Чекрыгин I. «Предчувствие грозного будущего»
.
Воспоминания о В.Н. Чекрыгине
Л.Ф. Жегин
Редакция, предисловие
и комментарии Н.И. Харджиева
Предисловие
Первая персональная выставка произведений Чекрыгина состоялась через год после трагической гибели художника (в Государственной Цветковской галерее). Устроитель выставки А. Бакушинский был первым искусствоведом, давшим блистательную характеристику творчества Чекрыгина. Статьи А. Бакушинского о Чекрыгине не утратили своего значения и в настоящее время.
Свою первую статью о Чекрыгине А. Бакушинский начал писать при жизни художника, но напечатана она была после его смерти1. В следующем году А. Бакушинский написал вступительную статью для каталога выставки и третью, самую крупную свою статью о Чекрыгине, опубликованную в журнале «Русское искусство» (№2-3).
В сущности, все весьма немногочисленные упоминания о Чекрыгине в периодике 20-х годов почти цитатно повторяют высказывания А. Бакушинcкого.
Позднее имя Чекрыгина было почти забыто. «Второе рождение» художника произошло только через тридцать четыре года после первой персональной выставки. По инициативе пишущего эти строки была устроена однодневная выставка в музее Маяковского. Экспонировалось 120 произведений, в том числе несколько холстов раннего периода.
Несмотря на свою кратковременность, выставка привлекла многочисленных посетителей художников, искусствоведов, литераторов. Привожу несколько высказываний, зафиксированных в «Книге отзывов».
А. Габричевский: «Давно пора было вспомнить замечательного художника, но удивительно и досадно, что такая выставка открыта только один день».
П. Кузнецов: «Творчество Василия Николаевича Чекрыгина выразилось в рисунках, которые представляют замечательные образцы и насыщены жизненным импульсом»
А. Тышлер: «Чекрыгин как художник мне очень близок, я его люблю и понимаю».
В заключение привожу запись К. Паустовского, которому я показал рисунки Чекрыгина накануне открытия выставки: «Первое, самое явное и безошибочное ощущение от работ Чекрыгина - ощущение гениальности. Это художник мирового значения, мировой силы и поэтому странно и горько, что о нем ничего не знает народ, не знает страна. Совершенно непонятно, как выставка Чекрыгина, которым вправе гордиться Россия, открыта только на 35 году после его смерти и то на несколько часов».
Юношеская дружба Маяковского с Чекрыгиным, иллюстрировавшим первую книгу великого поэта, дала возможность в конце 1964 года устроить в том же музее вторую выставку, которая была открыта в течение трех дней. Экспонировалось 130 листов Чекрыгина.
А через пять лет открылась многодневная выставка в ГМИИ имени А.С. Пушкина (235 номеров).
Дружба двадцатилетнего Л. Жегина с юнцом, которому не исполнилось шестнадцати лет, продолжалась до конца жизни Чекрыгина, то есть почти десятилетие. В лице Л. Жегина Чекрыгин обрел преданного друга и горячего почитателя. Далекому от житейских дел художнику нужен был именно такой друг, как Л. Жегин, который заботился бы о нем и помогал ему преодолевать различные затруднительные обстоятельства. Недаром в письмах к Л. Жегину Чекрыгин называет его своим «добрым другом». Благодаря ему Чекрыгин мог совершить поездку в Западную Европу, побывать в музеях Вены, Парижа и Лондона.
Вскоре после смерти Чекрыгина Л. Жегин составил краткую летопись его жизни и творчества. Это был конспект биографии, работу над которой Л. Жегин считал своим долгом. Тогда же он вступил в переписку с семейством Чекрыгиных, проживавшим в Киеве. Старший брат художника И. Чекрыгин сообщил Л. Жегину о своем портрете (1916) и портрете отца (1918), а также о письмах друзей Чекрыгина, проводившего летние каникулы в Киеве. К сожалению, Л. Жегин интересовался только работами Чекрыгина и не учел ценности его «киевского» архива. Между тем можно предположить, что там находились и письма Маяковского, который в 1912-1914 годах был одним из ближайших друзей художника.
