Сальвадор Дали. Письма Федерико Гарсиа Лорке (часть 3)
XXXIII
Фигерас, начало декабря 1927 г.
Федерико!
Я пишу, да так, что умираю от счастья, - совершенно свободно и безо всяких художественных задач. Беру то, что сильно чувствую, и пишу предельно честно, то есть точно, тем постигая вещь во всей ее полноте. Иногда мне кажется, что я вновь обретаю - внезапно и остро - детские мои радости и надежды... Я так люблю отпечатки травинок и терний на ладонях, розовую на просвет ушную раковинку, разномастные склянки, но, кроме того, сердце мое веселят еще и ослята, населяющие небеса.
Сейчас пишу женский портрет(1) - улыбается красавица в разноцветных перышках, водруженная на пылающий мраморный пьедестал, который в свою очередь взгромоздился на приземистое унылое облако, а в небесах ослята с головами попугаев, внизу - травы, песчинки с речного берега: «Не трогать! Взрывоопасно!» Все чисто, все - как оно есть. Много неописуемой синевы, красного с зелеными бликами и пронзительной желтизны, как у попугаев. Есть и белый, вполне удобоваримый белый цвет с металлическим блеском. Это белизна отрезанных грудей, которые совсем не похожи на летучие. (Отрезанные груди так тихи и беззащитны, что ранят в самое сердце.) (2)
Отрезанные груди... (Что за прелесть!)
Кончу это и возьмусь за соловья. Так и будет называться - «Соловей». А кроме того, там будет осел, пустивший ростки и корни; ветви в перьях, ощетиненное небо и еще много всякого такого.
Так что богатейте, господин мой, а уж я расстараюсь, - буду перед вами юлить, лебезить да подворовывать - держи карман шире! Каков осел без кормушки?
Есть у меня, господин мой, искушеньице послать вам в дар клок моей рубахи цвета лангусты, а точнее, цвета сна, что снится лангусте, в надежде, что умиление подвигнет вас в свою очередь выслать бедолаге вспомоществование. Это, между прочим, черт знает что такое - Ксиргу и в голову не пришло хоть сколько-нибудь заплатить мне за декорации! Пусть они приглянулись тухлякам, пусть! Зато в Мадриде всколыхнулся авангард, а это тебе не Фонтанальс, не Аларма! Будь у нас 500 песет, мы бы выпустили специальный номер «ПРОТИВ ИСКУССТВА» и отвели бы наконец душу - напакостили бы всей этой поросятине, от «Каталонского Орфея»(3) до Хуана Рамона.
(Обязательно поцелуй Маргариту в нос - вот оно, гнездышко дистиллированных ос!)
Прощайте же, господин мой, и позвольте вашему преданному
ДОХЛОМУ ОСЛУ
облобызать ладошку.
А Хименесову ослу, этой ослиной акварельке, которая и не паслась рядом с настоящим ослом, слепленным из гнилой пробки, кишащей муравьями и бутылочными осколками, - смерть ему, смерть!
(1) Речь идет о картине «Рождение Венеры», завершенной в 1928 г.
(2) Очевидная перекличка с романсом Лорки «Мучения святой Олальи».
(3) В репертуар «Каталонского Орфея», образованного в 1891 г. в Барселоне, входили, помимо классики, народные песни в академической аранжировке. Этот напомаженный фольклор Дали счел нужным «зачислить по ведомству тухлятины».
XXXIV
Фигерас, 15 января 1928 г.
Федерико!
Пишу в постели - отлеживаюсь после двухдневной лихорадки, зверски небрит и страшно хорош собой.
Служба скоро кончается, наконец-то начну писать, чтобы выставляться в Париже, благо техникой я владею и могу сделать кое-что настоящее. Должен же я уловить поэзию и радость.
С неделю назад был в Кадакесе - вкушал преогромную рыбью голову с перцем (перчиком!) и оливковым маслом. Кадакес стал еще каменнее - чистая геология! Оливы растут, как механизмы, прямо из голых плит, мир зубодробительно реален, дым столбом стоит над очагом и недвижим, как пробка. Рыбья голова выписана четко и подробно, в стиле Мантеньи, а оливковое масло золотится под зимним солнцем в лучших традициях Тинторетто. Добавь сюда хлеб - тихие хлебные крошечки (на двух или трех расположились стрелки - часовая и минутная). Все переплетеньица на холщовой скатерти видны под лупой ясного зимнего воздуха. Энрикет время от времени разражается конечной истиной; из дыры на башмаке у него торчит большой палец и стынет, как вода в стакане. Ресницы великолепны; морщины и складочки также меня полностью удовлетворили. Женщины тащат вязанки хвороста; в профиль все они, как одна, похожи на Энрикета. Тени их тянутся ко мне и цепляются за рукав.
