Валерий Марков. Варлам Шаламов: история одного рассказа (начало)
Очерк дальневосточного краеведа Валерия Маркова, восстанавливающий реальные обстоятельства смерти Осипа Мандельштама в противовес легенде, запечатленной в рассказе Шаламова "Шерри-бренди". Интересна в статье, конечно, не изложенная беспримерно корявым языком канва шаламовской биографии, а попытка на месте разобраться во взаимоотношениях реальности и искусства. Очерк опубликован в Тихоокеанском альманахе "Рубеж", 2011, № 11(873) и выложен на сайте Владивостокского государственного университета экономики и сервиса в трех файлах в расширении PDF, с иллюстрациями и схемами. В данном формате файлы весьма увесисты, поэтому те, кому интересно, могут ознакомиться со статьей здесь - архив с файлами, JPG, 5,3 МБ. Многочисленные сноски (в основном это ссылки на источники) смотреть там же - из-за размеров статьи и трудностей распознавания текста я решил с ними возиться.
Вкратце Марков уже делился с читателями плодами своих изысканий в статье, посвященной 100-летию со дня рождения Шаламова.
____________
Варлам Шаламов: история одного рассказа. К 120-летию Осипа Мандельштама
План пересыльного лагеря во Владивостоке, нарисованный бывшим заключенным П. Яхновецким
«Поэт умирал. Большие, вздутые голодом кисти рук с белыми бескровными пальцами и грязными, отросшими трубочкой ногтями лежали на груди, не прячась от холода... Жизнь входила в него и выходила, и он умирал..., он вовсе не устал жить. Даже сейчас, в этом пересыльном бараке, «транзитке», как любовно выговаривала здешние жители. .. Если уж ему, как видно, не придётся быть бессмертным в человеческом образе, как некая физическая единица, то уж творческое-то бессмертие он заслужил. Его называли первым русским поэтом двадцатого века, и он часто думал, что это действительно так. Он верил в бессмертие своих стихов. Вся его прошлая жизнь была литературой, книгой, сказкой, сном, и только настоящий день был подлинной жизнью. Стихи были той животворящей силой, которой он жил. Именно так. Он не жил ради стихов, он жил стихами.
... Всё, весь мир сравнивался со стихами - работа, конский топот, дом, дом, птица, скала, любовь - вся жизнь легко входила в стихи и там размещалась удобно... Поэт понял, что сейчас сочиняет настоящие стихи.
...Когда ему вложили в руки его суточную пайки, он обхватил её своими бескровными пальцами и прижал хлеб ко рту. Он кусал хлеб цинготными зубами, дёсны кровоточили, зубы шатались, но он не чувствовал боли.
Изо всех сил он прижимал ко рту, запихивал в рот хлеб, сосал его, рвал и грыз...
Его останавливали соседи.
- Не ешь все, лучше потом съешь, потом...
И поэт понял. Он широко раскрыл глаза, не выпуская окровавленного хлеба из грязных синеватых пальцев.
- Когда потом? - отчетливо и ясно выговорил он. И закрыл глаза.
К вечеру он умер.
Но списали его на два дня позднее, - изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца; мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка. Стало быть, он умер раньше даты своей смерти - немаловажная деталь для будущих его биографов».
Строки взяты из рассказа «Шерри-бренди», только одного из обжигающе-правдивого цикла «Колымских рассказов» В. Шаламова, чья жизнь сама по себе была подвигом. По мнению Е. Евтушенко - есть три вершины «лагерной» литературы - «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына, «Крутой маршрут» Е. Гинзбург и «Колымские рассказы» В. Шаламова; но многие читатели ставят эту книгу на первое место из трёх».1 В отличие от других рассказов «Надгробное слово», «Ключ алмазный», «Сентенция», «Последний бой майора Пугачева», в основе которых лежит страшный колымский опыт, пережитый автором, рассказ «Шерри-бренди» посвящён О. Мандельштаму и основан на лагерной легенде владивостокской пересылки.
Сын вологодского священника Варлам Шаламов родился 5 июня (18 нюня н.ст.) 1907 г. Его отец Т. Н. Шаламов служил в Вологде, а до неё - православный миссионер, 12 лет работавший на Алеутских островах Северной Америки. Мать - Н. А. Шаламова - учительница. Вместе с братьями и сестрами (Валерий, Галина, Сергей, Наталия) он получил хорошее домашнее воспитание. В 1914 г. поступил в приготовительный класс Вологодской мужской гимназии; затем школа и занятия в литературно-драматическом кружке, где он написал первые стихи и прозу. Тогда, в начале ХХ века, его учительница по литературе и русскому языку сказала юному отроку: «Вы будете гордостью России».