Через пять лет после смерти Чекрыгина в Москву приехала его мать, и Л. Жегин записал ее рассказы о детстве сына.
Монтаж отдельных мемуарных записей о Чекрыгине был проделан Л. Жегиным во второй половине 50-х годов.
В своих воспоминаниях он использовал архив Чекрыгина, в неполном виде сохранившийся у его вдовы. Кроме того, в распоряжении мемуариста было значительное количество писем Чекрыгина (к Л. Жегину, В.Ф. Шехтель и другим московским друзьям), а также рукописи его статей, манифестов и автобиографических записей.
В 1957 году, в связи с подготовкой выставки произведений Чекрыгина в музее Маяковского, я ознакомился со всеми материалами, принадлежавшими дочери художника Н.В. Чекрыгиной и Л. Жегину. Оказалось, что последний использовал эти материалы не вполне внимательно. Первоначальный текст его воспоминаний содержал в себе и фактические ошибки, и произвольные истолкования и даже вымышленные эпизоды, опровергаемые «Летописью жизни и творчества В.Н. Чекрыгина» (1922), составленной тем же автором.
Отмечая противоречия и оттенки сложного характера Чекрыгина, Л. Жегин не всегда правильно объясняет его поступки и высказывания. Мемуарист многократно упоминает о юморе Чекрыгина, о его шуточных проделках и мистификациях. И, несмотря на это, приводит такой пример, свидетельствующий, по мнению Л. Жегина, о «наивности» восемнадцатилетнего художника: «Он мечтал о дальнейшем, которое рисовалось ему в радужных тонах: к его услугам будет роскошное помещение, верховая лошадь, слуга, который будет ему приготовлять холсты, а на ближайшее - устройство самостоятельной выставки, куда он явится в венке из васильков. Против васильков я робко возражал». В данном случае «робкое возражение против васильков» больше говорит о «наивности» самого мемуариста, принявшего всерьез эту будто бы «претенциозную затею».
Еще пример: на оборотной стороне одной из замечательнейших своих картин 1913 года («Подражание Эль Греко и Сезанну»), подаренной Вере Шехтель, Чекрыгин сделал надпись: «От будущего императора». Эту явно шуточную надпись, читаемую в зеркальном порядке (справа налево), Л. Жегин привел как доказательство чекрыгинской мании величия. Не подлежит, однако, сомнению, что Чекрыгин имел в виду дальнейшее раскрытие того, что в нём было заложено природой. Он осознал своё призвание чрезвычайно рано. Еще до поступления в Училище живописи его волновало «предчувствие грозного будущего»2.
Пример «беллетризации» - сведения о катастрофическом случае с экспозицией рисунков Чекрыгина на выставке «Искусство - жизнь» (1922). «Восстановление экспозиции» опровергается «летописью жизни и творчества В.Н. Чекрыгина», составленной Л. Жегиным в том же году, и свидетельством очевидца, заведующего литературным отделом «Маковца» Н.Н. Барютина (Амфиана Решетова). На выставке осталось всего 15 рисунков Чекрыгина3.
Записанные Л. Жегиным рассказы матери Чекрыгина также оказались не вполне достоверными. Приезжая на летние каникулы в Киев, Чекрыгин попадал в чуждую ему мещанскую среду, отношение родителей к его работам было далеко не идиллическим. Привожу отрывок из неопубликованного письма Чекрыгина к В.Ф. Шехтель (от 8 июля 1913 года), находившегося в распоряжении Л. Жегина: «У нас дома не совсем благополучно, словом родителям я в тягость и они рады были бы избавиться от меня (...) Пишу и работаю, помогаю матери в хозяйстве. Мать крайне сердится, что я пишу непонятные картины!»
Количество ошибок и неточностей, содержащихся в первоначальном тексте воспоминаний Л. Жегина, этими примерами не исчерпывается.
Выслушав мои критические замечания, Л. Жегин предложил мне отредактировать его воспоминания, разумеется, с участием автора.
