.
30 Там же. Т. 4. С. 401.
31 Тютчев Ф. И. Лирика: В 2 т. / Сост. К. В. Пигарев. М.: Наука, 1965. Т. 1. С. 119.
32 Апанович Ф. О семантических функциях интертекстуальных связей в «Колымских рассказах» Варлама Шаламова // IV Международные Шаламовские чтения. С. 42.
33 Пастернак Борис. Собр. соч.: В 5 т. М.: Худ. лит. 1989. Т. 1. С. 121.
34 Маяковский В. В. Собр. соч.: В 13 т. Т. 7. С. 94.
35 Шаламов В. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. С. 440.
36 Там же. С. 72.
37 Цит. по: Жигулин А. «Трудная тема, а надо писать» // Книжное обозрение, 1988, 19 августа, № 34. С. 15.
38 Пастернак Борис. Собр. соч.: В 5 т. Т. 1. С. 214.
39 На тему экзистенциализма Шаламова написано немало работ. См: Берутти М. Экзистенциалистские позиции в лагерной прозе Варлама Шаламова // IV Международные Шаламовские чтения. С. 53-66; Джагалов Р. Варлам Шаламов и пути советского экзистенциализма // К столетию со дня рождения Варлама Шаламова. Материалы
Международной научной конференции. М., 2007. С. 55-72; Лекух Д. «Ад - это мы сами»: Тюрьма и лагерь в современной прозе // Литературная газета, 1991, 11 декабря (№ 49). С. 10.
40 Там же. С. 32.
41 Шаламов Варлам. Колымские рассказы. Т. 2. С. 433-434.
42 Там же. Т. 1. С. 159.
43 Там же.
44 Гуссаковская Ольга. Правда любви и неправда жизни // Литературная Россия. 2005. № 12. 25 марта.
45 Шаламов Варлам. Колымские рассказы. Т. 2. С. 378.
46 Там же.
47 Лесняк Б. Н. «Я к вам пришел!» Архивы памяти. С. 208.
48 Там же. С. 210.
49 Там же.
50 Шаламов Варлам. Колымские рассказы. Т. 1. С. 99-100.
51 Шаламов В. Сочинения: В 6 т. Т. 6. С. 278.
52 Шаламов Варлам. Новая книга… С. 321.
53 Там же. С. 318-321.
54 Там же. С. 319.
55 Там же.
56 Адамович Г. Сергей Есенин: (К 10-летию со дня смерти) // Русское зарубежье о Есенине: Воспоминания, эссе, очерки, рецензии, статьи: В 2 т. М., 1993. Т. 1. С. 97.
57 Сиротинская И. П. Колымская эпопея Варлама Шаламова // Шаламов Варлам. Колымские рассказы. Т. 1. С. 6.
Татьяна Константиновна Савченко, «Концентрация художественной энергии в небольшом количестве строк»: тема поэта и поэзии в творчестве Есенина и Шаламова"
Опубликовано в "Сборнике научных трудов к юбилею С.И. Субботина", Киев, 2012"