Валерий Марков. Варлам Шаламов: история одного рассказа (окончание)
Свой 30-й день рождения В. Шаламов встретил во Владивостоке, в пересыльном лагере (Владперпункт - Владивостокский пересыльный пункт), находившемся в нынешнем Моргородке (ул. Печерская - Вострецова), на территории в/ч 15110, в просторечии «экипаж», что располагался на северном склоне сопки Саперной (сейчас от территории бывшей пересылки осталось немного; её треть, прямо на костях невинных жертв, застроена жилыми домами).
Современная застройка на месте лагеря и захоронений, 2006 год
Но к тому времени обустроенный и обшитый заключенными лагерь работал бесперебойно. Он был разделён оградой из колючей проволоки на две большие части - мужскую и женскую, В мужской - было четыре зоны: для контриков - «врагов народа», бытовая для уголовников, «китайская» - для КВЖДинцев и РУР (рота усиленного режима) - для штрафников всякого рода. Свидетель тех лет М. Выгон, прибывший на пересылку в июне 1937 г. вместе с Шаламовым, вспоминал: «На ЗЗ-й день мучительного пути мы прибыли во Владивосток. Нас привели в палаточный городок, расположенный в сопках, огороженный несколькими рядами колючей проволоки, с вышками через 50 метров. Тут нам такая была встреча... Большие толпы «друзей народа» (бандиты, воры, уголовники всех мастей) с воплями: «Бей троцкистов, шпионов, врагов народа», с матерной руганью проводили нас до бараков».
Вероятно, в виду краткого пребывания во Владивостоке, в своих воспоминаниях сам Шаламов о пересылке почти не писал. Неизвестно и то, в каком бараке он находился в ожидании морского этапа. Зато недельный рейс от Владивостока до Магадана, а также некоторые попутчики, ему запомнились хорошо.
«Пароход «Кулу» закончил свой пятый рейс в бухте Нагаево 14 августа 1937 года», - вспоминал он. И далее:
«Помню трюм парохода, где к нашей компании присоединился некто Хренов - одутловагый, медленный».
Вещей Ян Хренов на Колыму не вёз. Здесь, в трюме тюремного парохода, обнаружилась его «причастность»
к литературе... Среди тысяч людей только он одни был с книгой. «Книга, которую он взял в трюм, берёг и перечитывал - однотомник Маяковского, с дарственной надписью автора. И всем желающим находил страницу, и показывал «Рассказ Хренова о Кузнецкстрое», и читал:
Я знаю - город будет.
Я знаю - саду цвесть,
Когда такие люди
В стране Советской есть!
Хренов был тяжелейшей сердечник. Но на Колыму загоняли и безногих, и больных в последней стадии туберкулёза. «Врагам народа» не было пощады. Тяжёлая болезнь спасла Хренова. Он прожил как инвалид до конца срока, освободился и умер на Колыме уже вольнонаёмным - один из немногих «счастливцев».
* * *
В отличие от своего знакомца, самому писателю на «золотой Колыме» выпали немыслимые нравственные и физические испытания. В адских условиях он выстрадал свои будущие рассказы, сохраняя в энергетике слов всю боль человеческих страданий и стойкость высших нравственных принципов. А лагерные легенды, обретая плоть и кровь, становились реальностью. Наверное, эти реалии пересыльного лагеря во Владивостоке и перенесённое на Колыме позволили автору «перешагнуть» легенду и написать то, что называется правдой.
... А легенд после смерти О. Мандельштама появилось великое множество: одна цветистее другой. Первую легенду об опальном поэте, для которого край России стал последним причалом, я услышал в 1969 году будучи студентом исторического отделения историко-правового факультета ДВГУ. Краевед и литератор С. Иванов поведал о том, что О. Мандельштам был убит уголовниками, когда находился в пересыльном лагере. Его тело было расчленено на части и уложено в четыре ведра. Затем, от других людей, довелось слышать разные варианты этой легенды, и почти во всех фигурировали эти страшные «четыре ведра». Откуда такая расцветка смерти поэта - не знаю...
