Turned On - Голоса ангелов (окончание)
Давненько, давненько ничего тут не появлялось. Дела у меня, и хоть бы кто из вас чего написал или перевёл!
Читаем дальше книгу о Роллинзе.
В этом созвездии лиц, оказавших влияние, ярче всех сияла Лидия Ланч, прибывшая в Лос-Анджелес недавно. Она всего пару лет увлекалась деятельностью Роллинза, но при этом уже была ветераном своих собственных войн искусства, работая на ниве самовыражения с 1976 года, когда она создала группу Teenage Jesus & the Jerks в Нью-Йорке. С тех пор её портфолио было разнообразным и противоречивым, разлетаясь в музыкальном, печатном и устном творчестве её грубо излагаемой женской яростью, но никогда она не была самой собой более, чем когда одна на сцене говорила с микрофоном в руке.
Получившая в подарок от детских ран крылья ярости, Ланч в своих перфомансах вгрызалась в круги мучений, достигавшие кульминации в финальном самоистязании. Она шумела, кричала, язвила, уничтожала… Подача была яростной и пронизывающей, словно гитары в инструментале Teenage Jesus & the Jerks “Red Alert”, визжащие почти как вьюга. Настоящая красная угроза - кровь! - кровоизлияние словесной силы. Такие кровоизлияния могли затрагивать людей из аудитории, но залечивались прямо внутри. Она нашла стерильное пространство - микрофон, сцена и свет софитов - в котором могла управлять исследованиями своих кровавых побегов, злыми экспериментами с целью увидеть, что живет, что умирает, и какой боли может стоить жизнь: «Почему пациент всегда должен быть долбанным доктором?»
Роллинз пришёл посмотреть устное выступление Ланч и в заключении её сета повернулся на каблуках и вышел вон. Ланч была довольно впечатлена, чтобы выказать ответную благосклонность и посетить одно из его ранних сольных выступлений. Лидия Ланч: «Мы ходили в Beyond Baroque и видели, как он читает - это было довольно круто. Тогда он был не комедиантом, как сейчас, а настоящим раздражителем публики, рассказывавшим реально жесткие вещи в реально пугающем стиле, поэтому его исполнение показалось мне превосходным, и когда он закончил, я пошла и представилась… Мне понравилось, что он был очень тих, очень силён и почти неизвестен, потому что он имел позади сцену в округе Колумбия, не имевшую никакого отношения к тому, чем занималась я. Думаю, это был тот род силы, которую связывают со мной, и в итоге нашёлся некто, сопоставимый со мной в этой сфере - и я подозреваю, что до того времени я не встречала никого подобного, в ком бились те же ритмы, что и во мне. Единственное - у меня было больше внешней личностной экспрессии, чем у него. Для некоторых людей это ситуация «делай или умри» - совершить самоубийство или оставить дом. И в этом мы, думаю, сошлись. Это было основой».
Получив от Ланч приглашение к ней в Голливуд, Роллинз покорно совершил автобусное путешествие из Редондо Бич длиной в полдня. Ланч, как и её друг Марси Блостейн, уже сделала себе татуировки флаговской решётки сзади на шее - как рассказывает её другой приятель, план Ланч состоял в том, чтобы, когда она будет делать Роллинзу минет, в какой-то момент он потянул бы её волосы, увидел решётку, и в его мозгу раздался бы взрыв. Когда обед завершился, Ланч сделала гостю массаж спины и отвела его в свою спальню. Как сказал Роллинз журналу “Details” в январе 1994 года, «Она нанесла по мне авиаудар… Потом она дала мне “Black Spring” Генри Миллера, что-то из Чарльза Буковски и несколько записей Ника Кейва. Она сказала: «Генри, Black Flag - хорошая группа, но когда начнёшь работать сам, зови меня. Ты начнёшь сольную карьеру и станешь круче Джима Моррсиона». Скоро они стали настоящими друзьями, любовниками (время от времени) и товарищами по искусству.
