m_d_n
in
ru_psiholog
Почему Лев Толстой?
Начало здесь http://community.livejournal.com/ru_psiholog/2264111.html
Лев Толстой в литературоведческих штудиях,
Цитаты из работы:
Опульская Л.Д. Вступительная статья // Переписка Л.Н. Толстого с сестрой и братьями. М: Художественная литература, 1990. - с. 5-15.
«В прошлом, ещё не технизированном веке преобладала культура эпистолярного общения. Даже к телеграфу прибегали редко. В статье «Прогресс и определение образования» (1862) едкой иронией звучат строки о русской помещице, проживающей во Флоренции, которая «слава богу укрепилась нервами», обнимает своего «обожаемого супруга» и просит в наискорейшем времени прислать 40 тысяч франков. Позднее критика цивилизации стала у Толстого ещё более резкой. Но никогда, нигде не обмолвился он недобрым словом о почте.
Именно по письмам и по уцелевшим дневникам мы знаем с документальной достоверностью о тогдашней жизни, нравах, занятиях, чувствах. Уметь писать и хранить письма было признаком интеллигентности.
Письма, собранные в этой книге, меньше всего предназначались для печати. И часто не береглись. Любовно собранные архивистами, иногда без начала или конца, эти чисто семейные письма - правдивое повествование о Льве Толстом, его сестре и братьях. К 1838 году, когда начинается переписка, дети Толстые были круглыми сиротами, без матери, отца, уже и без бабушки; оставались опекуны да жившая постоянно в Ясной Поляне «тётенька» Татьяна Александровна Ергольская. Может быть, оттого, что семьи рано не стало, братья и сестра так дорожили отношениями меж собой и льнули друг к другу. Их переписка, которая длилась 72 года, - памятник семейственности, родственной привязанности, бесконечной искренности и правдивости в отношениях. Важно было «писать друг другу просто всё, что делаешь».
Судьба у них складывалась по-разному, преимущественно несчастливо. Счастливая семья была, пожалуй, у самого Толстого, но и у него после 15-летнего согласия и благополучия наступил более чем 30-летний внутренний разлад и потом бегство из родного дома.
Самый старший, Николай Николаевич, остался неженатым и в 37 лет скончался от туберкулёза в заграничном курортном городке на глазах брата Льва,
Дмитрий Николаевич вёл то подвижнически строгую, то беспорядочную жизнь и умер в 29 лет, опекаемый женщиной, взятой им некогда из публичного дома,
аристократ, красавец Сергей Николаевич выкупил из цыганского хора цыганку Машу, но венчался с ней, когда старшему сыну, Григорию, было уже 15 лет,
единственная их сестра Мария Николаевна развелась с мужем, имея троих детей, а потом за границей сошлась со шведом Гектором де Кленом: родившуюся дочь Елену нужно было растить и воспитывать втайне, и Мария Николаевна страдала. В 1889 году, когде ей было почти 60 лет, Мария Николаевна, всегда остававшаяся православно верующей (это был единственный пункт её разноречий с братом), поселилась в Шамордине, стала монахиней и там окончила свои дни в 1912 году.
Между сестрой и братьями никогда не было секретов, недомолвок и лжи. В письмах нет исповедального тона, но всегда - искренность и правда, надежда на понимание: «Ты пиши всё, что придёт в голову, я уже всё пойму» (С.Н. Толстому, 21 февраля 1876 г.) Деленье людей на «понимающих» и «непонимающих», проведённое Толстым в его первой книге (не вошедшая в печатный текст 34-я глава «Детства» - «К читателям»), родилось очень рано: «Трудно и даже мне кажется невозможным разделять людей на умных, глупых, добрых, злых, но понимающий и непонимающий - это для меня такая резкая черта, которую я невольно провожу между всеми людьми, которых знаю».
Когда читаешь письма подряд, поражает обилие имущественных забот и денежных расчётов: «эта гадкая вещь имеет такое большое влияние на поступки и на счастье людей», как заметил Толстой в письме брату Дмитрию.
В письме брату Сергею Николаевичу Толстой рассказывал подробно о последнем дне Николая Николаевича, мужественного, спокойного человека, умевшего переносить страдания: «До последнего дня он с своей необычайной силой характера и сосредоточенностью делал всё, чтобы не быть мне в тягость». В последнее утро он сильно кашлял, но брат не решился к нему войти «из ложного стыда». «Напрасно, это бы меня утешило», - сказал Николай Николаевич. И вспоминаются страницы «Войны и мира», когда Марья Болконская вот так же не решалась войти к умирающему отцу, а потом услышала невнятно произнесённые ласковые слова.