В «оттепельные» годы появилась масса изустных воспоминаний и публикаций очевидцев (и лжеочевидцев), свидетельствовавших о последних днях жизни О. Мандельштама. Как отмечала жена поэта Н. Мандельштам: «Слух о его судьбе широко разнесся по лагерям, и десятки людей передавали мне лагерные легенды о злосчастном поэте»? Но только самая яркая из них, словно обожженная лагерным огнем, оказалась более устойчивой и стала почти хрестоматийной. Её рассказывали всем, кто бывал во Владивостоке после 1938 года. Суть её в том, что после смерти поэта, его тело ещё несколько дней находилось в бараке и оставшиеся в живых получали за него пайку хлеба. Мне же думается, вряд ли эта легенда имеет под собой основу. Ведь 11-й барак, как значится в письме О. Мандельштама к брату Александру, был заселён московской и ленинградской интеллигенцией, которой, в силу воспитанности, претила сама мысль использовать в каких-либо целях тело умершего солагерника. Но именно эта легенда легла в основу рассказа В. Шаламова «Шерри-бренди», написанного по общепринятой версии в 1958 г. Однако, сам автор, выступая позже на вечере памяти О. Мандельштама в мае 1965 г. (мехмат МГУ), отметил, что написал свой рассказ «лет 12 тому назад на Колыме», т.е. в 1953 г. Очевидное расхождение дат, свидетельствует о другом; на Колыме автор не мог знать об этом стихотворении, ходившем в списках. Но это отнюдь не умаляет того, что это было самое первое и, при том очень яркое, художественное произведение о смерти поэта.
Острый интерес вызывает знакомство В. Шаламова со стихами «Я скажу тебе с последней прямотой...»‚ домашнее название которых - «Шерри-бренди». Стихи написаны О. Мандельштамом в 1931 году во время дружеской пирушки с Б. Кузиным [биолог, близкий друг четы Мандельштамов] и его коллегами в Зоологическом музее. В данном случае, «Шерри-бренди» - в смысле чепуха. Писатель не мог ознакомиться с этим стихотворением на Колыме. Скорее всего, это знакомство состоялось к середине 1950-х гг. только в столице и только после освобождения. По его воспоминаниям, возвратившись в Москву, он воочию убедился в том, что «почти в каждом доме есть стихи Мандельштама» может быть, именно тогда и появилось известное сейчас название его рассказа. При жизни поэта это стихотворение не было издано и, как отмечено, «гуляло» по рукам в самиздатовских списках. Шуточно-легковесное и весёлое словосочетание, как символ богемной жизни поэта, ставшее названием шаламовского повествования, ярче и контрастнее оттеняет его трагическую смерть.
* * *
Как известно, сам писатель лично не был знаком с Мандельштамом и на пересылке во Владивостоке с ним не встречался. В одной из бесед с Б. Пастернаком, когда зашла речь о Мандельштаме (поэт сыграл исключительную роль в его судьбе), на вопрос, был ли он с ним знаком, Варлам Тихонович честно ответил:
«Знаю только с чужих слов, что Мандельштам умер в 1938 году во Владивостоке, на пересылке, не попав на Колыму, куда его везли».
Вероятнее всего, впервые он услышал лагерную легенду на Колыме не только от зеков, прибывающих на Колыму, но и от лечащего врача Н. Савоевой (1916-2003). Если разобраться по существу, то все они и сама врач - тоже «пленники легенды».
Нина Савоева родилась в Северной Осетии в крестьянской семье. Окончила сельскую школу-девятилетку. В 1935 г. поступила в 1-й Московский государственный медицинский институт им. Сеченова, совмещая учебу с работой медсестры и няни. В 1940 году после получения диплома, сама обратилась с просьбой направить её на работу в Магадан.
Скорым поездом Москва - Владивосток в составе большой группы молодых врачей выпуска 1-го МГМИ 1940 г. она, вероятно, в середине лета прибыла во Владивосток.