Мы с отцом взялись за перепланировку дома - он станет куда правильнее и веселее, когда уберем этот темный коридор и сделаем окна во всю стену. Ты же знаешь, какая для меня радость жить здесь.
ФОТОГРАФИЯ!(1)
ВОТ ЧТО СКАЖУ Я ПОЭТАМ: Я люблю деревья в цвету за их поразительное сходство с дохлыми ослами. Но на акварельках деревья в цвету нисколько не похожи на деревья в цвету, потому что не похожи на дохлых ослов.
Ни одна тварь не сравнится в жесткости с голубкой. И ни одно существо так не склонно к нежности, как бегемот.
Я прочел Поля Валери, а также сочинение Поля Судея Пикаса(2) о достижениях этого идиота. В Поле Валери обнаружились все признаки тухлятины - весь букет. Не знаю ничего зануднее, чем его интеллектуальная поэзия... От этого сброда надо отмежеваться. А Жид - и то, «если зерно умрет»(3) - может быть, обретет силу и четкость рисунка, крайне вычурного и крайне абсурдного, каковой меня, впрочем, нисколько не интересует. Жид - та же зануда, яйца выеденного не стоит и по сути своей - куплетист. Что бы он там ни плел, вызвать здоровое ответное душевное движение он не может. Одним словом, дерьмо.
Шлю тебе самый нежный привет -
твой Дали.
Всем поэтам поэт - ПИКАССО. А стихослагатели - не поэты.
Лучшие из поэтов или рисуют, или снимают кино - Бестер Китон, Гарри Лангдон.
Кокто со своими миленькими вещицами невыносим.
Радиге лучше Пруста, но тоже никуда не годен.
Фотография! Кино! Вот где рождается поэтический механизм.
Состоится ауто да фе: Лорка - когда очистится, подобно оливковому маслу, и достигнет ясности - станет первым поэтом.
Гомес де ла Серна - мастер грядущей обыденной речи. Он занимателен и простодушен.
Лежит оливка спокойно - чудо, скачет - тоже чудо.
(1) Фотографии как новому способу видения мира посвящено эссе Дали «Фотография - свободное творчество духа», опубликованное в «Л'Амик де лез Артс» в сентябре 1927 г. Дали разделяет свойственное футуризму восхищение техническим совершенством прибора, с которым не может сравниться человеческий глаз, но главное, по его мнению, в другом: аппарат отключает механизм психологической защиты, всегда бессознательно свойственный взгляду; он беспощадно объективен, и оттого мир на фотографии кажется ирреальным и побуждает к новому освоению путем свободного ассоциирования.
(2) Имеется в виду книга Поля Судея Пикаса «Поль Валери», вышедшая в Париже в 1927 г.
(3) Дали цитирует Евангелие от Иоанна, 12, 24: «Если пшеничное зерно, падши в землю... умрет, то принесет много плода».
XXXV
Кадакес, июль-август 1928 г.
Тебе - христианскому смерчу - необходимо мое язычество. Тогда, в Мадриде, тебя занесло туда, куда тебе нельзя заноситься. Я заберу тебя и вылечу морем. Придет зима, и мы затеплим огонек. Бедные звери продрогнут. А ты вспомнишь наконец, что ты творец не чепухи, а чудес, и заживем втроем с фотоаппаратом.
XXXVI
Кадакес, начало сентября 1928 г.
Дорогой Федерико!
Я спокойно перечел твою книгу(1) и должен сообщить тебе свое мнение. Понятно, что оно и в малой мере не совпадает с рассуждениями маститых тухляков, которые уже высказались (Андренио(2) и прочие). Но думаю, что мои соображения касательно поэзии - а они становятся все определеннее - представляют для тебя некоторый интерес.
I. По-моему, лучшее в книге - конец, мученичество Святой Олальи; частично инцест («тигриные вздохи лета»). Здесь костумбризм(3) сведен к минимуму, равно как и сюжетность (если сравнивать с остальным). А хуже всего - так мне кажется - история о том, как некий тип сводил ее к реке.
Красота - итог духовной системы ценностей - здесь искажена допотопной чувствительностью.
Что же до ручного архангела «на башне старинной» и «Сан-Габриэля», то сегодня, когда я приемлю в искусстве лишь то, что рождено яростью, я нахожу для них только одно определение - это своего рода безнравственность, причем уже изрядно замусоленная французами (Кокто и прочими адептами пакостной, ни на что не годной французской манеры).