История, случившаяся с молодым С.Н. Толстым в Казани, отозвалась в написанном спустя много десятилетий рассказе «После бала», а строки из его письма 1865 года об Анисье Ивановне, матери цыганки Маши, об её отце приводят на ум сцены из «Живого трупа», над которым Толстой работал в 1900 году.
Приходится, правда, всегда помнить: мир реальный и мир искусства - разные, хотя и связанные миры. Авторам мемуаров хотелось, чтобы их жизнь походила на роман, к тому же обаяние романа так велико! В «Анне Карениной» Кити вдохновенно узнаёт по начальным буквам все слова любовного признания - Софья Андреевна в своих воспоминаниях нарисовала ту же картину. Татьяна Андреевна, оказавшаяся случайной свидетельницей этой сцены, уточнила: Лев Николаевич подсказывал некоторые слова. А в дневнике, вернувшись к себе, Толстой заметил: «Написал напрасно буквами Соне».
Письма тем и ценны, что, в отличие от мемуаров, обладают свойством подлинности и дают возможность судить, как же на самом деле было всё в тот момент. Сопоставляя эти подлинные документы с книгами Толстого, наглядно можно видеть, как реальная правда превращалась в правду поэтическую. Художественное слово было «отпечатком жизни» и в то же время философским её постижением.
Комментаторами давно установлено (и это лежит на поверхности), что незаконченный рассказ 1906 года «Что я видел во сне» навеян событиями в семье аристократичного Сергея Николаевича. У этого человека, дочери которого с трёх лет говорили по-французски, случились, по его понятиям, страшные несчастья. Старшая, Варвара, сошлась с крестьянином, родила двоих детей и жила вдали от родного дома, на клочке купленной земли, младшая, Вера, родила ребёнка от башкирца Абдерашида Сафарова и, хотя вернулась домой, доставляла горькие страдания отцу. Сергей Николаевич переживал поступок дочерей как несчастье и оскорбление, Толстой чувствовал свою вину и писал об этом: «Я думаю, что Варя права, что если люди равны и братья, то нет никакой разницы выйти за мужика Владимира или за Саксонского принца. Даже надо радоваться случаю показать, что поступаешь так, как думаешь». Но так выходило «по рассуждению», а «по чувству» он был «возмущён такими доказательствами равенства» и в поступке Вари видел «очень сильное, и эгоистическое, и не имеющее ничего общего с христианством (27 февраля 1903 г.).
В рассказе правда жизни заменялась правдой искусства. Сочувствуя страданиям отца, Толстой не согласен с его аристократическими предрассудками и в судьбе дочери видит нравственную и естественную неизбежность (внешние обстоятельства, домашнее окружение, конечно, изменены): «В этот год ей вдруг открылась вся пустота её прежней жизни: ясна стала вся низменность, вся гадость той жизни, которую она вела в своём богатом петербургском обществе и доме... ей страстно хотелось не игры с жизнью, а самой жизни, и в любви, в совершенной женской любви к мужчине, она предчувствовала эту жизнь».
Переписка с сестрой тех лет, когда она жила за границей и родила там дочь от Гектора де Клена, невольно заставляет вспомнить «Анну Каренину». К тому же всё происходило одновременно: Мария Николаевна переживала последствия своего, а Толстой писал свой роман. Ещё не зная, чем кончится то, о чём она читала в «Русском вестнике», Мария Николаевна написала брату: «Я не могу, и другого выхода, как смерть кого-нибудь из нас, я не вижу». Она говорила о себе или о дочери, потому что де Клен уже умер в 1873 году. Толстому такой конец был ясен с самого начала. Мария Николаевна продоложала жаловаться и сетовать: «Мысль о самоубийстве начала меня преследовать, да, положительно преследовать так неотступно, что это сделалось вроде болезни или помешательства... Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они межали от минутных наслаждений, которые никогда и не бывают наслаждениями, потому что всё, что незаконно, никогда не может быть счастием» (16 марта 1876 г.)
Нет сомнения и в том, что жизнь, метания, проекты, взгляды Дмитрия Николаевича, встречи и разговоры Толстого с ним отразились в истории отношений Константина Левина с родным братом, как эта история рассказана в «Анне Карениной».