«Городок на Второй Речка Владивостока, - вспоминала она‚ - не очень гостеприимно, без особого комфорта принял группу транзитных пассажиров, ехавших на Колыму. Ещё несколько лет тому назад этот городок являл собою пересыльную зону ГУЛАГа для заключённых всех мастей и статей, направляемых на золотые прииски и оловянные рудники с правом умереть там от стужи, голода и непосильной работы. Теперь эту зону перевели в Ванино и Находку. А Владивосток принимает договорников».
Здесь автор ошибается; «городок» и Владперпункт разные вещи. Пересылка в то время работала в «полную силу», по-прежнему была запретной зоной. Изменился только маршрут: из Владивостока транспорт заходил в Находку (здесь обустраивался новый лагерь), затем в Ванино (ставшем вскоре главной транзиткой ГУЛАГа) и только после этого - держал курс на Магадан. Это подтверждается воспоминаниями многих лагерников, в частности, А. Евсюгина, находившегося на пересылке Владивостока с мая по июль 1940 года. Кроме того, в этом году, согласно имеющимся актам, территория лагеря со всеми строениями еще только передавалась в ведение Тихоокеанского флота - воинской части № 15110.
А «негостеприимный и некомфортный городок на Второй Речке», о котором вспоминает Н. Савоева - это территория поселка Рыбак между ж/д станцией и «транзитной» в районе нынешних улиц Иртышской, Гамарника, Постышева и др. в междуречье Второй Речки и речки Ишимки. Тогда к ожидаемому наплыву вольнонаёмных и, к весьма специфичному контингенту вербованных, - чуть обустроили территорию, привели в порядок старые здания, построили временные, полубрезентовые бараки. Об этом мне рассказывали и писали очевидцы тех событий. К примеру, Р. Кожевников из Уссурийска вспоминал, как в те годы ездил с мыса Песчаный во Владивосток, в гости к бабушке, жившей на ул. Гамарника (дом сохранился). «Напротив, - продолжает он, - был проволочный забор и дома с парусиновым верхом..., (где помещались вербованные - Авт). Отчетливо помню, как сейчас, драки, крики, балалайки, гармоника, пьянки, вонища, костры и мусорные ямы».
Вспоминая далее, молодой врач Н. Савоева отмечает: «Прибытие парохода, на котором нам предстояло плыть в бухту Нагаево (порт Магадана - Авт.)‚ задерживалось. Мы пребывали в томительном ожидании. Нас, молодых врачей, попросили помочь на кухне, так как нагрузка на поваров была большая. Поварами, раздатчиками, уборщицами работали в основном женщины. И наша группа врачей на 80 процентов была женской. Одна из поварих работала здесь ещё в лагерной кухне, когда этапы заключённых шли непрерывными потоками. Думаю, что и она сама была тогда заключённой с небольшим сроком по бытовой статье. Она со мной разговаривала доверительно, мне было интересно её слушать. Я ходила к ней в гости несколько раз, и в беседе без свидетелей как-то она мне сказала:
- Хотите, я покажу вам в вашем бараке место на нарах, где умер в 1938 году известный поэт Мандельштам? Он был уже мёртв, а соседи по нарам еще два дня получали на него хлеб, завтрак, обед, ужин (вот она - живучая лагерная легенда - Авт). Он был известен ещё до революции... Мне это имя было тогда ещё не знакомо, но я запомнила его в связи со столь трагической судьбой этого человека».
Представить молоденькую женщину-врача на трехэтажных лагерных нарах пересыльного лагеря, где умирал поэт, достаточно трудно. Но повариха, вероятно, ей что-то показала. Между тем, общеизвестно, что пищу в пересыльном лагере не готовили, поэтому поваров там не было и не могло быть (её готовили в п. Рыбак з/к с малыми сроками и вольнонаемные повара). Пища, как и вода, - была привозной. Это запомнили практически все, прошедшие ад пересыльного лагеря. По воспоминаниям женщин-узниц пересылки Е. Олицкой и Е. Гинзбург в определённый час, под звон колокола «в зону въезжала походная кухня, - огромный котел с тюремной баландой», которую давали «очень горячей и далее какие-то смертоносные «пирожки»; от них сразу удвоилось количество т.н. «поносников». А комбриг А. Горбатов (будущий генерал-полковник, Герой Советского Союза), прибывший на пересылку в июле 1939 г. в своих воспоминаниях писал, как носил воду из водопроводной колонки, находившейся за колючей проволокой, в ста метрах от бараков. Это было трудная работа: «воду для заключённых кипятили в двенадцати походных военных кухнях старого образца». Кроме бараков, больнички, сапропускника-«бани» и строительной «шарашки» и административного здания на пересылке более ничего не было.