С юношеских лет идеалом В. Шаламова были народовольцы, ссыльные, которым помогал его отец. В 1926-м он поступил на юридический факультет Московского университета (отделение советского права). Вскоре принял участие в оппозиционной демонстрации к 1О-летию Октябрьской революции. 19 февраля 1929 г. первый арест в подпольной типографии МГУ за распространение «завещания Ленина». В Бутырской тюрьме был обвинён по ст. 58-10 и 58-11, получив 3 года заключения в концлагерях особого назначения и ссылку на север на 5 лет, где работал замерщиком на лесозаводе Вишерского отд. Управления Соловецких лагерей особою назначения. В октябре 1931-го был освобождён, восстановлен в правах и стал работать на стройке Березниковского химкомбината.
В 1932 г. возвращается в Москву. Будущий автор «Колымских рассказов» писал статьи, фельетоны, очерки; работает в журнале «За ударничество», позже - «За овладение техникой», «За промышленные кадры».
12 января 1937 г. новый арест за то, что публично назвал эмигранта И. Бунина русским классиком, и приговор: пять лет заключения в лагерях с использованием на тяжелых физических работах за «контрреволюционную троцкистскую деятельность». Из Бутырок этапирован в пересыльный лагерь Владивостока, куда прибыл в июне того же года. А в августе на пароходе «Кулу» отправлен в Магадан. Сначала работает на золотом прииске «Партизан». Но в декабре 1938 г. новый арест по «делу юристов»; следом - магаданская тюрьма, пересылка, тифозный карантин. Затем направление на «Чёрное озеро», - работа кипятильщиком‚ помощником топографа и землекопом... В 1940 г. - перевод на Аркагалу в угольный забой. Здесь срок его заключения закончился (1942)‚ но был автоматически продлён до конца войны.
В Колымском крае з/к Шаламова словно испытывали на прочность. В 1942 г. - новый арест и отправка на штрафной прииск Джелгала. Через год - очередной арест и приговор: 10 лет ИТП (ст. 58-10). После болезни и пребывания в больнице «Беличья», опять арест в Ягодном и - по доносам - новое дело. В 1945 работает культоргом в больнице «Беличья». Но за побег был осуждён и отправлен на штрафной прииск Джелгала на общие работы.
В 1946 получил направление на фельдшерские курсы при Центральной больнице для заключённых и до 1949 г. работает в хирургическом отделении этой больницы. В 1950 г.‚ работая фельдшером в посёлке лесорубов, начал писать стихи объединённые циклом «Колымские тетради».
Наконец, после семнадцатилетнего «лагерного затворничества», 13 октября 1951 г. пришло долгожданное освобождение, но без права выезда из Колымского края. Всё-таки это позволило В. Шаламову в 1952 г. с оказией переправить в Москву две тетради своих колымских стихов («которые и отвезти-то все боялись, согласилась лишь одна врачиха), посвящённых Б. Пастернаку. Эти тетради, по счастью, дошли до адресата. Между поэтом и бывшим з/к завязалась переписка. Но о публикации «тетрадей» в те дни не могло быть и речи.
Через два дня после смерти Сталина, 7 марта 1953 г.‚ поэт откликнулся на это событие письмом В. Шаламову, отмечая, что «нынешнее трагическое событие застало меня вне Москвы А../ и состояние здоровья не позволит мне в дни прощанья приехать в город“. Сам же В. Шаламов вспоминал, что осенью этого же года «героическими усилиями [ему] удалось уволиться.._». В Москву он вернулся 12 ноября 1953 г.‚ и на следующий день пришел к поэту на квартиру, отдал ему книжку стихов («синяя тетрадь»), на которую впоследствии получил лестный отзыв, а сам срочно убыл из Москвы. Дело в том, что он был освобождён с «минусом», т.е. не имел права жить в больших городах, включая столичные. Поэтому до 1954 г. Шаламов работает сначала на фарфоровом заводе в Конаково, затем - на торфяных разработках в Калининской (ныне - Тверской) области. Тогда же он начал писать «Колымские рассказы».
После ХХ съезда КПСС, 18 июля 1956 писатель был реабилитирован, но частично, и получил возможность работать внештатным корреспондентом журнала «Москва», а также относительную свободу в общении с друзьями. Тогда же в журнале «Знамя» появилась первая публикация его стихов.
В этой связи необходимо более выпукло коснуться взаимоотношений Б. Пастернака и бывшего з/к, т.к. приходилось соблюдать определённую осторожность, ибо ситуация в стране была непредсказуемой. Кроме того, этот период "оттепельного" времени даёт ключ к более глубокому пониманию не только одного рассказа «Шерри-бренди» и цикла «колымских рассказов», но и всего творчества. Для этого автору была нужна своеобразная «подпитка», опосредованная реалиями тех дней. А потому, встречи с Борисом Леонидовичем были ему просто необходимы.