Может быть, ни в какой другой части толстовского эпистолярного наследства не заметна так связь творчества и жизни, как в этой чисто семейной переписке. И, наконец, нужно сказать, что везде разбросаны факты, детали, освещающие характер Толстого, его особенность и своеобразие. «Пустяшный малый» (то есть непрактичный), «такой странный и переменчивый человек», всегда «недоволен собою», постоянно ждёт новых перемен от «завтра» - всё это характеристики Толстого в письмах Сергея Николаевича.
Читая эту книгу, нужно, конечно, помнить, что здесь собрана очень малая часть переписки Толстого. За свою долгую жизнь он отправил более 10 тысяч писем, а получил около 50 тысяч».
Слитинская Л.И. Бессознательное и художественная фантазия // Бессознательное: Природа. Функции. Методы исследования. Под. ред. А.С. Прангишвили, А.Е. Шерозия, Ф.В. Бассина. Тбилиси: Изд-во «Мецниереба», 1978. - С. 549-561.
По мнению Л. И. Слитинской, сформулированном ею в статье 1978 года, «психоанализ ставит целью терапевтическое выведение бессознательного в сознание, в художественной же фантазии этот процесс совершается с какой-то мере спонтанно, поэтому художественное творчество можно было бы назвать своеобразным «самопроизвольным психоанализом». ...Осознание и переживание личностью «вытесненного» ею сопровождается познанием объективного мира и самопознанием, поэтому в процессе художественного творчества происходит нередко изменение отношений личности к самой себе, к другим, к «суперличности». Это сказывается прежде всего на создаваемых в процессе творчества художественных образах и на отношении к ним их автора. В этом смысле каждый значительный художественный образ отражает определённые потребности, конфликты, влечения создавшего его писателя, их преобразования и борьбу» (с. 549-550) «Художественный образ, как правило, не бывает похож на его автора... в художественном образе выражает себя на вся личность писателя, а лишь определённые вычленненные тенденции его психики... Теория установки Д.Н. Узнадзе даёт возможность понять, как на уровне бессознательного создаётся ситуация в художественной фантазии. Для реализации любой формы поведения необходимо наличие потребности и ситуации, пригодной для её удовлетворения. Тенденция автора художественного произведения устранить напряжение, вызываемое его личным конфликтом, побуждает его изменить ситуацию, послужившую причиной конфликта, или заменить её другой ситуацией, в условиях которой конфликт мог бы быть разрешён. Ситуация как бы выбирается потребностью, в интенции которой содержание ситуации заложено как её цель. Выбор ситуации является при этом как бы компромиссным решением между сознательной и бессознательной сферами психики, т.к. фантазия только тогда санкционируется сознанием, когда бессознательные влечения приобретают маскировку, делающую их приемлемыми для сознания» (с. 551)
«Основываясь на сказанном выше, постараемся проследить, как сложились главные образы и основные сюжетные линии романа Л.Н. Толстого «Война и мир». В работах о Толстом уже указывалось, что в семьях Ростовых и Болконских, играющих исключительно важную роль в сюжете «Войны и мира», писатель воплотил два начала внутренней жизни человека: силу непосредственного чувства, с одной стороны, и жизнь интеллектуальную, духовную, возвышенную - с другой. ...Сфера чувств и сфера интеллекта, разума были сильны и в самом Толстом, и столкновения между ними вызывали внутренние конфликты в психике писателя. ...Как известно, в семьях Ростовых и Болконсих воспроизведены родители и предки писателя: в Николае Ростове - отец Льва Николаевича, Н.И. Толстой, в графе и графине Ростовых - дед и бабушка со стороны отца, И.А. и П.Н. Толстые, в старом князе Болконском - дед со стороны матери, Н.С. Волконский, в княжне Марье - мать писателя, М.Н. Волконская. ...Очень показательно, что в первоначальных конспектах Николай Ростов назван то Толстым, то Простым, то Плохим и только в окончательном варианте автор сделал его Ростовым. Эти варианты указывают на целенаправленность образа: на самовыражение писателя (Толстой) именно на уровне «среднего» человека (Простой) и на общую самооценку, исходящую из его требовательности к себе (Плохой). Л. Толстой никогда не был Николаем, но, вероятно, иногда чувствовал себя им - в своей хозяйственной деятельности, в женитьбе, в полку, и это дало ему возможность создать художественное обобщение». (с. 552)
«В семьи Ростовых и Болконских Толстой вводит двух героев, для которых мы не находим прообразов в семьях его отца и матери, - Наташу Ростову и Андрея Болконского. Интересно, что именно Наташа определяет весь облик семьи Ростовых, придаёт необыкновенную поэтичность, одухотворённость всему семейству, поднимает его над обыденностью патриархального существования. Андрею Болконскому автор тоже отводит одну из главных ролей в сюжете романа» (с. 553)