II. Твои стихи - плоть от плоти традиции: я и сейчас убежден, что поэтическая их сущность так мощна, что не допускает соперничества - ни в прошлом, ни в настоящем, но!! Ты связан по рукам и ногам путами отжившей поэтической манеры, уже не способной ни воплотить сегодняшние порывы, ни взволновать. Ты связан этим старьем, хотя, наверное, считаешь иные свои находки дерзкими и все чаще допускаешь элементы иррационального. Но я тебе говорю: ты топчешься на месте, иллюстрируя самые затасканные и раболепные общие места.
Я убежден, что сегодня поэзия должна освободиться от всех искусственных построений, навязанных ей разумом, и открыть истинный, реальный смысл всякой вещи.
Ведь, посуди сам, нельзя обнаружить никакой связи между пчелиным ульем и танцующей парой, если не считать той, что связывает личинку - еще не бабочку! - с Сатурном, не говоря уж о том, что, если вникнуть поглубже, мы не обнаружим никакой разницы между пчелиным ульем и плясунами.
А стрелки часов (не придирайся к примерам, не имеющим прямого касательства к поэзии) обретают достоинство только тогда, когда перестают сообщать, который час, прекращают бег по кругу, презрев задание, произвольно навязанное им человеческим разумом, и покидают циферблат, дабы расположиться там, где у сухарика полагается быть причинному месту.
Ты же катишься по наезженной колее, антипоэтичной по своей сути. Поминаешь всадника, полагая, что он взгромоздился на коня и пустил его в галоп, а это еще вопрос, кто кого пустил. Ведь может статься, что поводья - не что иное, как отростки рук, а пушок на ухе всадника куда резвее коня, намертво прикрученного к земле. Ну, и так далее. Попробуй, соотнеси эту скачку с тем, что ты сделал с жандармерией.
Жандарм не тянет на поэтическую реалию, но может сойти за колоритную, забавную маску, если как следует обыграть жандармскую повадку, все эти острия, что из него торчат, амуницию, портупею, ремни и ремешочки, которыми порастает мундир...
А у тебя? Тухлятина, да и только. Что у тебя жандарм? И то, и се, и всякая мистика. Антипоэзия!
Предвзятое восприятие.
Нужно отринуть условности, освободиться от того, что сконструировал разум. И тогда всякая вещица заиграет по-своему, в согласии со своей истинной сущностью, и сама решит, в какую сторону отбрасывать тень. Но не исключено, что тени вовсе не будет. Что тогда? Слова растеряли смысл.
Ужас - другая материя, уводящая от эстетики поэтического познания; ведь лирика обретается в том же пространстве (с небольшими отклонениями), которое освоено разумным восприятием.
В «Газете» скоро будет статья о тебе(4). В ней я изложил примерно то же, что и здесь, и, кроме того, говорю о том, сколь важно обнаружить неоспоримую объективную данность, не пользуясь никакими искусственными способами (то есть теми, что идут от искусства), неукоснительно следуя аналитическим путем.
Ну да оставим это. Я и так постоянно говорю об этом не только в письмах, но и в пространных статьях (весьма дельных).
Федерикито, в твоей книге, которую повсюду таскаю с собой и читаю, я узнаю тебя в каждой фразе - в каждой строчке твоя повадка, твой склад души и тела, «два зрачка твоих малых»(5), твои волосы, твой страх смерти и твое завещание - «если умру я..»(6), - твои таинства, сотканные - в полном соответствии с астрологией - из махоньких глупых загадок, твоя рука, протянутая всему выводку и тем озерам, что колышут слюну на косматых планетах.
Я люблю в твоей книге все, что в ней от тебя - не похожего на того, что изо всех сил лепят тухляки. Смуглый чернокудрый цыган, дитя природы, душа нараспашку и все такое прочее - эдакий Лорка во вкусе Нестора, живописная личность, не имеющая ничего общего с тобой, фикция, примерещившаяся воспаленному воображению обитателей свинюшника, именуемого Искусством, они ведь не видят ни волосочка, ни костяка, ни растекшихся форм, а все это сегодня носится в воздухе!
Это на тебя, коротколапого звереныша с махонькими коготками, кидается смерть и леденит тебе бок, это она норовит вскарабкаться к тебе на плечи, это ее я видел - и вкусил ее - у тебя за спиной, когда ты выскальзывал у себя из рук... но то были не руки, а сбившийся в складки рисунок ковра в Рези...
