Дизраэли - пионер расизма
Фриче В.М. Расовая теория. // Национальные Проблемы. М., 1915. №4, сентябрь, с. 27-29.
Редко научно не обоснованная теория пользовалась такой широкой популярностью, какая выпала на долю так называемой «расовой теории».
Первым ярким и красноречивым пионером этой теории был Дизраэли-Биконсфильд. В своем последнем романе «Эндимион» (1880) он вложил в уста одного из действующих лиц следующие слова:
«Ныне никто не имеет права относиться равнодушно к расовому вопросу. Это - ключ к пониманию истории, и последняя только потому кажется нам часто запутанной, что ее пишут люди, не имеющие никакого представления о расовой проблеме».- «Раса - это все»!- восклицает в другом романе Дизраэли героиня. («Сибилла». 1844).
В 50 гг. появилось первое «изследование», разсматривающее историю именно с точки зрения, рекомендуемой Дизраэли. То было нашумевшее и все еще не потерявшее своего прежнего обаяния сочинение графа Гобино о «Неравенстве рас». В нем французский аристократ доказывал, что история есть ничто иное, как борьба и смена рас, что в силу возрастающего смешения рас человечество идет фатально к вырождению, навстречу новым «сумеркам богов». «Ключ к пониманию истории» был таким образом не только найден, но и позволил познать тайну исторического бытия человечества...
На той же точке зрения стоял и Ницше, повидимому, знавший сочинение Гобино. В «Утренней Заре», в «Генеалогии морали», в изданных после его смерти фрагментах из эпохи «переоценки ценностей» он говорит о чистоте и смешении рас, об арийцах, как расе господской и т.д. А вслед за этими тремя ратоборцами за идею расы потянулась вереница антропологов и психологов, лингвистов и философов, историков и даже беллетристов, варьировавших и превозносивших ее на разные лады. И это тем более удивительно, что даже сами сторонники этой теории вынуждены признаться, что опытным путем никак нельзя вывести понятие «расы», что это в сущности не более, как «платоновская идея» или лейбницова «монада» и что в этой области необходимо опираться не на факты и наблюдения, а на «интуицию».{с. 28}
Есть, очевидно, ряд особых причин, лежащих по ту сторону науки, которые обусловили успех этой предвзятой гипотезы, всецело основанной на таком шатком базисе, как интуитивное «прозрение».
Каковы бы ни были объективные достоинства теории неравенства рас, она во всяком случае превосходное оправдание колониальных завоеваний, воинствующего империализма, несущего «культуру» индусам и неграм, арабам и бушменам. Вероятно, не простая случайность, что тот писатель и государственный деятель, который первым провозгласил расовую теорию «ключем к пониманию истории», был вместе с тем и одним из первых провозвестников и практиков империалистской политики. В романе «Танкред или Новый крестовый поход» (1847) Дизраэли уже говорил о необходимости покинуть «маленькую страну» (Англию) ради большой» (Индии), о «перенесении столицы из Лондона в Дели», о «величайшей империи, когда-либо существовавшей», и, как известно, эти идеи он пытался осуществить на практике, как руководитель английской политики.
Вопросы о «высшей» и «низшей» расах, о «смешении» колонизаторов и туземцев занимают очень видное место в новейшей колониальной беллетристике, порожденной империалистскими тенденциями, особенно в французской, например в таких романах, как «Кровь рас» Бертрана, «Колонисты» Рандо, «Les civilisès» Фаррера и др.
Не менее удобным оправданием является расовая теория и для застрельщиков идеи господства одной нации над другой. Свои претензии на расширение экономического и политического влияния данной народности так заманчиво обосновать превосходством той «расы», к которой она принадлежит. Такие сторонники расовой теории, как Чемберлен, Вольтман, Вильзер и др. наделяют германца такими качествами, как мужество, верность, нравственная чистота, идеализмом и т.д. Кому, как не такому народу, господствовать над миром! Правда, теми же качествами наделяют во Франции представители так называемого «Кельтского возрождения» (Renaissance celtique), поэт Шюрэ и др., кельта, так что трудно сказать, чье-же господство более обосновано с точки зрения нравственных качеств - господство ли германской или кельтской ветви. Нет надобности подробно останавливаться и на пригодности расовой теории как оружия в борьбе с «еврейским засилием»: достаточно вспомнить, что такой антисемит, как О. Вейнингер, весьма охотно оперировал метафизическим понятием расы.
Но, быть может, самой главной причиной популярности этой «интуитивной» гипотезы является ея явно выраженный антидемократический характер.
Эта теория - замечает один немецкий писатель - резко противоположна «концепции исторического материализма и эгалитарным стремлениям демократии».
Это по существу определенно «аристократическая» теория.