Ланч видела в Роллинзе родственную душу, а он был покорён её богатым жизненным и артистическим опытом. Ланч обладала сетью, охватывавшей оба побережья Америки и простиравшейся до Лондона и Австралии - изодранная нервная система родственных душ, с которыми она работала и играла. Она подсадила его на Swans, Sonic Youth, Диаманду Галас и Einstürzende Neubauten. Она много читала - и именно тот род литературы, который стал неизменным боеприпасом Роллинза; имена - Селби Миллер, Селин - которые он будет призывать на пути в новую область самовыражения, как католик призывает святых; ещё один мир, осаждаемый сомнениями и изоляцией: письменное слово.
Для Ланч он был плодородной почвой: «Он не особенно много знал за пределами той среды, из которой произошёл. Он был новичком в мире и, думаю, читал не особо много литературы, когда я его встретила. Он был в самом начале своего третьего десятка, и многие мужчины (особенно в Америке) по-настоящему бунтовали против литературы в молодости - возможно, потому что не брали в руки правильных книг. И вот, я рассказала ему о Хьюберте Селби младшем, о Генри Миллере, и он, конечно, стал читать у них всё, что мог найти». Однажды впечатлённый чем-то по наводке человека, которого он уважает - ровни - Роллинз наваливался на новый культурный материал всем своим весом. Если это были книги, он читал их все. Если это была музыка, он врубался в неё через бутлеги, неизданные сессии и записанные на диктофон концерты.
Генри Миллер стал его первой литературной любовью. Несдержанность Миллера, его радостное аутсайдерство, его громадное чувственное отвращение к жизни, Богу и Америке тонизировали Роллинза. Первой встречей для него была «Чёрная весна» - экстатическая тирада, опубликованная Миллером в Париже в 1936 году. Проза Миллера была возбуждённой, распухшей от слов и чувств, но она же была изоляцией его лирического героя, отчасти и привлекшей Роллинза - восстание над виной, долгом и заботой, над обществом в направлении сияющего источника собственных сил: себя. Отчуждение Генри Миллера не причина для расстройства, а страна радости; самость разрастается до горизонта, сердце стучится в рёбра, словно собака в дверь, и целый мир щекочет в паху. Иногда Роллинз будет зачитывать пассажи из Миллера ошеломлённой публике Black Flag: «Завтра вы можете стать причиной крушения своего мира. Завтра вы, быть может, споёте в Раю над дымящимися руинами ваших городов мира. Но сегодня я лучше буду думать об одном человеке, одиночке, человеке без имени и страны; человеке, которого я уважаю, потому что он не имеет с вами абсолютно ничего общего - О СЕБЕ. Сегодня я буду созерцать то, что я есть».
Тёрстон Мур из Sonic Youth, посетивший Лос-Анджелес в конце 1983 года, был представлен Роллинзу Лидией Ланч, которую он знал по манхэттенской no-wave-сцене: «Я пришёл к Линде в Мелроуз в Голливуде - они сидели на крыльце. Лидия знакомит нас, и он смотрит на меня, будто он мэнсонов психопат: «Эй! Здаровкакдела!», жмёт мою руку и почти что ломает в ней все кости. И Лидия болтает, она очень шумная и колкая и язвительная по поводу всего, а Генри молчит. Ему нечего было сказать. Она уходит в дом, и я пытаюсь расколоть лёд, потому что он просто сидит, холодно сжимая свой бильярдный шар и вертя головой, кидая взгляды - очень дико. И я говорю: «Ну так как, Флаг вроде как взял паузу сейчас?» Он говорит: «Мы этой хернёй не занимаемся. Мы не берём пауз. Я встаю, я тренируюсь, мы весь день репетируем, а потом я иду домой и пишу». Вот так примерно разговор и завершился».