Из мемуаров были изъяты ненужные повторения. Исправленные мною хронологические ошибки вызвали ряд изменений в последовательности частей. Кроме того, были отброшены несколько отрывков немемуарного характера и куски материалов, подлежащих отдельной публикации в полном виде. Поэтому Л. Жегин отказался от первоначального заглавия воспоминаний («Материалы к биографии В.Н. Чекрыгина»)
Мою совместную работу с мемуаристом прервала его болезнь. Все поправки и дополнения, сделанные мною после смерти Л. Жегина, помещены в примечаниях.
В чем новизна и необычность творчества Чекрыгина? Возродить искусство образа, то есть вернуть искусство к его первооснове, к его живым непосредственным источникам - такова была задача, которую Чекрыгин себе ставил. В этом он видел свое призвание, свой долг перед русским и мировым искусством.
Говоря об образе, Чекрыгин имел в виду монументальную форму его выражения. Ведь один и тот же изобразительный мотив, например, образ «пряхи» в трактовке Веласкеса - монументален, а в трактовке второстепенного мастера XIX века - натуралистичен.
Чекрыгин - визионер, импровизатор4: воображение его поистине безбрежно.
В созданных им многофигурных образах почти невозможно проследить какую-нибудь черту, их объединяющую. Но сила и стремительность внутреннего порыва, подчиняя себе всю композицию в целом, строят ее ритмическую основу. До конца своих дней он стремился к монументальному искусству. Первый замысел стенописи относится к «дофедоровскому» периоду творчества Чекрыгина5. В середине 1920 года он приступил к работе над фреской «Бытие»6. Им был сделан ряд эскизов к первому циклу фрески (прессованный уголь, графит, сангина): «Пахарь пашет», «Рабочие несут тяжесть», «Рабочие строят здание», «Рождение», «Любовь», «Группа идущих женщин» и т. д. Для второго цикла «Умершие идеи (эллинизм, буддизм, Зороастра)» он сделал два рисунка: «Сон и видение Аполлона», «Лицо Аполлона» («спокойное, уверенное»). Сохранился и предварительный план третьего цикла «Герои, учителя и др.». Заключительная часть этого цикла посвящена «Современности»: «Солдаты 1914-1917 годов. Раненые. Убитые. Отравленные. Революция. Ленин. Красноармейцы. Алые стяги и дети. Между группами голубое небо».
Но в живописи его грандиозным замыслам не суждено было осуществиться. Он не написал ни одной фрески. Его замыслы реализовались в других масштабах и в другом материале.
В последнее трехлетие своей жизни он был одержим неустанной творческой работой. По словам самого художника, это был период «исступленного рисования»7.
Он торопился осуществить свои замыслы, раскрывая себя в формах, способствующих наиболее быстрой их фиксации.
Его излюбленным материалом становится прессованный уголь, которым он пользуется с необычайным артистизмом.
Чекрыгин - прирожденный живописец. На какую силу цвета он был способен, свидетельствуют не только холсты раннего периода, но и его живописные работы 1920-1921 годов.
Мерцающая светотеневая игра его «рисунков» вызывает чисто музыкальное впечатление. Но не только это: в порядке музыкального воздействия организован строй его образов - их взаимосвязь угадана с непререкаемой убедительностью
Во время поездки в Западную Европу (1914) Чекрыгин проявлял наибольший интерес к произведениям Эль Греко и Гойи.
Как известно, для последнего периода творчества Гойи характерен цветовой аскетизм. Работая над некоторыми композициями, он ограничивал свою палитру двумя-тремя красками. Но и это его не удовлетворяло. Он хотел написать картину «куском угля». Такой картины он не создал. То, о чём лишь грезилось великому испанцу на склоне лет, осуществил двадцатидвухлетний русский живописец Василий Чекрыгин.
Можно ли считать Чекрыгина одиноким визионером, утратившим живую связь с жизнью и чуждым своему народу? На это со всей силой убежденности ответил сам художник. За год до своей смерти он писал: «Художник черпает темы или, точнее, живописное содержание из народа, он выносит в себе их идеи и их представления, народ его заряжает, он лишь жрец их воли, он как бы только «мастерует» их произведения»8. Внутренняя напряженность его творчества, гипнотизирующая сила выразительности дают ему право стоять в одном ряду с замечательнейшими представителями мирового искусства XX столетия.
