В направлении "тамиздата"
Шаламов не испытывал ни малейшего предубеждения к возможности печататься за границей. Его отношение к «тамиздату» определялось формой и временем публикаций. Казенный патриотизм, продукция той же фабрики, что лозунг «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства», был ему так же чужд, как отождествление режима, называвшего себя «советской властью», с Россией, которую он и без того называл Расеей («Как мало изменилась Расея»). Человек, перед глазами которого прошли февральская революция, большевистский переворот, гражданская война с «русскими каинами», вроде Кедрова, и трагическим разрушением всего быта, Москва двадцатых и тридцатых годов, человек, трижды судимый и осужденный этим режимом на каторжные работы, североуральские и колымские лагеря, ссылку, поражение в правах и дальнейшее прозябание в коммуналках, прекрасно понимал, что сама форма народного представительства, называемая «советами», ничего общего не имеет с диктатурой партийной бюрократии Сталина и его наследников. Название «советская власть» было такой же узурпацией режимом коммунистической партии имени чуждого ему социального института, как «колхозы», организовывавшиеся эсэрами и ничего общего не имевшие с позднейшими крепостными хозяйствами Сталина, Хрущева и Брежнева, и Шаламов, знавший историю, знал цену и этим фальшивками, и их создателям. Режиму коммунистической партии он сохранял относительную лояльность, но такую лояльность он прежде сохранял и системе Дальстроя, арктической империи НКВД, этого, по его словам, «застенка всей России» - у него просто не было выбора, эта власть заместила собой весь мир. Лояльность узника, учитывающая обстоятельства и отсутствие выбора - вот отношение Шаламова к тому, что называлось в СССР «советской властью», «социалистическим строем» и всем его институтам. Формула Главлита «антисоветски настроенное лицо» (1971) как нельзя точно отвечала положению дел.
В середине 60-х годов Шаламов отчетливо понимал, и чем дальше, тем отчетливее, что если «Колымские рассказы» и могут увидеть свет, то только за рубежом. Вопрос стоял лишь во времени и форме публикации. Растянутые на года журнальные публикации обрекали дело на поражение. Так он к ним и отнесся. Но если бы «Колымские рассказы» вышли в свет книгой, как их выпустил Михаил Геллер в середине восьмидесятых годов, и случись это пятнадцатью-семнадцатью годами раньше - это было осуществлением мечты Шаламова. Конечно, он хотел увидеть свои произведения напечатанными в России, но поскольку с окончанием «оттепели» шансов на это не оставалось, Шаламов без колебаний развернулся в направлении «тамиздата». Это был человек без иллюзий, непримиримый, наделенный бесстрашием революционера, прекрасно ориентировавшийся в доступных ему обстоятельствах и твердо знавший, какую цель он преследует. К сожалению, не все обстоятельства были в его власти, но все, что он мог, он сделал.
________
Люди, о которых определенно известно, что они получили из рук Шаламова корпус «Колымских рассказов» для издания за границей:
Неназванный американский профессор-славист, передавший рукопись Роману Гулю в «Новый журнал» (1966). В дальнейшем право на публикацию было без ведома Шаламова отдано Гулем Стипульковскому, руководителю издательства «Оверсиз Пабликейшнс», выпустившему рассказы на русском отдельной книгой (1978)
Кирилл Хенкин и Ирина Каневская, передавшие саквояж с рукописями в Париж (1968), откуда они через неизвестных лиц попали в редакцию журнала «Посев»
Друзья Леонида Пинского, вероятно, по инициативе Шаламова переправившие списки КР на Запад для французского издания 1969 года
Люди из близкого окружения Шаламова, которые с его ведома или без передавали рукописи КР за границу:
Сергей Григорьянц, со списков которого был осуществлен перевод на немецкий для книги «Статья 58. Записки заключенного Шаланова» («Artikel 58»: Die Aufzeichnungen des Haftlings Schalanow / Ubers. G. D. - Koln: F. Middelhauve, 1967)
Наталья Кинд
Наталья Столярова
Сирена Витале