В других обстоятельствах Роллинз, однако, был другим человеком. Джессами Калкин, английский журналист из Лос-Анджелеса, ставший впоследствии гастрольным менеджером Einstürzende Neubauten, был ещё одним другом Лидии Ланч: «Впервые я встретил Генри, когда он пришёл домой к Марси - у них с Лидией было свидание. И он очень отличался от прочих многообещающих рок-звёзд, которых я видел. Он очень пугающе выглядел - глаза, причёска - но был очень общительным и обходительным. И таким нешаблонным! В какой-то момент он взялся и перемыл всю посуду у Марси, очень врубился в это нудное дело и рассказывал, какой он «Посудомоечный Человек», такую хрень нёс, а затем надел посудомоечный таз себе на голову. Так и не замолкал. Лидия очень его доставала, но она вообще со всеми мужиками такая. Он совершенно уникальный, Генри - я всегда думал, что он мог бы сделать великолепное ток-шоу. Истории, которые он рассказывал, были прямо как те, что он рассказывал со сцены - иногда они ими и были. Но как это остроумно! Он не старался всё время быть клёвым, и ещё постоянно шутил о том, какой маленький у него член. Думаю, иногда он мог быть и страшен, но я никогда не видел его агрессивным. Он всегда казался счастливее всего, когда люди вокруг смеялись - это определённо его подзадоривало».
Наиболее известная совместная акция Роллинза и Ланч состоялась в клубе Лхаса (Голливуд) в конце 1983 года. Флаер мероприятия гласил: Why You Murder Me Productions представляет динамичный дуэт Роллинза и Ланч против тебя. Ты ли один из Немногих Избранных, и если так, то пройдёшь ли ты тест на выживание? Подумай - а потом подумай ещё раз. Первый из серии многочисленных ударов вот-вот будет нанесён. Искусство, Повествование, Литература, Перфоманс, Музыка, Удар («И если это не говорило вам всё», - комментировала Ланч журналу EAR в 1988 году - «Вы идиот»).
«У меня была идея», - вспоминает Лидия Ланч - «И никто не мог её воплотить. Я спрашивала Ника Кейва, он не стал, слишком застенчив был, но Генри взялся с энтузиазмом, настоящая гроза». Мысль Ланч заключалась в том, чтобы она и Роллинз находились в тёмной комнате клуба и ждали там посетителей, которые должны были быть ошарашены внезапным включением света и какой-нибудь шуточкой. По другую сторону двери друзья парочки сеяли страх в толпе. Лидия Ланч: «От того, как вы реагировали на попадание в тёмную комнату со мной и Роллинзом, зависело, как над вами пошутят. И над всеми шутили по-разному. Это было очень интересно - это был почти настоящий военно-психологический террор, и это было здорово, наиболее личностный перфоманс, которой только можно представить». И от того, что слухи, один хуже другого, расходились по клубу - слухи о собаках, электричестве, вуду и телесных посягательствах, ослеплённые жертвы спотыкались в логове Роллинза и Ланч.
Некоторым везло больше, чем другим. «Это на самом деле саркастично: маленькая надменная сучка попадает туда со своей позицией типа: «Ну, я думала, вы двое знаете все ответы…», и в этот момент Роллинз бросает её на пол, задирает юбку, приговаривая: «Кто-нибудь лапает ЭТО? Кто-нибудь трахает ЭТО?» Это было самым совершенным унижением, которое я видела! Невообразимо! Потом этот сладенький маленький мальчик-панк попадает туда, дрожит весь, буквально дрожит и выдаёт [вибрирующим голосом]: «Я просто хотел узнать, зачем это всё!» И мы оба гладим его, он зажат между нами. Думаю, у него был самый интересный перфоманс - мы просто погладили и успокоили бедного маленького панкера, а потом выкинули его в толпу, так что он мог сказать: «О, это было восхитительно…» Как и любая провокация, вечер породил легенды: первая жертва имела бойфренда-журналиста, и всё дело окрасилось чёрными красками, было осмеяно и обсосано в местной прессе. Лидия Ланч: «Конечно, следующие два-три года меня знали как «ту хулиганку с её отмороженным дружкой Роллинзом». Но какими бы ни были слухи, это привлекло массу прессы, обсуждавшей всего-то семерых человек, которые на самом деле в этом поучаствовали. Для меня это доказательство того, что чем меньше людей видит что-либо, тем больше прессы вы можете к этому притянуть. Это было замечательно».