«В князе Андрее выразились такие стороны сознательной личности Толстого, как склонность к высокой интеллектуальной и духовной деятельности, скептический ум, потребность в активной практической деятельности государственного масштаба. В образ князя Андрея писатель вложил свои вечные поиски истины, цели и смысла жизни, постоянно тревоживший его дух сомнения. В этом образе Толстой выразил и нереализованные стремления своей юности. Можно предположить, что в героизме князя Андрея, проявившемся на поле Аустерлица, писатель психически реализовал свои неосуществлённые мечты о героическом подвиге, выразил свою собственную жажду славы. По дневникам Толстого легко проследить его неудовлетворённость уже в первый год женитьбы не только семейными отношениями, но и всем укладом его жизни. Отвечая на вопрос Пьера, почему он идёт на войну, Андрей говорит: «Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь - не по мне». Н.Н. Гусев, исследователь жизни Толстого, сличая это место романа и совет, который даёт Андрей Пьеру в отношении женитьбы, с дневниковой записью Софьи Андреевны Толстой от 22 сентября о том, что Толстой объявил ей о своём желании отправиться на войну, если она начинается, определённо указывает на автобиографичность семейной ситуации Андрея Болконского. Это же мнение высказывает и биограф Толстого П.И. Бирюков.
Интересно, что в первоначальных вариантах Андрей Болконский погибает под Аустерлицем, а жена его благополучно родит сына - так первоначально фантазия Толстого разрешала его семейную конфликтную ситуацию. В окончательном же тексте, как изсестно, погибает маленькая княгиня Лиза» (с. 554)
«В основу сюжетной линии, в которой разворачивается любовь Андрея Болконского и Наташи, положен роман брата писателя, Сергея Николаевича Толстого, и Т.А. Берс. ...Л.Н. Толстой в своих «Воспоминаниях» говорит о своих отношениях к брату следующее: «Николеньку я уважал, с Иитенькой я был товарищем, но Серёжей восхищался и подражал ему, любил его, хотел быть им... Николеньку я любил, а Серёжей восхищался восхищался как чем-то совсем мне чуждым, непонятным... С Николенькой мне хотелось быть, говорить, думать, с Серёжей мне хотелось только подражать ему. С первого детства началось это подражание» (с. 555)
«Для образа Пьера не находят прототипов - обычно указывают на его сходство с самим писателем, однако Пьер по своему внутреннему содержанию похож на Дмитрия Нехлюдова в произведениях Толстого, а в Нехлюдове писатель идентифицирован с другом своей молодости Дмитрием Алексеевичем Дьяковым. Анализ показывает, что эта же идентификация положена в основу образа Пьера . Широкое обобщение сделало прототип неузнаваемым.
Образ Пьера, как и образы Андрея Болконского и Наташи, наметился с самого начала. Уже в первых набросках была введена ситуация случайной и неудачной женитьбы Пьера на Элен и было решено, что вскоре Пьер разорвёт с Элен и что семейное счастье даст ему Наташа. Толстой ставил себе целью показать, что Пьер никогда не любил Элен истинной любовью, что её красота вызывала в нём лишь чувственность, которую он по ошибке принял за любовь. Эта ситуация введена как ситуация неудачной семейной жизни Толстого, несмотря на то, что Элен ни своим внешним обликом, ни поведением нисколько не похожа на Софью Андреевну. Главное в этой ситуации - противопоставление мужа и жены в их сущности. Благодаря абстрагированию и обобщению разочарование Толстого в жене получило возможность беспрепятственного выражения в художественной фантазии... Не сумев привести Пьера к разводу, писатель убивает Элен, неожиданно и при довольно смутных обстоятельствах. Он лишь мельком преподносит это событие, словно сопротивление вытесняет фантазию. С Элен Толстой поступает так же, как с княгиней Лизой. Пьер, подверженный «чувству вины», не поддаётся ему после гибели Элен, видимо, потому, что Толстой изжил его в чувстве вины князя Андрея перед женой» (с. 556)
«Кто же Анатоль? Смысл образа Анатоля в том, что в нём нет той душевной сложности, которая так обременяла Пьера. ...Чувственность Анатоля противопоставлена не только романтической любви князя Андрея, но и столь же чистой и возвышенной любви Пьера. Замысел противопоставить чувственное влечение истинной любви родился из несовместимости потребностей сознательной личности писателя и влечений его бессознательного» (с. 558)
«Л.Н. Толстой писал: «Главная цель искусства... высказать правду о душе человека, высказать такие тайны, которые нельзя высказать простым словом... Искусство есть микроскоп, который наводит художник на тайны своей души и показывает эти общие всем тайны людям». Предпринятая нами попытка анализа бессознательного не претендует на всестороннее освещение художественной фантазии романа. Задача наша - найти тот актуальный конфликт, из которого родился художественный замысел, и показать самовыражение писателя в основных художественных образах и сюжете романа» (с. 559).