Общение с Б. Пастернаком давало В. Шаламову возможность, словно наверстать упущенное; и он жадно впитывал все события литературной жизни страны. По его образному определению, совпадение их взглядов было удивительным. «я приехал [к нему] учиться жить...» - вспоминал он. Чаще всего они говорили о современных писателях и поэтах, где объектом диалога были: В. Маяковский, А. Белый, Б. Пильняк, М. Шолохов, М. Цветаева, В. Каверин. Вне сомнения, в их разговорах присутствовал и О. Мандельштам. При этом, они открыто высказывали свою точку зрения, иной раз совершенно противоположную визави.
В те годы, вспоминал Варлам Тихонович: «По его просьбе я написал подробный разбор «Доктора Живаго» в рукописи. Читать её приходилось в паршивой гостинице («обыкновенная крестьянская изба») в г. Калинине. Несмотря на сложности, - [я] «читал, читал, читал... А когда все засыпали - писал. Писал о всём, что было разбужено во мне этим романом». Оценив роман положительно, он отметил в рукописи «некоторые неточности» в описании лагерной зоны.
Зимой 1957 г. он увидел Бориса Леонидовича в последний раз. Но говорить с ним не пришлось. Встречи с ним становились опасными. Уже тогда начал набирать обороты т.н. «нобелевский скандал», которому предшествовали важнейшие события. Закончив рукопись, Пастернак, после долгих мытарств по издательствам и редакциям, понял, что на родине она не будет издана. А потому, в мае 1956 г. он передал её члену итальянской Компартии, представителю посольства СССР в Риме Серджо Д'Анджело который доставил её в Италию. 23 ноября 1957 года «доктор Живаго» вышел в свет. Затем был издан в Индии, во Франции и других странах Европы. Уже в октябре 1958 года секретарь Фонда Нобеля известил автора о присуждении ему Нобелевской премии в области литературы «за выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и продолжение благородных традиций великой русской прозы».
Сегодня хорошо известно, какие времена наступили тогда для писателя. «Роман - злобный пасквиль на СССР», - писал ещё до этого события в Президиум ЦК КПСС министр иностранных дел Д. Шепилов. По всей стране бьши организованы собрания и митинги, клеймящие позором «изменника и клеветника», на которых выступали даже те, кто не знал ни единой строчки из созданного Б. Пастернаком. Собратья-литераторы исключили его из Союза писателей СССР (против были двое - А. Твардовский и Н. Грибачев), а Р. Руденко - Генеральный прокурор СССР прямо на допросе пригрозил завести против него уголовное дело или лишив гражданства, выслать из страны.
Опасаясь за семью, измученный гонениями и обострившимися в связи с этим болезнями, Б. Пастернак был вынужден написать покаянное письмо, где отказывался от получения Нобелевской премии.
В эти годы В. Шаламов с ним не встречался. На то были свои, не только идеологического порядка причины. Суровые условия «колымского сидении» не лучшим образом отразились на его здоровье. В 1957 г. Его сразила тяжелая болезнь. Поэтому, «случилось так, что о всех событиях до и после Нобелевской премии мне пришлось узнавать из газет», - вспоминал он. Развязка наступила 30 мая 1960 г., - Борис Пастернак скончался. Погребение состоялось 1 июня. Несмотря на болезнь, В. Шаламов инкогнито приехал в Переделкино проститься с другом, где всё увидел своими глазами. По его определению, то были «тайные пушкинские похороны». Позже писатель отзовётся о Пастернаке ёмкой формулой: «Он был совестью моего поколения»*.
Когда позволяло здоровье, Шаламов бывал в редакциях газет и журналов, питая надежды на какие-либо публикации. В 1962 г. в редакции журнала «Новый мир» он познакомился с А. Солженицыным, рассказ которого «Один день Ивана Денисовича» готовился к печати. Он был опубликован в 11-ом номере журнала и вызвал небывалый по тем временам резонанс. То была своеобразная «лебединая песня» уже угасающей оттепели. Ведь детали лагерной жизни, лагерного быта, по-существу, не знал никто.
Только не Варлам Тихонович. После публикации рассказа, у него возникли очень сложные взаимоотношения не только с его автором, хотя он и побывал у него в гостях в 1963 г. в Солотче (курортный поселок в 20 км. от Рязани). Вдова О. Мандельштама - Надежда Яковлевна отмечала, что только после прочтения «Ивана Денисовича» у неё создалась зрительная картина лагерной жизни. Она вспоминала, что «Шаламов обижался на меня за такую измену и объяснял, что в таком лагере,.. можно провести всю жизнь. Это был упорядоченный послевоенный лагерь, а совсем не ад Колымы». «Я знаю, - писала она далее, - что лагерь Солженицына - это не тот ужас, в который попал Мандельштам».