На мероприятиях вроде описанного Роллинз был одержим духом экспериментаторства, казавшегося неотъемлемой частью климата того времени. К примеру, кислота возвращалась на лос-анджелесскую панк-сцену. Дэво: «Каждый, кто прошёл через психоделики в 70-е, говорил: парни, вы хотите сказать, что не пробовали? Да вы столько потеряли! На панк-сцене была фракция, представленная людьми вроде Black Beauties и Christmas Trees и таблетками, которые вновь стали доступны, потому что каждый приходил, всю ночь пил и оставался до рассвета, и каждый был на чём-то, даже если это были всего лишь No-Doz и кофе - каждый на чём-то сидел. И тут же был другой аспект наркокультуры: ОК, если ты думаешь, что готов, кидай кости, плати цену или получай награду…»
Чак Дуковски, знакомый с ЛСД ещё с дофлаговских дней, сказал Роллинзу, что пара таблеток ЛСД может немного его просветить. Хотя Роллинз держался в стороне от всех наркотиков до этого момента, он был открыт для ЛСД-опыта; всё-таки как наркотик это было практически незаметно - ЛСД не ходил в нос или вены, не наполнял комнату дымом, не имел физических последствий (не приводил к серьёзному недостатку витаминов), и вообще отнимал всего лишь минуты; микроракета, взрывавшая границы внутри человека. Свежий опыт, новый шанс попробовать и создать что-то заново.
Что характерно, Роллинз вошёл в это новое измерение с нечеловеческой решительностью, которая иногда пугала. Дэйв Марки: «Мой друг предложил Генри немного кислоты до шоу. Генри сказал: «Сколько у тебя?» «Две или три». Генри ответил: «Никак не менее десяти!» Смешно было, он был мачо даже в отношении психоделиков…»
Для Роллинза вскрыть себя с помощью ЛСД, сорвать психическую броню, ставшую частью его характера, было дерзким, но необходимым шагом. Дэво: «Это спасло его. Это научило его быть жалостливым в те моменты, когда он был слишком зол на себя или на кого-то ещё, и он просто сбросил весь этот груз, давивший на него, после того как несколько раз принял дозу и увидел чуть больше. Он получил больше, чем ожидал, и это смело его, потому что он подумал: что ж, моя внутренняя дисциплина такова, что я могу уйти на хер в пятое измерение и посмотреть на мир так, словно я уже умер. Он был уверен, что может всё, но он не мог, пока не очистил своё сознание несколькими дозами кислоты и не увидел, что если остановит свои мыслительные процессы, он будет атакован стимуляторами, которых ищет. Он даст им себя разрушить».
Стимуляторы витали в воздухе. Возрождение галлюционгенов в этой среде сопровождалось возвращением интереса к 60-м и почти всеобщим возрождением иконографии 60-х: люди закидывались, отращивали волосы и - вуаля! - Мэнсон опять был в моде. В то время, как новое поколение Южной Калифорнии заигрывало со смертью и взрывающими разум видениями, сигнал из Вакавилля звучал всё сильнее. Группа Red Cross из Саут Бэя недавно перепела “Cease To Exist” с альбома Мэнсона “Lie”. Чарли был повсюду. Лидия Ланч: «Кто тогда не увлекался Мэнсоном? Я имею в виду Мэнсона как великого американского героя, превосходного американского поэта. Мэнсон - по-прежнему лучший артист в перформансе; к сожалению, он выступает только на судебных слушаниях, это однозначная потеря для поэзии! Кто не в восторге от Мэнсона - по крайней мере, в возрасте 20 лет? Как можно не восхищаться человеком, который собственноручно завершил Лето Любви? Что до американской молодёжи, если ты из того поколения, Мэнсон должен быть твоим героем. Ты должен принять тот факт, что этот маленький непривлекательный человек с неподрадаемой харизмой и поэзией убедил людей проделать его грязную работу. В смысле, ха! Какие-либо сходства между мной и Мэнсоном? Он лучший поэт. Он просто чародей, Чарли…»
Конечно же, Black Flag были довольно долго погружены в мощь мифа Мэнсона. Заинтересованность SST в нём, казалось, воплощалась в жизнь неким таинственным путём через Рэймонда Петтиона, чьё воображение гналось за следами Мэнсона, будто безумный судебный эксперт. Петтибоновский флаер «Свободу Чарли!», советовавший писать руководству тюрьмы в Вакавилле и другим официальным лицам, наделал шуму в спальных районах. Его картинка «Пятый Битл», изображавшая Чарли в виде карликового силуэта, злобно поглядывавшего поверх голов Великой Четвёрки, была типичным отражением распространённой в Семье злой инкарнации битломании, находившей зашифрованные команды убить в шумах «Белого Альбома». Навязчивая идея не была привязана только лишь к Калифорнии - нью-йоркеры Sonic Youth, которые вскоре примкнули к SST, также чувствовали импульсы петтибоновского мира образов.
