«Агенты Германии» так не живут...
Поляков-Литовцев С.Л. Радек - мнимый простофиля. // Сегодня. Рига, 1937. №43 , 12 февраля, с. 2-3.
1.
Предавшись воспоминаниям о Карле Радеке, мои коллеги по «Сегодня» разохотили и меня вспомнить старину. Старину - как же назвать иначе 1917 год? (...)
Как на экранной ленте развертывается передо мною жизнь Стокгольма 1917 года. (...)
Центром жизни Стокгольма был в то время Гранд Рояль Отель. Там жили дипломаты, военные, журналисты, купцы, первые беженцы, а в обширном кафэ отеля собирались решительно все, имевшие какое-нибудь отношение к дипломатии, политике, торговле, журнализму и шпионажу. Вечером веранда отеля и кафэ представляли собою огромный международный лагерь. Военный агент тут оказывался невольным соседом господина с бриллиантовой шпилькой в галстуке, о котором он ежедневно получал от своих агентов рапорты. (...) Международные феи, играющие роль одиноких жен моряков, уплывших далеко, искусно олицетворяют добродетель, готовую пошатнуться, если рядом сидящий военный поставщик или финансовый деятель проявит склонность к неосторожной болтовне - и за этот грех заплатит какая-нибудь контр-разведка. (...) Для завершения удовольствия каждый уверен, что сосед - шпион. (...) Сколько раз я себя спрашивал: Господи, да не шпион ли и я сам?!.. Такова атмосфера.
2.
Летом 1917 года в Стокгольме появились люди особой марки. Про них можно было, по крайней мере сказать, что они не принадлежат к интернациональной толпе Стокгольма. Кто это были? Представьте себе, как раз - интернационалисты! Социалисты II Интернационала. Ходили они часто небольшими группами, и при первом взгляде на них было ясно, кто они. Вот немцы, вот голландцы,
вот русские, вот венцы. Съехались они сюда с благородным намерением попытаться приблизить мир. Помните, знаменитую социалистическую конференцию мира 1917 года? Так вот, это были делегаты. Делом правил энергичный, умный и легкий Камил Гюисманс, секретарь II Интернационала, теперешний председатель бельгийской палаты. Делегаты были все на подбор честные, искренние и идейные люди. Но эти качества только подчеркивали их безсилие. (...) Все эти интернационалисты, оказавшись перед действительностью, силою вещей были вынуждены защищать точку зрения своих правительств. Это же не был Циммервальд! Эти социалисты были и патриотами. Из конференции ничего не вышло, кроме именно этого урока безсилия интернационального социализма в трагическую пору войны, когда народ шел против народа.
Среди этих людей я часто замечал молодого человека в ученых очках с вечной трубкой во рту. Он имел созерцательный, несколько иронический и скучающий вид моряка, оказавшегося без дела на суше. Я спросил, кто это. Мне сказали - Карл Радек, австрийский большевик. Имя мне тогда говорило очень мало. Но вскоре мне пришлось с ним познакомиться довольно близко. В Стокгольме я в то время представлял «Русское Слово» и одновременно, по предложению российского посланника А.В. Неклюдова, утвержденного министерством иностр. дел при П.Н. Милюкове, состоял чем-то вроде политического советника при российской миссии (без жалованья, конечно). Немцы тогда занимали Польшу, и мне надо было следить за польскими делами. Польского языка я не знал, газет варшавских не мог читать. Вздумал я поискать секретаря по польским делам. Редакция денег не жалела и разрешила мне третьего помощника. Стал я разспрашивать знакомых журналистов, не знают ли подходящего человека. Нет. Наконец, корреспондент «Русских Ведомостей» старик Гроссман, ныне покойный, сказал:
- Отчего бы вам не пригласить Радека? Отлично знает польский язык.
Большевистские убеждения Радека меня нисколько не интересовали - это было задолго до октября. Меня несколько смущало, что Радек - иностранец, подданный вражеской державы. На этот счет в то время было строго.
Какой же он австриец! - поляк, политически тяготеющий к революционной России.
Немного самонадеянно, я считал себя в смысле лояльности «женою Цезаря», т.е. выше подозрений и решил предложить работу Радеку. Радек предложение принял, курьезно оговорив, что его помощь мне будет носить чисто технический характер - участвовать хотя бы косвенно в буржуазной газете ему не позволяют убеждения. Я, шутя, ему заметил, что я, с своей стороны, также готов подчеркнуть технический характер его сотрудничества со мною - с большевиком мне также было бы не по пути. Условились: час работы в день - доклад о содержании польских газет. Мы начали работать. Чтобы к этому уже не возвращаться, скажу сейчас, отчего наше сотрудничество затем прервалось. Я узнал, что в Стокгольме открывается отдел большевистской «Правды» и что им будет заведывать Радек. Это, с моей точки зрения, меняло дело. Когда австрийский интернационалист официально выступает в роли активного русского большевика, он уже становится прямым политическим противником. Я об этом сказал Радеку без фальши.
