alliry
in
ru_history
"Когда Бог зажмурится"
Ко Дню памяти жертв холокоста и 75-ой годовщине репрессий, происходивших в Нови Саде, втором по величине городе Сербии, с 21 по 23 января 1942 года и унесших более 1200 жизней.
«… На другом конце города жандармы вламывались в дома, не дожидаясь приговора, и вершили суд на месте. Добрались они и до здания, где обитал доктор, и нетерпеливо забарабанили в его двери. Доктор Петрович жил с женой и двумя дочками, никогда не занимался политикой и никогда ее не обсуждал. Его интересовали только дети, а его единственной политикой была педиатрия. Дверь открыла Эржика, служившая доктору верой и правдой долгие годы. Это была статная женщина плотного телосложения, с крепкими руками и не менее твердыми убеждениями. Эржика уже давно перестала быть простой служанкой - она стала частью семьи. Доктор бесплатно лечил ее детей, племянников, как, впрочем, и любого другого, приведенного ею на медицинский осмотр. Они всегда поздравляли друг друга с праздниками. На православное Рождество детишки Эржики находили свои подарки под елкой рядом с сюрпризами для детей доктора, а на католическое все домочадцы уплетали за обе щеки испеченные Эржикой лакомства. Как часто случается в обществе, где живут люди, говорящие на разных языках, каждое утро, принося доктору чай, служанка желала ему на сербском «Dobro jutro, gospodine», и получала приветливый венгерский ответ «Jo’reggelt, Erži».
С поварешкой в руке, вспотевшая от горячего супа, который варила в тот момент, когда услышала грохот, Эржика подошла к воротам и по-хозяйски уперла руки в боки. Она сбросила фартук и швырнула его наружу. «Не для того я эти ворота красила, чтобы ты их своим сапогом портил, парень», - громко и возмущенно произнесла она, такая большая и грозная, на чистом венгерском.
«Кто здесь живет?», - спросил жандарм.
«А ты как думаешь, кто здесь живет, юноша?», - ответила она на вопрос вопросом, стремясь выиграть время.
«Тут написано, что это дом какого-то доктора-серба. Его и ищем», - сообщил военный, указывая пальцем на висевшую на стене табличку с надписью «Педиатрия».
«Что, заусеницы замучали?», - дерзко и громко усмехнулась Эржика. Венгерский соглядатай, ожидавший чего угодно, только не такой наглости, нерешительно произнес: «Мы пришли, чтобы его забрать».
«С сегодняшнего дня здесь живу я и только я, а ты, верящий всему тому, что на стенах пишут, пойди да поищи себе другой дом. Тут уже и без тебя твою работу выполнили. А если еще раз сюда прийти посмеешь, поволоку тебя в штаб и там расскажу, что вместо того, чтобы ловить жидов, ты беспокоишь почтенных венгерских вдов».
Все это она произнесла с такой интонацией, что доктор и его семья, сидевшие за столом в гостинной в полном мраке, со спущенными ставнями и при выключенном свете, переглянувшись, безмолвно вопрошали друг друга, о чем можно было так громко и так бесцеремонно говорить с захватчиками. Юноша в униформе был обучен грабить и убивать, но не знал, как реагировать на поведение жены воина, погибшего за великую Венгерскую империю - роль, которую Эржика так мастерски играла. На минуту замолчав, он осмотрел ее с головы до ног и убедился: мимо этой женщины, готовой на все, он ни за что не пройдет в дом. Стукнув каблуками в знак приветствия, он произнес «Sajnálom asszonyom» (простите, госпожа), развернулся и ушел восвояси. Театрально и по-хозяйски Эржика хлопнула дверью, еще раз убеждая его в том, как глупо было бы сюда вернуться.
Семья Петрович, испуганная происходящим, не могла уловить суть разговора. Они не знали, кто войдет в комнату: Эржика или военный, вознамерившийся ворваться в их дом. Вошла она, со вновь завязанным передником, и спокойно, на сербском, сказала: «Он не вернется».
Девочки подскочили и обняли ее за объемную талию, зарыв лица в складки огромного фартука. Доктор медленно встал, обошел вокруг стола и взял Эржику за левую руку. Ее ладонь была по-мужски крепкой и жесткой, закаленной бесконечными стирками, мытьем посуды, колкой дров, чисткой орехов и выпечкой хлеба. Плавным движением, похожим на то, что совершает джентльмен, сопровождая даму на танец, доктор поднял эту усталую руку, склонил голову и опустил свои дрожащие губы на запястье спасительницы.
Такого необычного зрелища никогда прежде не было и больше никогда не будет в стенах этого дома. Тот поцелуй никто никогда не помянет ни словом, ни делом, но каждый, кто его видел, знал - он заменил тысячи «Спасибо», на которые тогда не нашлось слов ни в одном из двух известных домочадцам языков. В отличие от многих, семья доктора пережила тот страшный день.