Очарование мэнсоновскими убийствами, характерное для американского андеграунда, достигла пика в неистовой песне Sonic Youth и Лидии Ланч “Death Valley 69”, где сокрушительное веселье падения - через психоделию во тьму, через каньоны Ранчо Баркера в ускоряющихся пустынных колымагах, которые Семья сообща мастерила из деталей краденых машин - достигается закрученными гитарами и боевым воплем: «ПА-ДАЕМ ВНИЗ!», и путешествие, как и вовлечённые в него тела, уничтожает само себя. Но мэнсоновщина Sonic Youth была заигрыванием, своего рода тактикой искусства - как и для большинства вовлечённых в это артистов. Роллинз, органически чуждый заигрываниям, создал физическую связь со всем этим, и именно он с конца 1983 года поддерживал постоянные отношения с Чарльзом Мэнсоном.
29 декабря на концерте в Торренсе Кира сыграла первый концерт с Black Flag. Тёрстон Мур был там: «Вы входите в дом и попадаете на кухню, там сидят люди, пьют, и через дверь кухни вы видите, как играют Флаг с Джинном. Но в кухне был Хэнк с длиннющим микрофонным шнуром, и он просто слетал с катушек. Там были эти долгие инструментальные атаки - группа реально росла - и во время них он пребывал в безумии, нападая на людей и выводя их. Там были девушки, и он полз по ним, поливал их потом и говорил дичайшие вещи - не просто потому, что хотел попробовать выкинуть что-то эдакое, а потому что хотел именно полностью снести им башни. Потом он подошёл к нам, посмотрел на меня, сжал мою руку и произнёс слово «МЯГКО…» - затем стукнул себя в грудь кулаком и произнёс «ЖЁСТКО…», а потом начал зазывать меня к себе - типа, давай драться!»
Мур пал духом, а после шоу Роллинз подошел к нему: «Мы разговаривали с Петтибоном, и Генри подошел и сказал: «Эй, дядь, я тебя не узнал. Не знал, что это ты был». Я сказал: «Это круто». Знаете, я думал, что это было полная шиза, но как бы то ни было… это было круто. Он стал супер-приветливым и сказал: «Я писал Чарли - хочешь посмотреть фотки, которые он присылает?» Я сказал: конечно. Он старался сойтись на теме Чарли только потому, что мы сделали песню “Death Valley 69” с Лидией, и это было до того, как мы узнали обо всём этом возродившемся интересе к Чарли на Западном Побережье… И он мне показывал мне эти картинки, присланные Чарли, полароидные фотки всякие - там Чарли с Х на лбу, Х, превращённым в свастику. И я такой - уау, не знаю, что и сказать. Это было мощно. И он сказал: «Да, Чарли - мой тренер». Не знал, что ему на это ответить, потому что мне не было интересно втягиваться в какие-либо сообщения с Чарльзом Мэнсоном. Потом кто-то спросил: «Чё делаешь вечером, Генри?» Он ответил: «Пойду домой, помедитирую» И мы ушли».