Ея сторонники учат, что одне расы одарены исключительно положительными качествами, а другие - одними только плохими, что эти черты передаются по наследству, что «благородные» расы призваны господствовать, что их смешение с другими, менее ценными, ведет к их гибели... Это, как видно, нечто иное, как примененная к международным и междуплеменным отношениям феодальная концепция, в силу которой аристократия - господский класс - состоит из одних «благородных», передающих свое благородство по наследству потомству, и обязана всячески заботиться о своем обособлении от других общественных групп.
Все трое упомянутых провозвестника расовой теории были в самом деле вместе с тем и сторонниками феодально-реакционного мировоззрения.
Свои взгляды на нормальный общественный строй вождь английского торизма, Дизраэли отчетливо выявил в своих романах, например в «Сибилле» (1845), где изображена социальная смута эпохи чартизма и где устами героя зафиксирована следующая программа: «Все попытки народа добиться своих прав своими силами, всегда кончатся страданиями и смутой... Аристократия - вот естественный вождь народа - единственный, которого он имеет». Таким же убежденным противником демократии был и граф Гобино, объявивший социализм - «возвратом к варварству», ибо - так наивны были представления французского аристократа о целях этого движения!- «болгары уже 1000 лет тому назад вешали каждого умного человека, возвышавшегося над общим уровнем». Наконец, ненависть Ницше к «черни», к демократии и к социализму слишком общеизвестны, чтобы необходимо было привести соотвествующие цитаты.
В высшей степени характерно, что сторонники расовой теории весьма склонны отождествлять понятия «класс» и «раса». Так, для Ницше «господский класс» и «арийцы» часто синонимы, а стремление демократии к более высокому уровню жизни представляется ему невольно, как возстание потомков побежденных арийцами «до-арийских» племен. Так точно его ученик, швед Стриндберг противопоставляет в романе «Чандала» представителя общественного верха представителю социального низа, «господина» и «раба», делая их вместе с тем представителями двух разных «рас».
Словом, если расовая теория получила во второй половине XIX в. такое широкое распространение, если ея популярность не только не пошла на убыль в XX ст., а скорее еще возросла, то это объяс- {с. 29} няется тем, что она шла навстречу тому националистическому, империалистскому и антидемократическому духу, которым все более глубоко проникалось мировоззрение господствующих классов западно-европейского общества...
В следующей статье мы постараемся ответить на вопрос: является ли эта теория в самом деле - как ее окрестил Дизраэли - «ключем к пониманию истории»?
Редко научно не обоснованная теория пользовалась такой широкой популярностью, какая выпала на долю так называемой «расовой теории».
Первым ярким и красноречивым пионером этой теории был Дизраэли-Биконсфильд. В своем последнем романе «Эндимион» (1880) он вложил в уста одного из действующих лиц следующие слова:
«Ныне никто не имеет права относиться равнодушно к расовому вопросу. Это - ключ к пониманию истории, и последняя только потому кажется нам часто запутанной, что ее пишут люди, не имеющие никакого представления о расовой проблеме».- «Раса - это все»!- восклицает в другом романе Дизраэли героиня. («Сибилла». 1844).
В 50 гг. появилось первое «изследование», разсматривающее историю именно с точки зрения, рекомендуемой Дизраэли. То было нашумевшее и все еще не потерявшее своего прежнего обаяния сочинение графа Гобино о «Неравенстве рас». В нем французский аристократ доказывал, что история есть ничто иное, как борьба и смена рас, что в силу возрастающего смешения рас человечество идет фатально к вырождению, навстречу новым «сумеркам богов». «Ключ к пониманию истории» был таким образом не только найден, но и позволил познать тайну исторического бытия человечества...
На той же точке зрения стоял и Ницше, повидимому, знавший сочинение Гобино. В «Утренней Заре», в «Генеалогии морали», в изданных после его смерти фрагментах из эпохи «переоценки ценностей» он говорит о чистоте и смешении рас, об арийцах, как расе господской и т.д. А вслед за этими тремя ратоборцами за идею расы потянулась вереница антропологов и психологов, лингвистов и философов, историков и даже беллетристов, варьировавших и превозносивших ее на разные лады. И это тем более удивительно, что даже сами сторонники этой теории вынуждены признаться, что опытным путем никак нельзя вывести понятие «расы», что это в сущности не более, как «платоновская идея» или лейбницова «монада» и что в этой области необходимо опираться не на факты и наблюдения, а на «интуицию».{с. 28}
Есть, очевидно, ряд особых причин, лежащих по ту сторону науки, которые обусловили успех этой предвзятой гипотезы, всецело основанной на таком шатком базисе, как интуитивное «прозрение».