Люблю тебя и твой могучий язык, который держит книгу, и верю, что наступит день - и ты распрямишься, наплюешь на Салинасов, бросишь Рифму, которую весь свинюшник почитает за Искусство, и примешься за то, от чего душа возрадуется и волосы дыбом встанут, - за такую поэзию, которая дотоле никому из поэтов и не снилась.
Прощай. Верю в твое вдохновение, в твой пот, в твое роковое предназначение.
Этой зимой я позову тебя в пустоту(7). Сам я обретаюсь здесь уже какое-то время и неплохо ориентируюсь.
Наконец-то я начал разбираться в скульптуре, кое-что понял в истинной ясности и отдалился от всякой Эстетики.
Обнимаю.
Дали.
Сюрреализм - один из способов бегства, одна из форм освобождения(8).
И в освобождении - суть.
Мой путь лежит в стороне от сюрреализма, но и в нем есть жизнь. Как видишь, мое суждение о сюрреализме переменилось. И я рад, что теперь думаю иначе, чем прошлым летом. Как, однако, развернулся, а?
(1) Речь идет о «Цыганском Романсеро». Изложенное здесь мнение Дали о книге местами дословно совпадает с отзывом о ней Бунюэля, известным нам по его письму X. Бельо от 14 сентября 1928 г. Приводим его: «...скажу тебе откровенно, что книга романсов, на мой взгляд (и не только на мой - отойди на десять шагов от Севильи, уже видно), крайне плоха. В этих изысканных стихах как раз столько атрибутов современности (без которых никакой стих сегодня не обходится), сколько нужно, чтобы прийтись по душе всяким Андренио и Баэсам, а также выводку севильских извращенцев. И ничего - ровно ничего общего - эти стихи не имеют с настоящей, тончайшей, великой поэзией, которая рождается сегодня у нас в изрядном количестве. /.../
Конечно, у Федерико есть драматическая напряженность - на потребу любителям трагедий во вкусе фламенко, есть дух старинного романса - на радость тем, кто держится за него уже который век, и даже есть великолепные, новаторские образы, но их мало, а главное, они работают на сюжет, от которого меня тошнит, как от пресловутой голландской простыни, перемазанной женской кровью. Отныне я предпочитаю Альберти со всеми его лирическими нелепостями. Например, такими:
Татарача, тататера.
Барабача Платко тира
Путупунтун тупутун
Перриан план план план,
патаплан.
Ведь есть у нас тончайшая поэзия, безо всякой испанщины! Есть настоящая поэтическая элита: во-первых, Ларреа, затем Гарфиас (у него, правда, худо с воображением, а то как бы он разошелся, перепади ему хоть сколько-нибудь от фантазии Федерико!), Уидобро, в какой-то мере этот шут Херардо Диего; прочие же, сказать по правде, меня не впечатляют, равно как и те, что с «Побережья».
Поразительна предвзятость Бунюэля, как, впрочем, и его проницательность - ведь, по сути дела, убийственны и образец «тончайшей поэзии» Альберти, и фраза о недостатке фантазии у Педро Гарфиаса (1901 - 1967). Бунюэль и злится, и балагурит, но в глубине души знает истинную цену Лорке, хотя возносит тех, кто в ту пору примыкал к различного рода -измам: испанцев Хуана Ларреа (1895- 1980) и Херардо Диего де Сендойя (1896-1987) и чилийца Висенте Уидобро (1893-1948).
Письмо Дали, по крайней мере большая его часть, действительно написано с чужого голоса и звучит резко, но не стоит считать его ни поводом, ни причиной разрыва. Это продолжение спора, причем основные аргументы Дали были к тому времени хорошо известны Лорке, хотя, конечно, многое из сказанного о книге могло показаться обидным. Но если и так, Лорка об этом умолчал: в письме С. Гашу он сообщает, что «Дали затевает любопытную поэтическую дуэль», - и только (см. с. 298 настоящего издания). Вообще же отношение Дали к «Романсеро» не столь однозначно, как может показаться по письму. Ему принадлежит также отзыв о «Сомнамбулическом романсе», который автор счел наивысшей похвалой: «Кажется, что сюжет здесь есть, а на самом деле его нет!» Именно потому, что Дали в этом случае безошибочно угадал замысел - слить традицию повествовательного романса с лирической - и оценил итог, Лорка безоговорочно поверил его сокрушительной оценке «Неверной жены», которую с тех пор больше никогда не читал публично. Возможно, Лорка видел и пародийную копию Дали одного из офортов Гойи, к названию которого «Он ее волочет» Дали, издеваясь над романсом, приписал: «...к реке, надеясь, что она невинна»!