- «Я мог бы сослаться на разные выдуманные причины, но не хочу с вами хитрить. Вы будете тут печатать бюллетень «Правды», мне надо будет с вами в моей газете бороться - нехорошо, разстанемся. - Радек, помню, покраснел: ему, должно быть, сделалось неловко от того, что эта естественная мысль пришла в голову «буржуазному журналисту», а не ему. Он со мною согласился и мы разстались мирно.
Должен сказать, что Радека я ценил. Когда нам потом разсказывали, что Радек вместе с другими большевиками работали для Германии - мне всегда делалось противно и тошно. Радек бедствовал. 800 крон в месяц, которые я ему платил, представляли для него огромную сумму. «Агенты Германии» так не живут... Он импонировал мне двумя чертами: глубочайшей искренностью и жаром его убеждений и необыкновенной образованностью.
Образован он был вообще. Едва ли можно было видеть его без какой-нибудь книги подмышкой или в кармане. При чем это не были дешевые революционные шпаргалки, а книги высокого качества. Философы классические и современные, эссеисты, социологи. Но главная образованность Радека была политическая. Я уже сам в то время достаточно хорошо знал Европу и главные течения европейской политической практики. Радек меня ослеплял своими знаниями, и должен признать честно, что я ему очень многим обязан. Дам примеры. Читал он для меня, как я уже говорил, польские газеты. Но попутно он разсуждал о немецких, австрийских и английских делах. Если в крупной европейской газете появлялась значительная статья без подписи, Радек знал, кто ее написал. Говорил он так: газета принадлежит такой-то группе. За нею стоит этот политический деятель (или интриган). Воротит в ней всем такой-то. Судя по такому признаку, статью написал этот - имя рек. И так он знал всю Европу - все группы, все партии... Дивился я - откуда сие?
Но знание может быть немного формальным. Радековское знание не было простой осведомленностью - оно было философским и аналитическим. Спорили мы с ним нередко о русских делах. Печально в этом признаться, он понимал русские дела лучше меня и многих моих в то время единомышленников. Я был оптимистом, верил в плодотворный порыв молодой русской революции. Верил, что страна пойдет за Временным правительством, а не за демагогами. Радек вынимал изо рта трубку и спокойно, без всякого полемического жара, замечал:
- Вы зовете народ к жертвам, к продолжению войны. Мы говорим ему, что жертв, безсмысленных жертв он приносил уже довольно и что пора ему подумать о землице. Пойдет за вами?! - и в глазах зажигалась ирония. (...)
С. Поляков-Литовцев.
Париж.
1.
Предавшись воспоминаниям о Карле Радеке, мои коллеги по «Сегодня» разохотили и меня вспомнить старину. Старину - как же назвать иначе 1917 год? (...)
Как на экранной ленте развертывается передо мною жизнь Стокгольма 1917 года. (...)
Центром жизни Стокгольма был в то время Гранд Рояль Отель. Там жили дипломаты, военные, журналисты, купцы, первые беженцы, а в обширном кафэ отеля собирались решительно все, имевшие какое-нибудь отношение к дипломатии, политике, торговле, журнализму и шпионажу. Вечером веранда отеля и кафэ представляли собою огромный международный лагерь. Военный агент тут оказывался невольным соседом господина с бриллиантовой шпилькой в галстуке, о котором он ежедневно получал от своих агентов рапорты. (...) Международные феи, играющие роль одиноких жен моряков, уплывших далеко, искусно олицетворяют добродетель, готовую пошатнуться, если рядом сидящий военный поставщик или финансовый деятель проявит склонность к неосторожной болтовне - и за этот грех заплатит какая-нибудь контр-разведка. (...) Для завершения удовольствия каждый уверен, что сосед - шпион. (...) Сколько раз я себя спрашивал: Господи, да не шпион ли и я сам?!.. Такова атмосфера.
2.
Летом 1917 года в Стокгольме появились люди особой марки. Про них можно было, по крайней мере сказать, что они не принадлежат к интернациональной толпе Стокгольма. Кто это были? Представьте себе, как раз - интернационалисты! Социалисты II Интернационала. Ходили они часто небольшими группами, и при первом взгляде на них было ясно, кто они. Вот немцы, вот голландцы,
вот русские, вот венцы. Съехались они сюда с благородным намерением попытаться приблизить мир. Помните, знаменитую социалистическую конференцию мира 1917 года? Так вот, это были делегаты. Делом правил энергичный, умный и легкий Камил Гюисманс, секретарь II Интернационала, теперешний председатель бельгийской палаты. Делегаты были все на подбор честные, искренние и идейные люди. Но эти качества только подчеркивали их безсилие. (...) Все эти интернационалисты, оказавшись перед действительностью, силою вещей были вынуждены защищать точку зрения своих правительств. Это же не был Циммервальд! Эти социалисты были и патриотами. Из конференции ничего не вышло, кроме именно этого урока безсилия интернационального социализма в трагическую пору войны, когда народ шел против народа.