Лагерь на карте Владивостока 1939 года. Бараки "транзитки" располагаются справа между улицами Ишимской и Иртышской
Отношение к «лагерной прозе» автора «Ивана Денисовича» В. Шаламов высказал на страницах «Неотправленного письма», где он называет его «дельцом», собравшим воспоминания бывших лагерников «в личных целях». Это «Письмо» (заметки и записи) собиралось основательно и неторопко, более десяти лет, с 1962 по 1974 гг. Его публикация в журнале «Знамя» (1995. № б. С.143-144) наделала много шума и вызвала раздражение Александра Исаевича. Вникать в писательские «разборки» нет смысла. Каждый автор имеет право на своё мнение. Но «разность» лагерных режимов 1930-х гг. и послевоенных лет, всё-таки существовала.
В июне 1994 г. мне удалось поговорить с автором книги «Архипелаг ГУЛАГ», только что вернувшемся из эмиграции. Я подробно рассказал ему о своих поисках и находках, о транзитном лагере в нашем городе. О пребывании здесь О. Мандельштама, Г. Жженова, В. Нарбута, генерала А. Горбатова, С. Королева, Е. Гинзбург и многих других. Видимо интуитивно (я ещё не знал о его разногласиях с В. Шаламовым), фамилия автора «Колымских рассказов» не прозвучала. Он был чрезвычайно удивлён такими сведениями и подробно расспрашивал обо всём, ибо даже не знал о его существовании.
Дело в том, что транзитный лагерь - Владивостокский пересыльный пункт ("транзитка") был объектом весьма секретным. Созданный в 1931 т. по инициативе И. Сталина во время визита во Владивосток К. Ворошилова, он просуществовал вплоть до 1941 года, так и не «засветившись». Даже в солидном издании с опорой на архивные документы, бытие этого кусочка ГУЛАГа остается тайной**. Отсюда же путаница у наших историков и краеведов, тем более у простых горожан. Вплоть до нашего времени многие из них считают, что пересыльный лагерь находился на ст. Вторая Речка. Но это не так...
Тогда же, от памятной встречи на титуле книги «Архипелаг ГУЛАГ» (издана во Владивостоке) у меня и сохранился автограф с датой: «1.6.94.›> и размашистой подписью Александра Исаевича.
В годы размолвки с А. Солженицыным, здоровье в В. Шаламова сильно пошатнулось; к колымским болячкам добавились новые; болезнь прогрессировала. После очередного пребывания в Боткинской больнице он стал получать пенсию по инвалидности, но на протяжении последующих лет ни на минуту не прекращает творческую работу. В 1980-м писатель получил единственную награду - премию Свободы от французского отделения Пен-клуба.
Последние годы жизни дались писателю с колоссальным трудом. Он провёл их один, без семьи, в глухота и темноте. Его - оглохшего и ослепшего - определили в пансионат, а затем в «интернат для психохроников», где, не прожив и трёх дней - 17 января в 1982 г. - он умер.
Его первые книги («Колымские рассказы») вышли на русском языке за рубежом - в Лондоне (1978) и Нью-Йорке (1980) - лишь за два года до смерти автора. В родном отечестве они ходили по рукам в машинописном виде; их издание началось лишь десять лет спустя. А полная (увы, посмертная) реабилитация по делу В. Шаламова 1929-1932 гг. состоялась только в 2000 г.
* * *
Читал ли Б. Пастернак «Шерри-бренди» в рукописи, сказать трудно. Скорее всего да, ибо он один из
немногих знал цену мандельштамовской поэзии и полностью доверял «лагерному опыту» В. Шаламова.
Кроме того, оба понимали, что о публикации подобной прозы в те времена не могло быть и речи. А потому «Колымские рассказы» автор писал, что называется - «в стол».
Работа над «Шерри-бренди» продолжалась «долго, но в то же время торопливо». Как отмечал сам автор: [Я] «очень торопился поставить какие-то меты, зарубки». Здесь он опирался на личный опыт, словно прокручивал свой свиток памяти, включая в повествование даже мельчайшие детали лагерного быта и Владивостокской пересылки, и Колымы.
... Вспоминая путь на восток В. Шаламов писал: «Врагов народа» - целый эшелон москвичей - везли сорок пять суток. Тёплая тишина летних ночей, глупая радость тех, кого везли в теплушках... Люди были счастливы по-детски. Кончилось следствие. Их положение определилось, теперь они едут на золотую Колыму, в дальние лагеря, где, по слухам, сказочное житьё».
(окончание здесь)