Здание бывшей лагерной больницы
Тем не менее, запавший в душу трагический рассказ остался в памяти молодого врача. В сентябре 1940 г. на пароходе «Феликс Дзержинский» она прибыла в Магадан. Работать начала на прииске им. Чкалова. С первых дней, отстаивая интересов больных, постоянно конфликтовала с администрацией лагеря. Через два года она уже главный врач больницы Севлага в п. Беличий Ягоднинского района, где познакомилась с больным з/к В. Шаламовым, реально помогая не только ему, но и другим заключённым, в частности, Е. Гинзбург - будущему автору «Крутого маршрута».
«В 1944 году в больнице Севлага на Беличьей, вспоминала она, - я рассказала о смерти Осина Мандельштама В.Т. Шаламову, который попал в больницу как тяжёлый дистрофии и полиавитаминозник. Мы изрядно над ним потрудились, прежде чем поставили его на ноги. Я оставила Шаламова в больнице культоргом, сохраняя его от тяжёлых приисковых работ, где он долго продержаться бы не смог. До 1946 года Шаламов оставался в больнице» и «до освобождения из лагеря больше на тяжёлые работы не попадал. Уже в пятидесятые годы под Калининым им написан рассказ «Шерри-бренди» по мотивам моего ему пересказа о смерти Осипа Мандельштама».
Сам писатель в своих воспоминаниях замечает, что Беличья - «была местом, где шла борьба за сохранение жизни интеллигентов» и лишь однажды упоминает главврача Савоеву («полная хозяйка Беличьей, член партии»), совершенно не ссылаясь, однако, на её рассказ о смерти О. Мандельштама. Зато он хорошо знал Б. Лесняка, арестованного еще студентом последнего курса медицинского института в Москве. «Колымская колесница, - вспоминал В. Шаламов, - не раздробила, напротив, закалила и выдрессировала его для активного добра». Главврач Н. Савоева и фельдшер Б. Лесняк, испытывающие взаимные симпатии друг к другу, вступили в брак только после освобождения последнего в 1946 г. Для этого вольнонаёмному главврачу пришлось выложить «на стол» свой партбилет, что по тем временам было серьёзнейшим поступком. Она проработала в лагерных больницах до 1952 г.; затем - до самой пенсии и возвращения в Москву, трудилась хирургом Магаданской областной больницы. Свои воспоминания начала писать в 1971 г.
... Рассказ «Шерри-бренди» в исполнении автора впервые прозвучал публично в МГУ, на незабываемом вечере памяти О. Мандельштама 13 мая 1965 г. Вёл эту встречу И. Эренбург, лично знавший поэта в молодые годы (они были ровесниками). Впервые за много лет молчания он, что называется, «из первых уст» рассказал широкому читателю о его творчестве и о его трагической судьбе, и акцентировал то, что «русская поэзия 20-30-х годов не понятна без Мандельштама».
Председательствующий мероприятия с первых слов отметил, что «Мандельштам только сейчас возвращается к читателю... Я ничего не хочу внести от той горечи, которая в каждом из нас, тех, кто знал его, видел, кто знал, как трагично он умирал».
Когда предоставили слово В. Шаламову, он стоял «бледный, с горящими глазами, напоминая протопопа Аввакума», и сказал то, что от него ожидали: «мы все свидетели удивительного воскрешения поэзии Мандельштама. Впрочем, он никогда не умирал. Нам давно известно, что его имя занимает одно из первых мест в русской поэзии. ...Он оказался нужным именно теперь». Затем он начал читать рассказ «Шерри-бренди»; зал замер...