(2) Кроме восторженной рецензии Андренио в одной из барселонских газет, Дали, несомненно, читал не менее восторженные отзывы также известных литераторов X. Чабаса и Р. Баэсы в мадридских газетах.
(3) Костумбризм (отисп. сostumbrе) - быто- и нравописательная литература испанского романтизма.
(4) Никакой статьи о «Романсеро» в «Ла Гасета Литерариа» Дали не опубликовал. Однако все приведенные здесь примеры иллюстрируют теорию, изложенную в его статьях, написанных в это же время и вскоре опубликованных в «Л'Амик де лез Артс». Прежде всего это относится к эссе «Реальность и надреальность».
(5) Строка из «Романса обреченного» Ф. Гарсиа Лорки.
(6) Строка из романса «Погибший от любви».
(7) Образ зияния, пустоты станет одним из лейтмотивов книги Лорки «Поэт в Нью-Йорке» (1929-1930).
(8) Отзвуки диалога Лорки и Дали о сюрреализме слышны в письмах Лорки С. Гашу (см. «СПР...», с. 427, 430) и в лекции «О воображении и вдохновении», впервые прочитанной в Гранаде в октябре 1928 г.
XXXVIII
Кадакес, 15 апреля 1934 г.
Милый Лорчонок!
Уверен, что мы позабавимся в лучшем виде, если повстречаемся вновь. Ты не против? Знаю, что ты был в Барселоне(1), так что же не заехал в Кадакес? (Я здесь уже давно, но скоро, 2 мая, на месяц съезжу в Париж).
У меня есть великолепная идея - опера про Захер-Мазоха (!), Людовика Второго Баварского, Богена и прочих. Мы ведь с тобой могли бы сделать что-нибудь вместе, приезжай, поговорим обо всем, все обсудим. Гала ужасно хочет познакомиться с тобой.
Помнишь об искушении, уготованном чистым? Оно прекрасно рифмуется с навязчивой (да какой навязчивой!) идеей «сверхизысканного спектрального анализа безвременья». Смотри мою статью в 3 и 4-м номерах «Минотавра»(2). Там же есть и другая моя статья - о почтовых карточках Элюара (они тебе понравятся!) и крайне, крайне важное теоретическое рассуждение Бретона о восприятии. Сразу же напиши мне.
Твой Будда - Сальвадор Дали.
(1) 11 апреля Лорка был в Барселоне проездом, возвращаясь из пятиме¬сячной поездки в Аргентину.
(2) Парижский журнал «Минотавр» начал выходить в декабре 1933 г. Речь идет о статье Дали «Об ужасающей и удобоваримой архитектуре модерна».
XXXIX
Кадакес, 27марта 1936 г.
Дорогой Федерико!
До чего жаль, что ты так и не приехал в Париж!(1) Мы бы прекрасно провели время и сделали что-нибудь вместе.
Я видел «Йерму». В ней столько темного, стоящего за гранью реальности, - столько сюрреализма!
Мы уже два месяца в Порт-Льигате - очищаемся здешней ясностью и логикой и поедаем невероятные здешние тушеные бобы - высший сорт, глаз не оторвать, слюнки текут, тают во рту! А что до приправ - Элевсинские таинства в соуснице!
Чем ты занят сейчас? Что пишешь? Какие планы?
Мы всегда рады видеть тебя, приезжай. А помнишь это чучело (нельзя поверить, что человек, а не чучело, хоть тебе и руки, и ноги), поименованное Максом Аубом?(2)
Гала шлет тебе привет, а я обнимаю.
Дали.
(1) По всей видимости, дали приглашал Лорку в Париж во время их последней встречи в сентябре 1935 года в Барселоне, где шла в постановке М. Ксиргу трагедия Лорки "Йерма". В одном из интервью Лорка упоминает об этой встрече и добавляет: "Мы - близнецы-братья. И вот вам доказательство. Семь лет мы не виделись, а встретились - и понимаем друг друга с полуслова, так, словно и не разлучались. Говорю вам: Сальвадор Дали гениален, гениален!" Вероятно, тогда же Дали приглашал Лорку поехать вместе с ним и галой в Италию, о чем упомянул тридцать лет спустя в "Дневнике гения": "Я мог бы настоять и тем спасти его!" Правда, в "Дневнике" Дали путает даты - ему кажется, что последний раз они встречались с Лоркой не за девять месяцев до начала гражданской войны, а едва ли не за месяц.
(2) Макс Ауб, видимо, посетил Кадакес в июле 1927 г., когда Лорка гостил у Дали.