Лев Толстой в психологических штудиях
"Россия в течение столетия пережила две трансформации культурных и ценностных систем. Первая из них связана с большевистской индустриализацией, которая ввела в культурную и социальную жизнь формы, невиданные или мало распространённые до той поры, вторая на месте партийно-идеологических основ советской культуры пытается укоренить западные по происхождению ценности, нормы, поведенческие модели.
Как показывают исследования (А.Р. Лурия, 1974, М.М. Муканов, 1974, П. Тульвисте, 1978, В.А. Шкуратов, 1988), устная и письменная культуры формируют разные «картины мира» и пользуются разными способами их создания.
Письменность опосредует индивидуальное сознание линейно-сюжетными схемами, выстраивает личный опыт по хронологическому принципу. Характерные для письменной культуры способы организации «картины мира» присущи современному грамотному человеку и лежат в основе его письменной ментальности, специфика которой раскрывается
1) в составе имён и текстов-эмблем письменной культуры,
2) в установочо-ценностном своеобразии общественного сознания,
3) в структуре письменных навыков в различных образовательных стратах обществах,
4) в психосоциальных и психополитических механизмах, то есть в социальных институтах и позиции власти в отношении просвещения,
5) в динамике социальной легитимации текстов - продуктов творческого самовыражения.
Тексты разделяются на техническую письменность и нетехническую - художественную литературу. Последняя создаёт особый способ знакового опосредования опыта - персонажный. В пространстве письменной культуры, составляющем часть пространства жизнедеятельности, действуют пять социальных инстанций: автор, читатель, издатель, цензор и критик. Как показывают историко-культурные работы на отечественном материале, в различные исторические периоды разные социальные инстанции доминируют в пространстве письменной культуры. Так, до середины XIX в. наиболее влиятельной была литературно-критическая инстанция. Ей оппонировала императорская цензура. Редакции литературных журналов определяли строй общественного сознания образованных социальных слоёв, выполняла в обществе функцию просвещения. К концу XIX в. усилилась роль издательской инстанции. Именно политика иждателей определяла состав массового чтения той эпохи. Заметим, что издательства прошлого века персонализованы. Для XX в. характерной является гипертрофированная роль партийной цензуры, в конце XX в. издательская инстанция освобождается от идеологического контроля. Издательское дело конца XX столетия скорее анонимно, чем персонально. В наши дни типографский этап, представленный культурой книги, сменяется пост-типографским, главной социокультурной технологией производства и распространения текстов становится электронная сетевая среда.
В отечественной науке с конца 1960-х гг. ведутся многочисленные и систематические работы по изучению чтения. В 1960-1990-х годах доля нечитателей в обществе остаётся низменной: никогда не читают книг 20% населения. Таким образом, социальная динамика психокласса читателей в этот период незначительна. Культурная динамика последних трёх десятилетий весьма заметна. В 1960-90х годах общественная библиотека утрачивает ведущую роль в обеспечении читателя книгой, её место занимает домашнее библиотечное собрание (Е. Добренко, 1997, Н.Е. Добрынина, 1990, А.Г. Левинсон, 1987, М.Д. Смородинская, 1990).
Каждая из действующих в пространстве письменной культуры социальных инстанций отличается своими особенностями взаимодействия человека и текста и обладает установочно-ценностным своеобразием. Внутри каждой обнаруживаются разнообразные дифференциации: по типам психоклассов читателей, по направленности книгоиздания (компенсаторно-развлекательной, престижной, нравственно-воспитательной, познавательно-образовательной), по литературно-критическим школам, по писательским группировкам и т.д. Письменная ментальность дифференцируется таким образом в слоях общественной, групповой и индивидуальной психологии, в том числе в читательских интересах. Внутри пространства письменной культуры существует ядро, то есть максимально устойчивая во времени часть принадлежащих данной культуре авторов и произведений, которые читаются, переиздаются, служат ориентиром для литературных критиков и т.д.