Роллинз получал от Мэнсона не только фото - старый трубадур посылал ему записи, сделанные в камере. Час за часом продолжались эти экскурсии в его тюремное заключение, выдержанные в стиле кантри, где он сам аккомпанировал себе на одной из своих любимых гитар, украшенных вручную (когда он переехал в Коркоран, они были конфискованы в наказание за попытки передачи наркотиков). Лидия Ланч права - манера Мэнсона экстраординарна. Он смешивает уличную речь и тюремный сленг с постЛСД-шным отчуждением; Будда-сутенёр, восходящий к тайне и в момент созерцания всплескивающий руками и восклицающий: «Я - тот, кем вы хотели, чтобы я был. Я есть то, что вы видите во мне». Яростное подавление Мэнсоном всех механизмов, которые могли бы осудить его, безусловно, завораживает. Есть нечто особенное в этих песнях - свободных, полуоформленных, стянутых вместе, словно бусы - над чем Роллинз мог медитировать час за часом.
Новичком для внутреннего круга SST на этот раз стал Том Трокколи, способный дорасти до Роллинза в его новой фазе. Трокколи был на шесть лет старше Роллинза и имел прошлое в допанковском гитарном роке Лос-Анджелеса. Панк-откровение его жизни случилось, когда он впервые увидел Minutemen в 1981 году в Dancing Waters (Сан-Педро) - Трокколи стоял на стуле, орал после сорокасекундного соло Педро и в итоге сделал своей целью быть к Minutemen так близко, как только можно, катаясь с ними всегда, когда была возможность. С Роллинзом он познакомился в конце 1983 года: «Minutemen уезжали из города на концерт, направлялись в тот вечер в Сан-Франциско, и чтобы добраться, им нужен был Генри. В то время Генри был просто огромным гадким очаровательным типом, которого я не шибко любил как человека, однако как исполнитель он реально меня впечатлил. В то же время в лос-анджелесской прессе была вся эта хрень по поводу его выступлений, и из-за этого я не очень хотел быть где-то рядом с этим отморозком - я про задумки Лидии Ланч, когда они закрывали людей в тёмной комнате и истязали их часами. И я думал: что за дерьмо, я не хочу быть рядом с этим парнем, это не смешно! И вот, мы в фургоне, а там Дэво и этот парень, выглядящий так, будто он хочет быть Джимом Моррисоном в худших его проявлениях. Выглядит сердитым и уставшим, но очень милым - можно сказать, он был молодым сексапильным парнем с безусловной харизмой. И я очень нервничал, и когда он влез в фургон, я сказал: «Эй, ты Генри Роллинз - а я Том Трокколи». Он меня схватил и начал своё обычное - «гррррррр!» Я сказал себе: ладно, хрен с ним, наверное, он тут нужен…
Ну, мы, значит, поехали, начались всякие косячки - которые Генри не курил - и минут через 10 - 20 я стал ставить музыку. Я взял немного мутной музыки - люблю я это дело, сейчас даже не помню, что там было, но оно зацепило Генри. Он навострил уши, глаза загорелись… Генри любит музыку! И он начал задавать мне вопросы, мы заговорили о музыке, и он почти совсем размяк - просто говоря о музыке. Это был контакт». Музыкальные корни Трокколи уходят далеко вниз мимо панк-рока Years Zero, через Заппу и Beefhart в полноценную психоделию - он был гордым адептом и адвокатом ЛСД. В недели, когда он виделся с Роллинзом, он ходил с ним в Глобал: «Множество воспоминаний о том первом совместном походе, в основном Игги Поп - “TV Eye”, “I Wanna Be Your Dog”, “Anthem For The Sun” Grateful Dead снова и снова - всю ночь до рассвета. Обсуждение музыки, которое, казалось, никогда не завершится. Генри полз на брюхе: «Я змея… я насекомое…» Что за ночь!»