Воспоминания о В.Н. Чекрыгине
Л.Ф. Жегин
Редакция, предисловие
и комментарии Н.И. Харджиева
Предисловие
Первая персональная выставка произведений Чекрыгина состоялась через год после трагической гибели художника (в Государственной Цветковской галерее). Устроитель выставки А. Бакушинский был первым искусствоведом, давшим блистательную характеристику творчества Чекрыгина. Статьи А. Бакушинского о Чекрыгине не утратили своего значения и в настоящее время.
Свою первую статью о Чекрыгине А. Бакушинский начал писать при жизни художника, но напечатана она была после его смерти1. В следующем году А. Бакушинский написал вступительную статью для каталога выставки и третью, самую крупную свою статью о Чекрыгине, опубликованную в журнале «Русское искусство» (№2-3).
В сущности, все весьма немногочисленные упоминания о Чекрыгине в периодике 20-х годов почти цитатно повторяют высказывания А. Бакушинcкого.
Позднее имя Чекрыгина было почти забыто. «Второе рождение» художника произошло только через тридцать четыре года после первой персональной выставки. По инициативе пишущего эти строки была устроена однодневная выставка в музее Маяковского. Экспонировалось 120 произведений, в том числе несколько холстов раннего периода.
Несмотря на свою кратковременность, выставка привлекла многочисленных посетителей художников, искусствоведов, литераторов. Привожу несколько высказываний, зафиксированных в «Книге отзывов».
А. Габричевский: «Давно пора было вспомнить замечательного художника, но удивительно и досадно, что такая выставка открыта только один день».
П. Кузнецов: «Творчество Василия Николаевича Чекрыгина выразилось в рисунках, которые представляют замечательные образцы и насыщены жизненным импульсом»
А. Тышлер: «Чекрыгин как художник мне очень близок, я его люблю и понимаю».
В заключение привожу запись К. Паустовского, которому я показал рисунки Чекрыгина накануне открытия выставки: «Первое, самое явное и безошибочное ощущение от работ Чекрыгина - ощущение гениальности. Это художник мирового значения, мировой силы и поэтому странно и горько, что о нем ничего не знает народ, не знает страна. Совершенно непонятно, как выставка Чекрыгина, которым вправе гордиться Россия, открыта только на 35 году после его смерти и то на несколько часов».
Юношеская дружба Маяковского с Чекрыгиным, иллюстрировавшим первую книгу великого поэта, дала возможность в конце 1964 года устроить в том же музее вторую выставку, которая была открыта в течение трех дней. Экспонировалось 130 листов Чекрыгина.
А через пять лет открылась многодневная выставка в ГМИИ имени А.С. Пушкина (235 номеров).
Дружба двадцатилетнего Л. Жегина с юнцом, которому не исполнилось шестнадцати лет, продолжалась до конца жизни Чекрыгина, то есть почти десятилетие. В лице Л. Жегина Чекрыгин обрел преданного друга и горячего почитателя. Далекому от житейских дел художнику нужен был именно такой друг, как Л. Жегин, который заботился бы о нем и помогал ему преодолевать различные затруднительные обстоятельства. Недаром в письмах к Л. Жегину Чекрыгин называет его своим «добрым другом». Благодаря ему Чекрыгин мог совершить поездку в Западную Европу, побывать в музеях Вены, Парижа и Лондона.
Вскоре после смерти Чекрыгина Л. Жегин составил краткую летопись его жизни и творчества. Это был конспект биографии, работу над которой Л. Жегин считал своим долгом. Тогда же он вступил в переписку с семейством Чекрыгиных, проживавшим в Киеве. Старший брат художника И. Чекрыгин сообщил Л. Жегину о своем портрете (1916) и портрете отца (1918), а также о письмах друзей Чекрыгина, проводившего летние каникулы в Киеве. К сожалению, Л. Жегин интересовался только работами Чекрыгина и не учел ценности его «киевского» архива. Между тем можно предположить, что там находились и письма Маяковского, который в 1912-1914 годах был одним из ближайших друзей художника.