Как показало эмпирическое исследование, за 79 лет 20,284 автора издали 101,464 книги. Фактически суммарное количество изданий, выпущенных в свет одним автором, варьирует от 1 до 1029 (за 79 лет). Количество экземпляров всех книг одного автора ещё более диспропорционально: оно изменяется от 130 экз. до 166,118,782 экземпляров. Параметр суммарного количества выпущенных за 79 лет экземпляров даёт основания для вывода о том, что девять писателей имеют в отечественной книжной культуре особый статус. Это Л. Толстой, А. Пушкин, М. Горький, А. Чехов, И. Тургенев, А.Н. Толстой, Н. Гоголь, М. Шолохов, Ф. Достоевский (перечисляются в порядке уменьшения количества опубликованных книг). Исключительное значение упомянутых авторов как «китов» всей системы советских ценностей требует рассматривать каждого из них отдельно. Каждый - символ отдельной струи в русском самосознании и русской культуре. Толстовскую, чеховскую, пушкинскую, тургеневскую, гоголевскую, достоевскианскую линии, разумеется, нельзя спутать с другими. Выявление художественного и психологического своеобразия каждого из упомянутых авторов составляет содержание многих томов исследований и служит эпитетом для целых пластов национальной психологии.
Полученные результаты подтверждают положение о том, что состав письменной ментальности в России советского периода определяется связью с дореволюционной литературной традицией. В работе использовалась общепринятая политическая хронология: пореволюционное десятилетие 1917-1927 гг., предвоенное десятилетие 1928-1940 гг., военные и послевоенные «сталинские» 1941-1953 гг., «оттепельные» 1954-1967 гг., «застойные» 1968-1985 гг. и период 1986-1996 гг., состоящий из «перестроечного» и «рыночного» пятилетий. Уже первые десять лидеров книгоиздания каждого из выделенных периодов имеют кратную разницу в числе изданных книг и выпущенных экземпляров по сравнению с остальными авторами. Писатели, занимающие второй, третий, четвёртый десяток строк «табели о рангах», различаются между собой лишь на единицы изданий и на десятки и единицы тысяч экземпляров. Их характеристика имеет смысл только как описание совокупности авторов.
В эпоху 1928-1985 гг. во главе списка лидеров книгоиздания всегда - русские классики. Динамика советских лет по сути не динамика, а репродукция одних и тех же имён в разных сочетаниях. Таким образом, базисный слой письменной ментальности относительно независим от политико-идеологических конъюнктур.
В работе выделяются три надавторских наррадигмы: дореволюционная, советская и диссидентская. Дореволюционная наррадигма объединяет творческое наследие писателей прошлого века. Как обнаружено в эмпирическом исследовании, советская наррадигма по составу является русской классической литературой XIX века с добавлением после 1917 г. корпуса произведений советской литературы, отразивших систему ценностей революционной новизны. Диссидентская наррадигма - это масса текстов, отобранных в канон на основании системы ценностей, вырабатываемой не властью, а интеллигенцией. Ирония истории в том, что вольная русская литература Пушкина, Гоголя, Достоевского, Тургенева, Чехова в 1917-1991 гг. - главный инструмент государственного просветительства. Такое идеологическое использовние обеспечивает общекультурную сохранность русской цивилизации и преемственность ценностной системы общественного сознания.
Репрезентативное всесоюзное исследование 1984-1986 гг. «Место личной библиотеки в системе обслуживания населения книгой» (М.Д. Смородинская, 1990) показало, что среди уже купленной литературы чаще всего встречаются книги Л. Толстого, А. Пушкина, А. Чехова, И. Тургенева. Эти социологические данные доказывают, что базисный слой письменной ментальности, выявленный в диссертационном исследовании, проявляется в читательских интересах и в читательском поведении.