Среди этих людей я часто замечал молодого человека в ученых очках с вечной трубкой во рту. Он имел созерцательный, несколько иронический и скучающий вид моряка, оказавшегося без дела на суше. Я спросил, кто это. Мне сказали - Карл Радек, австрийский большевик. Имя мне тогда говорило очень мало. Но вскоре мне пришлось с ним познакомиться довольно близко. В Стокгольме я в то время представлял «Русское Слово» и одновременно, по предложению российского посланника А.В. Неклюдова, утвержденного министерством иностр. дел при П.Н. Милюкове, состоял чем-то вроде политического советника при российской миссии (без жалованья, конечно). Немцы тогда занимали Польшу, и мне надо было следить за польскими делами. Польского языка я не знал, газет варшавских не мог читать. Вздумал я поискать секретаря по польским делам. Редакция денег не жалела и разрешила мне третьего помощника. Стал я разспрашивать знакомых журналистов, не знают ли подходящего человека. Нет. Наконец, корреспондент «Русских Ведомостей» старик Гроссман, ныне покойный, сказал:
- Отчего бы вам не пригласить Радека? Отлично знает польский язык.
Большевистские убеждения Радека меня нисколько не интересовали - это было задолго до октября. Меня несколько смущало, что Радек - иностранец, подданный вражеской державы. На этот счет в то время было строго.
Какой же он австриец! - поляк, политически тяготеющий к революционной России.
Немного самонадеянно, я считал себя в смысле лояльности «женою Цезаря», т.е. выше подозрений и решил предложить работу Радеку. Радек предложение принял, курьезно оговорив, что его помощь мне будет носить чисто технический характер - участвовать хотя бы косвенно в буржуазной газете ему не позволяют убеждения. Я, шутя, ему заметил, что я, с своей стороны, также готов подчеркнуть технический характер его сотрудничества со мною - с большевиком мне также было бы не по пути. Условились: час работы в день - доклад о содержании польских газет. Мы начали работать. Чтобы к этому уже не возвращаться, скажу сейчас, отчего наше сотрудничество затем прервалось. Я узнал, что в Стокгольме открывается отдел большевистской «Правды» и что им будет заведывать Радек. Это, с моей точки зрения, меняло дело. Когда австрийский интернационалист официально выступает в роли активного русского большевика, он уже становится прямым политическим противником. Я об этом сказал Радеку без фальши.
- «Я мог бы сослаться на разные выдуманные причины, но не хочу с вами хитрить. Вы будете тут печатать бюллетень «Правды», мне надо будет с вами в моей газете бороться - нехорошо, разстанемся. - Радек, помню, покраснел: ему, должно быть, сделалось неловко от того, что эта естественная мысль пришла в голову «буржуазному журналисту», а не ему. Он со мною согласился и мы разстались мирно.
Должен сказать, что Радека я ценил. Когда нам потом разсказывали, что Радек вместе с другими большевиками работали для Германии - мне всегда делалось противно и тошно. Радек бедствовал. 800 крон в месяц, которые я ему платил, представляли для него огромную сумму. «Агенты Германии» так не живут... Он импонировал мне двумя чертами: глубочайшей искренностью и жаром его убеждений и необыкновенной образованностью.
Образован он был вообще. Едва ли можно было видеть его без какой-нибудь книги подмышкой или в кармане. При чем это не были дешевые революционные шпаргалки, а книги высокого качества. Философы классические и современные, эссеисты, социологи. Но главная образованность Радека была политическая. Я уже сам в то время достаточно хорошо знал Европу и главные течения европейской политической практики. Радек меня ослеплял своими знаниями, и должен признать честно, что я ему очень многим обязан. Дам примеры. Читал он для меня, как я уже говорил, польские газеты. Но попутно он разсуждал о немецких, австрийских и английских делах. Если в крупной европейской газете появлялась значительная статья без подписи, Радек знал, кто ее написал. Говорил он так: газета принадлежит такой-то группе. За нею стоит этот политический деятель (или интриган). Воротит в ней всем такой-то. Судя по такому признаку, статью написал этот - имя рек. И так он знал всю Европу - все группы, все партии... Дивился я - откуда сие?
Но знание может быть немного формальным. Радековское знание не было простой осведомленностью - оно было философским и аналитическим. Спорили мы с ним нередко о русских делах. Печально в этом признаться, он понимал русские дела лучше меня и многих моих в то время единомышленников. Я был оптимистом, верил в плодотворный порыв молодой русской революции. Верил, что страна пойдет за Временным правительством, а не за демагогами. Радек вынимал изо рта трубку и спокойно, без всякого полемического жара, замечал:
- Вы зовете народ к жертвам, к продолжению войны. Мы говорим ему, что жертв, безсмысленных жертв он приносил уже довольно и что пора ему подумать о землице. Пойдет за вами?! - и в глазах зажигалась ирония. (...)
С. Поляков-Литовцев.
Париж.