Через пять лет после смерти Чекрыгина в Москву приехала его мать, и Л. Жегин записал ее рассказы о детстве сына.
Монтаж отдельных мемуарных записей о Чекрыгине был проделан Л. Жегиным во второй половине 50-х годов.
В своих воспоминаниях он использовал архив Чекрыгина, в неполном виде сохранившийся у его вдовы. Кроме того, в распоряжении мемуариста было значительное количество писем Чекрыгина (к Л. Жегину, В.Ф. Шехтель и другим московским друзьям), а также рукописи его статей, манифестов и автобиографических записей.
В 1957 году, в связи с подготовкой выставки произведений Чекрыгина в музее Маяковского, я ознакомился со всеми материалами, принадлежавшими дочери художника Н.В. Чекрыгиной и Л. Жегину. Оказалось, что последний использовал эти материалы не вполне внимательно. Первоначальный текст его воспоминаний содержал в себе и фактические ошибки, и произвольные истолкования и даже вымышленные эпизоды, опровергаемые «Летописью жизни и творчества В.Н. Чекрыгина» (1922), составленной тем же автором.
Отмечая противоречия и оттенки сложного характера Чекрыгина, Л. Жегин не всегда правильно объясняет его поступки и высказывания. Мемуарист многократно упоминает о юморе Чекрыгина, о его шуточных проделках и мистификациях. И, несмотря на это, приводит такой пример, свидетельствующий, по мнению Л. Жегина, о «наивности» восемнадцатилетнего художника: «Он мечтал о дальнейшем, которое рисовалось ему в радужных тонах: к его услугам будет роскошное помещение, верховая лошадь, слуга, который будет ему приготовлять холсты, а на ближайшее - устройство самостоятельной выставки, куда он явится в венке из васильков. Против васильков я робко возражал». В данном случае «робкое возражение против васильков» больше говорит о «наивности» самого мемуариста, принявшего всерьез эту будто бы «претенциозную затею».
Еще пример: на оборотной стороне одной из замечательнейших своих картин 1913 года («Подражание Эль Греко и Сезанну»), подаренной Вере Шехтель, Чекрыгин сделал надпись: «От будущего императора». Эту явно шуточную надпись, читаемую в зеркальном порядке (справа налево), Л. Жегин привел как доказательство чекрыгинской мании величия. Не подлежит, однако, сомнению, что Чекрыгин имел в виду дальнейшее раскрытие того, что в нём было заложено природой. Он осознал своё призвание чрезвычайно рано. Еще до поступления в Училище живописи его волновало «предчувствие грозного будущего»2.
Пример «беллетризации» - сведения о катастрофическом случае с экспозицией рисунков Чекрыгина на выставке «Искусство - жизнь» (1922). «Восстановление экспозиции» опровергается «летописью жизни и творчества В.Н. Чекрыгина», составленной Л. Жегиным в том же году, и свидетельством очевидца, заведующего литературным отделом «Маковца» Н.Н. Барютина (Амфиана Решетова). На выставке осталось всего 15 рисунков Чекрыгина3.
Записанные Л. Жегиным рассказы матери Чекрыгина также оказались не вполне достоверными. Приезжая на летние каникулы в Киев, Чекрыгин попадал в чуждую ему мещанскую среду, отношение родителей к его работам было далеко не идиллическим. Привожу отрывок из неопубликованного письма Чекрыгина к В.Ф. Шехтель (от 8 июля 1913 года), находившегося в распоряжении Л. Жегина: «У нас дома не совсем благополучно, словом родителям я в тягость и они рады были бы избавиться от меня (...) Пишу и работаю, помогаю матери в хозяйстве. Мать крайне сердится, что я пишу непонятные картины!»
Количество ошибок и неточностей, содержащихся в первоначальном тексте воспоминаний Л. Жегина, этими примерами не исчерпывается.
Выслушав мои критические замечания, Л. Жегин предложил мне отредактировать его воспоминания, разумеется, с участием автора.