В интересном ракурсе предстаёт состав отечественной письменной ментальности в репрезентативном всесоюзном исследовании 1978-1984 гг. «Многонациональная отечественная литература и читательские ориентации» (Н.Е. Добрынина, 1990). Данные об «экспорте» русской художественной литературы говорят о том, что наиболее широко на русском языке и языках различных народов СССР представлен Л. Толстой. Второе место по совокупному тиражу и числу языков перевода занимает А. Пушкин. Далее следуют М. Горький, Н. Некрасов, И. Тургенев, М. Лермонтов, А. Чехов, А. Куприн. С другой стороны, среди уже купленных книг в республиках СССР чаще всего встречаются книги Л. Толстого, А. Пушкина, И. Тургенева, А. Чехова. Таким образом, данные социологического исследования советского периода ещё раз подтверждают, что читательский выбор обращается к сверхзначимым для национальной идентичности классическим писателям XIX столетия, представляющим базисный слой письменной ментальности".
Процитирована диссертация, подготовленная под руководством доктора философских наук, проф. Владимира Александровича Шкуратова
Бермант О.В. Письменная ментальность в России 1917-1996 гг. по материалам художественного книгоиздания // Автореферат дисс. на соискание учёной степени канд. психол. наук. - Ростов-на-Дону, 1998. - 23 с.
Лев Толстой в литературоведческих штудиях,
Цитаты из работы:
Опульская Л.Д. Вступительная статья // Переписка Л.Н. Толстого с сестрой и братьями. М: Художественная литература, 1990. - с. 5-15.
«В прошлом, ещё не технизированном веке преобладала культура эпистолярного общения. Даже к телеграфу прибегали редко. В статье «Прогресс и определение образования» (1862) едкой иронией звучат строки о русской помещице, проживающей во Флоренции, которая «слава богу укрепилась нервами», обнимает своего «обожаемого супруга» и просит в наискорейшем времени прислать 40 тысяч франков. Позднее критика цивилизации стала у Толстого ещё более резкой. Но никогда, нигде не обмолвился он недобрым словом о почте.
Именно по письмам и по уцелевшим дневникам мы знаем с документальной достоверностью о тогдашней жизни, нравах, занятиях, чувствах. Уметь писать и хранить письма было признаком интеллигентности.
Письма, собранные в этой книге, меньше всего предназначались для печати. И часто не береглись. Любовно собранные архивистами, иногда без начала или конца, эти чисто семейные письма - правдивое повествование о Льве Толстом, его сестре и братьях. К 1838 году, когда начинается переписка, дети Толстые были круглыми сиротами, без матери, отца, уже и без бабушки; оставались опекуны да жившая постоянно в Ясной Поляне «тётенька» Татьяна Александровна Ергольская. Может быть, оттого, что семьи рано не стало, братья и сестра так дорожили отношениями меж собой и льнули друг к другу. Их переписка, которая длилась 72 года, - памятник семейственности, родственной привязанности, бесконечной искренности и правдивости в отношениях. Важно было «писать друг другу просто всё, что делаешь».
Судьба у них складывалась по-разному, преимущественно несчастливо. Счастливая семья была, пожалуй, у самого Толстого, но и у него после 15-летнего согласия и благополучия наступил более чем 30-летний внутренний разлад и потом бегство из родного дома.
Самый старший, Николай Николаевич, остался неженатым и в 37 лет скончался от туберкулёза в заграничном курортном городке на глазах брата Льва,
Дмитрий Николаевич вёл то подвижнически строгую, то беспорядочную жизнь и умер в 29 лет, опекаемый женщиной, взятой им некогда из публичного дома,
аристократ, красавец Сергей Николаевич выкупил из цыганского хора цыганку Машу, но венчался с ней, когда старшему сыну, Григорию, было уже 15 лет,
единственная их сестра Мария Николаевна развелась с мужем, имея троих детей, а потом за границей сошлась со шведом Гектором де Кленом: родившуюся дочь Елену нужно было растить и воспитывать втайне, и Мария Николаевна страдала. В 1889 году, когде ей было почти 60 лет, Мария Николаевна, всегда остававшаяся православно верующей (это был единственный пункт её разноречий с братом), поселилась в Шамордине, стала монахиней и там окончила свои дни в 1912 году.
Между сестрой и братьями никогда не было секретов, недомолвок и лжи. В письмах нет исповедального тона, но всегда - искренность и правда, надежда на понимание: «Ты пиши всё, что придёт в голову, я уже всё пойму» (С.Н. Толстому, 21 февраля 1876 г.) Деленье людей на «понимающих» и «непонимающих», проведённое Толстым в его первой книге (не вошедшая в печатный текст 34-я глава «Детства» - «К читателям»), родилось очень рано: «Трудно и даже мне кажется невозможным разделять людей на умных, глупых, добрых, злых, но понимающий и непонимающий - это для меня такая резкая черта, которую я невольно провожу между всеми людьми, которых знаю».