На той же улице произошла еще одна такая сцена, но увенчалась она совсем другим концом. Служанка-венгерка распахнула ворота и впустила жандармов в дом. Войдя, они застали Пайю Яковлевича и его семью за столом. Когда хозяин ответил отрицательно на вопрос, есть ли у них оружие, Магрита махнула головой в сторону чердака. Ближайший из жандармов потребовал провести его туда, в то время как двое оставшихся застыли, направив ружья в сторону домочадцев. Пайя, как и любой хороший торговец, точно знал, что есть и чего нет у него в доме. Шум, треск, удары и хруст ломавшихся вещей долго доносились со стороны чердака. Наконец военный вернулся в комнату изрядно раздосадованный, но отнюдь не с пустыми руками. Оружия не было, но он нашел флаг Королевства Югославии. Тот лежал в ящике с документами, свидетельствами, счетами, книгами и старыми фотографиями. Жандарм разъяренно швырнул его в лицо хозяину и приказал встать. Пайя Яковлевич послушно поднялся, ожидая наказания. Его издевательски замотали во флаг и толкнули к выходу, а у самого порога так резко пнули наружу, что он не смог удержаться на ногах.
Милетичева (улица Светозара Милетича) была полна военных и заключенных, стоявших на коленях в снегу посреди улицы, слывшей средоточием интеллигенции. Здесь жили все известные в городе просветители. Нападению подвергся каждый дом. Все ворота были распахнуты, а все ставни - опущены. На пересечении с Грчкошкольской лежало несколько расстрелянных. Фасад здания Сербского банка, возведенный в стиле эклетики, с барочными балконами и кованными решетками на входной двери, был забрызган кровью. Блестящий позолоченный Меркурий на куполе особняка и мертвые люди повсюду на улицах.
Пока Пайе Яковлевич пытался подняться на ноги, путаясь в брошенный ему на спину флаг, в его затылок влетела пуля. Курок был спущен без слов и предупреждений. Пайе упал навзничь, а на его окровавленную голову и плечи милосердно лег злополучный сербский триколор. Магрита вышла из квартиры и осторожно попятилась вдоль стены по направлению к своему дому. Мы никогда не узнаем, была ли она в курсе того, что натворила, и раскаялась ли. Но доподлинно известно, что с тех пор никто не хотел брать ее в услужение и принимать у себя дома.
А в том месте, где Нови Сад выше всего, там, где сходятся улицы Змай Йовина и Светозара Милетича, а молодежь сидит и попивает пиво, навеки легли тени старых, лишенных жизни соседей».
Отрывок из книги Марии Васич «Когда Бог зажмурится»
«… На другом конце города жандармы вламывались в дома, не дожидаясь приговора, и вершили суд на месте. Добрались они и до здания, где обитал доктор, и нетерпеливо забарабанили в его двери. Доктор Петрович жил с женой и двумя дочками, никогда не занимался политикой и никогда ее не обсуждал. Его интересовали только дети, а его единственной политикой была педиатрия. Дверь открыла Эржика, служившая доктору верой и правдой долгие годы. Это была статная женщина плотного телосложения, с крепкими руками и не менее твердыми убеждениями. Эржика уже давно перестала быть простой служанкой - она стала частью семьи. Доктор бесплатно лечил ее детей, племянников, как, впрочем, и любого другого, приведенного ею на медицинский осмотр. Они всегда поздравляли друг друга с праздниками. На православное Рождество детишки Эржики находили свои подарки под елкой рядом с сюрпризами для детей доктора, а на католическое все домочадцы уплетали за обе щеки испеченные Эржикой лакомства. Как часто случается в обществе, где живут люди, говорящие на разных языках, каждое утро, принося доктору чай, служанка желала ему на сербском «Dobro jutro, gospodine», и получала приветливый венгерский ответ «Jo’reggelt, Erži».
С поварешкой в руке, вспотевшая от горячего супа, который варила в тот момент, когда услышала грохот, Эржика подошла к воротам и по-хозяйски уперла руки в боки. Она сбросила фартук и швырнула его наружу. «Не для того я эти ворота красила, чтобы ты их своим сапогом портил, парень», - громко и возмущенно произнесла она, такая большая и грозная, на чистом венгерском.
«Кто здесь живет?», - спросил жандарм.
«А ты как думаешь, кто здесь живет, юноша?», - ответила она на вопрос вопросом, стремясь выиграть время.
«Тут написано, что это дом какого-то доктора-серба. Его и ищем», - сообщил военный, указывая пальцем на висевшую на стене табличку с надписью «Педиатрия».
«Что, заусеницы замучали?», - дерзко и громко усмехнулась Эржика. Венгерский соглядатай, ожидавший чего угодно, только не такой наглости, нерешительно произнес: «Мы пришли, чтобы его забрать».