Каковы бы ни были объективные достоинства теории неравенства рас, она во всяком случае превосходное оправдание колониальных завоеваний, воинствующего империализма, несущего «культуру» индусам и неграм, арабам и бушменам. Вероятно, не простая случайность, что тот писатель и государственный деятель, который первым провозгласил расовую теорию «ключем к пониманию истории», был вместе с тем и одним из первых провозвестников и практиков империалистской политики. В романе «Танкред или Новый крестовый поход» (1847) Дизраэли уже говорил о необходимости покинуть «маленькую страну» (Англию) ради большой» (Индии), о «перенесении столицы из Лондона в Дели», о «величайшей империи, когда-либо существовавшей», и, как известно, эти идеи он пытался осуществить на практике, как руководитель английской политики.
Вопросы о «высшей» и «низшей» расах, о «смешении» колонизаторов и туземцев занимают очень видное место в новейшей колониальной беллетристике, порожденной империалистскими тенденциями, особенно в французской, например в таких романах, как «Кровь рас» Бертрана, «Колонисты» Рандо, «Les civilisès» Фаррера и др.
Не менее удобным оправданием является расовая теория и для застрельщиков идеи господства одной нации над другой. Свои претензии на расширение экономического и политического влияния данной народности так заманчиво обосновать превосходством той «расы», к которой она принадлежит. Такие сторонники расовой теории, как Чемберлен, Вольтман, Вильзер и др. наделяют германца такими качествами, как мужество, верность, нравственная чистота, идеализмом и т.д. Кому, как не такому народу, господствовать над миром! Правда, теми же качествами наделяют во Франции представители так называемого «Кельтского возрождения» (Renaissance celtique), поэт Шюрэ и др., кельта, так что трудно сказать, чье-же господство более обосновано с точки зрения нравственных качеств - господство ли германской или кельтской ветви. Нет надобности подробно останавливаться и на пригодности расовой теории как оружия в борьбе с «еврейским засилием»: достаточно вспомнить, что такой антисемит, как О. Вейнингер, весьма охотно оперировал метафизическим понятием расы.
Но, быть может, самой главной причиной популярности этой «интуитивной» гипотезы является ея явно выраженный антидемократический характер.
Эта теория - замечает один немецкий писатель - резко противоположна «концепции исторического материализма и эгалитарным стремлениям демократии».
Это по существу определенно «аристократическая» теория.
Ея сторонники учат, что одне расы одарены исключительно положительными качествами, а другие - одними только плохими, что эти черты передаются по наследству, что «благородные» расы призваны господствовать, что их смешение с другими, менее ценными, ведет к их гибели... Это, как видно, нечто иное, как примененная к международным и междуплеменным отношениям феодальная концепция, в силу которой аристократия - господский класс - состоит из одних «благородных», передающих свое благородство по наследству потомству, и обязана всячески заботиться о своем обособлении от других общественных групп.
Все трое упомянутых провозвестника расовой теории были в самом деле вместе с тем и сторонниками феодально-реакционного мировоззрения.
Свои взгляды на нормальный общественный строй вождь английского торизма, Дизраэли отчетливо выявил в своих романах, например в «Сибилле» (1845), где изображена социальная смута эпохи чартизма и где устами героя зафиксирована следующая программа: «Все попытки народа добиться своих прав своими силами, всегда кончатся страданиями и смутой... Аристократия - вот естественный вождь народа - единственный, которого он имеет». Таким же убежденным противником демократии был и граф Гобино, объявивший социализм - «возвратом к варварству», ибо - так наивны были представления французского аристократа о целях этого движения!- «болгары уже 1000 лет тому назад вешали каждого умного человека, возвышавшегося над общим уровнем». Наконец, ненависть Ницше к «черни», к демократии и к социализму слишком общеизвестны, чтобы необходимо было привести соотвествующие цитаты.
В высшей степени характерно, что сторонники расовой теории весьма склонны отождествлять понятия «класс» и «раса». Так, для Ницше «господский класс» и «арийцы» часто синонимы, а стремление демократии к более высокому уровню жизни представляется ему невольно, как возстание потомков побежденных арийцами «до-арийских» племен. Так точно его ученик, швед Стриндберг противопоставляет в романе «Чандала» представителя общественного верха представителю социального низа, «господина» и «раба», делая их вместе с тем представителями двух разных «рас».
Словом, если расовая теория получила во второй половине XIX в. такое широкое распространение, если ея популярность не только не пошла на убыль в XX ст., а скорее еще возросла, то это объяс- {с. 29} няется тем, что она шла навстречу тому националистическому, империалистскому и антидемократическому духу, которым все более глубоко проникалось мировоззрение господствующих классов западно-европейского общества...
В следующей статье мы постараемся ответить на вопрос: является ли эта теория в самом деле - как ее окрестил Дизраэли - «ключем к пониманию истории»?