Почти с первых, начатых им слов, - вдруг по рядам зала пошла записка в президиум, которую передававшие, естественно, успели прочитать; кто-то из присутствующего начальства просил председательствующего «тактично прекратить выступление». Но И. Эренбург положил записку в карман, а Шаламов продолжал читать свой рассказ дальше».
В тот день в зале находились хорошо известные сейчас личности: поэт Арсений Тарковский, отец кинорежиссера А. Тарковского, писатель Н. Чуковский, сын Корнея Ивановича и литературовед-текстолог Н. Степанов. Здесь же присутствовала вдова поэта - Н. Мандельцггам, которая в своих мемуарах отмечала, что «рассказ Шаламова - это просто мысль о том, как умер Мандельштам и что он должен был при этом чувствовать. Это дань пострадавшего художника своему собрату по искусству и судьбе».
... Даже после этого публичного выступления, шаламовский рассказ «Шерри-бренди», являясь, по сути, единственным «свидетельством» последних дней поэта, более двадцати лет ходил в списках самиздата (впервые опубликован в 1968 году в «Новом журнале» (США).*** В родном отечестве его первая публикация состоялась только в 1987 году. Легенда, оправленная в золото плотной языковой ткани, уже сама по себе стала своеобразным памятником опальному поэту. Сам же он считал:
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой!
Эти строки написаны в Москве 2 марта 1931 года. До бессмертия великому поэту ХХ века Осипу Эмильевичу Мандельштаму оставалось семь лет, девять месяцев и двадцать пять дней...
---------------
* Варлам Тихонович не зря опасался встреч с Б. Пастернаком во время «нобелевского скандала». По свидетельству Серджо Д'Анджело, через три месяца после смерчи Бориса Леонидовича была арестована его ближайшая подруга и сотрудница О. Ивинская, затем - ее дочь Ирина.
** См: Россия ХХ век. ГУЛАГ. Главное управление лагерей 1918-1960. (Россия ХХ век. Документы). М; Материк, 2002. Здесь отмечено: «Судя по мемуарной литературе и устным свидетельствам, пересыльный пункт по отправке з/к в Магадан на ст. Вторая речка во Владивостоке существовал задолго до 1940 г.‚ но в сводках УРО Владперпункт появился только с 01.01.40».
По воспоминаниям з/к и по карте Владивостока 1939 г. этот маршрут выглядел так: от ж/д станции Вторая Речка до пересыльного лагеря он проходил по ул. Великорусской (ныне - Русская), затем - правый поворот на ул. Областную (ныне - Гамарника) и за поселком Рыбак, пересекая ул. Куринскую (ныне Вострецова), выходил на ул. Печорскую (на ней были входные ворота). Расстояние не более четырех километров. «Пешим ходом добираемся во владивостокский пересыльный лагерь...» (М. Миндлин, В. Налимов). Для ослабленных дальней дорогой заключенных, этот путь был действительно «крутым». «... Утро 7 июля 1939 года. Мы все шли и шли; дорога то поднималась, то опускалась, путь нескончаем. До сих пор не знаю, сколько там было километров» (Е. Гинзбург).
*** Павел Нерлер. От зимы к весне: рассказы В.Т. Шаламова «Шерри-бренди» и «Сентенция» как цикл. (На полях переписки Н. Я. Мандельштам и В. Т. Шаламова). Неопубликованная рукопись, с. 2.
В одном из писем А. Эфрон (дочери М. Цветаевой) от 10 октября 1965 г. есть упоминания о «нелегалъщине», т.е. о произведениях отпечатанных в самиздате и, несмотря на карательные меры, тайно распространявшихся среди читателей. В письме упомянуты фамилии авторов: А. Солженицын, Е. Гинзбург и В. Шаламов... См: Эфрон А.С. История жизни, история души. В 3-х т. М .: Возвращение, 2008: Т.2. Письма 1955-1975, с. 229.
-------------
Валерий Михайлович Марков (1947), искусствовед, историк литературы. Доктор искусствоведения, профессор Дальневосточной академии искусств. Автор многих публикаций. Живет во Владивостоке.