«С сегодняшнего дня здесь живу я и только я, а ты, верящий всему тому, что на стенах пишут, пойди да поищи себе другой дом. Тут уже и без тебя твою работу выполнили. А если еще раз сюда прийти посмеешь, поволоку тебя в штаб и там расскажу, что вместо того, чтобы ловить жидов, ты беспокоишь почтенных венгерских вдов».
Все это она произнесла с такой интонацией, что доктор и его семья, сидевшие за столом в гостинной в полном мраке, со спущенными ставнями и при выключенном свете, переглянувшись, безмолвно вопрошали друг друга, о чем можно было так громко и так бесцеремонно говорить с захватчиками. Юноша в униформе был обучен грабить и убивать, но не знал, как реагировать на поведение жены воина, погибшего за великую Венгерскую империю - роль, которую Эржика так мастерски играла. На минуту замолчав, он осмотрел ее с головы до ног и убедился: мимо этой женщины, готовой на все, он ни за что не пройдет в дом. Стукнув каблуками в знак приветствия, он произнес «Sajnálom asszonyom» (простите, госпожа), развернулся и ушел восвояси. Театрально и по-хозяйски Эржика хлопнула дверью, еще раз убеждая его в том, как глупо было бы сюда вернуться.
Семья Петрович, испуганная происходящим, не могла уловить суть разговора. Они не знали, кто войдет в комнату: Эржика или военный, вознамерившийся ворваться в их дом. Вошла она, со вновь завязанным передником, и спокойно, на сербском, сказала: «Он не вернется».
Девочки подскочили и обняли ее за объемную талию, зарыв лица в складки огромного фартука. Доктор медленно встал, обошел вокруг стола и взял Эржику за левую руку. Ее ладонь была по-мужски крепкой и жесткой, закаленной бесконечными стирками, мытьем посуды, колкой дров, чисткой орехов и выпечкой хлеба. Плавным движением, похожим на то, что совершает джентльмен, сопровождая даму на танец, доктор поднял эту усталую руку, склонил голову и опустил свои дрожащие губы на запястье спасительницы.
Такого необычного зрелища никогда прежде не было и больше никогда не будет в стенах этого дома. Тот поцелуй никто никогда не помянет ни словом, ни делом, но каждый, кто его видел, знал - он заменил тысячи «Спасибо», на которые тогда не нашлось слов ни в одном из двух известных домочадцам языков. В отличие от многих, семья доктора пережила тот страшный день.
На той же улице произошла еще одна такая сцена, но увенчалась она совсем другим концом. Служанка-венгерка распахнула ворота и впустила жандармов в дом. Войдя, они застали Пайю Яковлевича и его семью за столом. Когда хозяин ответил отрицательно на вопрос, есть ли у них оружие, Магрита махнула головой в сторону чердака. Ближайший из жандармов потребовал провести его туда, в то время как двое оставшихся застыли, направив ружья в сторону домочадцев. Пайя, как и любой хороший торговец, точно знал, что есть и чего нет у него в доме. Шум, треск, удары и хруст ломавшихся вещей долго доносились со стороны чердака. Наконец военный вернулся в комнату изрядно раздосадованный, но отнюдь не с пустыми руками. Оружия не было, но он нашел флаг Королевства Югославии. Тот лежал в ящике с документами, свидетельствами, счетами, книгами и старыми фотографиями. Жандарм разъяренно швырнул его в лицо хозяину и приказал встать. Пайя Яковлевич послушно поднялся, ожидая наказания. Его издевательски замотали во флаг и толкнули к выходу, а у самого порога так резко пнули наружу, что он не смог удержаться на ногах.
Милетичева (улица Светозара Милетича) была полна военных и заключенных, стоявших на коленях в снегу посреди улицы, слывшей средоточием интеллигенции. Здесь жили все известные в городе просветители. Нападению подвергся каждый дом. Все ворота были распахнуты, а все ставни - опущены. На пересечении с Грчкошкольской лежало несколько расстрелянных. Фасад здания Сербского банка, возведенный в стиле эклетики, с барочными балконами и кованными решетками на входной двери, был забрызган кровью. Блестящий позолоченный Меркурий на куполе особняка и мертвые люди повсюду на улицах.
Пока Пайе Яковлевич пытался подняться на ноги, путаясь в брошенный ему на спину флаг, в его затылок влетела пуля. Курок был спущен без слов и предупреждений. Пайе упал навзничь, а на его окровавленную голову и плечи милосердно лег злополучный сербский триколор. Магрита вышла из квартиры и осторожно попятилась вдоль стены по направлению к своему дому. Мы никогда не узнаем, была ли она в курсе того, что натворила, и раскаялась ли. Но доподлинно известно, что с тех пор никто не хотел брать ее в услужение и принимать у себя дома.
А в том месте, где Нови Сад выше всего, там, где сходятся улицы Змай Йовина и Светозара Милетича, а молодежь сидит и попивает пиво, навеки легли тени старых, лишенных жизни соседей».
Отрывок из книги Марии Васич «Когда Бог зажмурится»