Из мемуаров были изъяты ненужные повторения. Исправленные мною хронологические ошибки вызвали ряд изменений в последовательности частей. Кроме того, были отброшены несколько отрывков немемуарного характера и куски материалов, подлежащих отдельной публикации в полном виде. Поэтому Л. Жегин отказался от первоначального заглавия воспоминаний («Материалы к биографии В.Н. Чекрыгина»)
Мою совместную работу с мемуаристом прервала его болезнь. Все поправки и дополнения, сделанные мною после смерти Л. Жегина, помещены в примечаниях.
В чем новизна и необычность творчества Чекрыгина? Возродить искусство образа, то есть вернуть искусство к его первооснове, к его живым непосредственным источникам - такова была задача, которую Чекрыгин себе ставил. В этом он видел свое призвание, свой долг перед русским и мировым искусством.
Говоря об образе, Чекрыгин имел в виду монументальную форму его выражения. Ведь один и тот же изобразительный мотив, например, образ «пряхи» в трактовке Веласкеса - монументален, а в трактовке второстепенного мастера XIX века - натуралистичен.
Чекрыгин - визионер, импровизатор4: воображение его поистине безбрежно.
В созданных им многофигурных образах почти невозможно проследить какую-нибудь черту, их объединяющую. Но сила и стремительность внутреннего порыва, подчиняя себе всю композицию в целом, строят ее ритмическую основу. До конца своих дней он стремился к монументальному искусству. Первый замысел стенописи относится к «дофедоровскому» периоду творчества Чекрыгина5. В середине 1920 года он приступил к работе над фреской «Бытие»6. Им был сделан ряд эскизов к первому циклу фрески (прессованный уголь, графит, сангина): «Пахарь пашет», «Рабочие несут тяжесть», «Рабочие строят здание», «Рождение», «Любовь», «Группа идущих женщин» и т. д. Для второго цикла «Умершие идеи (эллинизм, буддизм, Зороастра)» он сделал два рисунка: «Сон и видение Аполлона», «Лицо Аполлона» («спокойное, уверенное»). Сохранился и предварительный план третьего цикла «Герои, учителя и др.». Заключительная часть этого цикла посвящена «Современности»: «Солдаты 1914-1917 годов. Раненые. Убитые. Отравленные. Революция. Ленин. Красноармейцы. Алые стяги и дети. Между группами голубое небо».
Но в живописи его грандиозным замыслам не суждено было осуществиться. Он не написал ни одной фрески. Его замыслы реализовались в других масштабах и в другом материале.
В последнее трехлетие своей жизни он был одержим неустанной творческой работой. По словам самого художника, это был период «исступленного рисования»7.
Он торопился осуществить свои замыслы, раскрывая себя в формах, способствующих наиболее быстрой их фиксации.
Его излюбленным материалом становится прессованный уголь, которым он пользуется с необычайным артистизмом.
Чекрыгин - прирожденный живописец. На какую силу цвета он был способен, свидетельствуют не только холсты раннего периода, но и его живописные работы 1920-1921 годов.
Мерцающая светотеневая игра его «рисунков» вызывает чисто музыкальное впечатление. Но не только это: в порядке музыкального воздействия организован строй его образов - их взаимосвязь угадана с непререкаемой убедительностью
Во время поездки в Западную Европу (1914) Чекрыгин проявлял наибольший интерес к произведениям Эль Греко и Гойи.
Как известно, для последнего периода творчества Гойи характерен цветовой аскетизм. Работая над некоторыми композициями, он ограничивал свою палитру двумя-тремя красками. Но и это его не удовлетворяло. Он хотел написать картину «куском угля». Такой картины он не создал. То, о чём лишь грезилось великому испанцу на склоне лет, осуществил двадцатидвухлетний русский живописец Василий Чекрыгин.
Можно ли считать Чекрыгина одиноким визионером, утратившим живую связь с жизнью и чуждым своему народу? На это со всей силой убежденности ответил сам художник. За год до своей смерти он писал: «Художник черпает темы или, точнее, живописное содержание из народа, он выносит в себе их идеи и их представления, народ его заряжает, он лишь жрец их воли, он как бы только «мастерует» их произведения»8. Внутренняя напряженность его творчества, гипнотизирующая сила выразительности дают ему право стоять в одном ряду с замечательнейшими представителями мирового искусства XX столетия.