Когда читаешь письма подряд, поражает обилие имущественных забот и денежных расчётов: «эта гадкая вещь имеет такое большое влияние на поступки и на счастье людей», как заметил Толстой в письме брату Дмитрию.
В письме брату Сергею Николаевичу Толстой рассказывал подробно о последнем дне Николая Николаевича, мужественного, спокойного человека, умевшего переносить страдания: «До последнего дня он с своей необычайной силой характера и сосредоточенностью делал всё, чтобы не быть мне в тягость». В последнее утро он сильно кашлял, но брат не решился к нему войти «из ложного стыда». «Напрасно, это бы меня утешило», - сказал Николай Николаевич. И вспоминаются страницы «Войны и мира», когда Марья Болконская вот так же не решалась войти к умирающему отцу, а потом услышала невнятно произнесённые ласковые слова.
История, случившаяся с молодым С.Н. Толстым в Казани, отозвалась в написанном спустя много десятилетий рассказе «После бала», а строки из его письма 1865 года об Анисье Ивановне, матери цыганки Маши, об её отце приводят на ум сцены из «Живого трупа», над которым Толстой работал в 1900 году.
Приходится, правда, всегда помнить: мир реальный и мир искусства - разные, хотя и связанные миры. Авторам мемуаров хотелось, чтобы их жизнь походила на роман, к тому же обаяние романа так велико! В «Анне Карениной» Кити вдохновенно узнаёт по начальным буквам все слова любовного признания - Софья Андреевна в своих воспоминаниях нарисовала ту же картину. Татьяна Андреевна, оказавшаяся случайной свидетельницей этой сцены, уточнила: Лев Николаевич подсказывал некоторые слова. А в дневнике, вернувшись к себе, Толстой заметил: «Написал напрасно буквами Соне».
Письма тем и ценны, что, в отличие от мемуаров, обладают свойством подлинности и дают возможность судить, как же на самом деле было всё в тот момент. Сопоставляя эти подлинные документы с книгами Толстого, наглядно можно видеть, как реальная правда превращалась в правду поэтическую. Художественное слово было «отпечатком жизни» и в то же время философским её постижением.
Комментаторами давно установлено (и это лежит на поверхности), что незаконченный рассказ 1906 года «Что я видел во сне» навеян событиями в семье аристократичного Сергея Николаевича. У этого человека, дочери которого с трёх лет говорили по-французски, случились, по его понятиям, страшные несчастья. Старшая, Варвара, сошлась с крестьянином, родила двоих детей и жила вдали от родного дома, на клочке купленной земли, младшая, Вера, родила ребёнка от башкирца Абдерашида Сафарова и, хотя вернулась домой, доставляла горькие страдания отцу. Сергей Николаевич переживал поступок дочерей как несчастье и оскорбление, Толстой чувствовал свою вину и писал об этом: «Я думаю, что Варя права, что если люди равны и братья, то нет никакой разницы выйти за мужика Владимира или за Саксонского принца. Даже надо радоваться случаю показать, что поступаешь так, как думаешь». Но так выходило «по рассуждению», а «по чувству» он был «возмущён такими доказательствами равенства» и в поступке Вари видел «очень сильное, и эгоистическое, и не имеющее ничего общего с христианством (27 февраля 1903 г.).
В рассказе правда жизни заменялась правдой искусства. Сочувствуя страданиям отца, Толстой не согласен с его аристократическими предрассудками и в судьбе дочери видит нравственную и естественную неизбежность (внешние обстоятельства, домашнее окружение, конечно, изменены): «В этот год ей вдруг открылась вся пустота её прежней жизни: ясна стала вся низменность, вся гадость той жизни, которую она вела в своём богатом петербургском обществе и доме... ей страстно хотелось не игры с жизнью, а самой жизни, и в любви, в совершенной женской любви к мужчине, она предчувствовала эту жизнь».
Переписка с сестрой тех лет, когда она жила за границей и родила там дочь от Гектора де Клена, невольно заставляет вспомнить «Анну Каренину». К тому же всё происходило одновременно: Мария Николаевна переживала последствия своего, а Толстой писал свой роман. Ещё не зная, чем кончится то, о чём она читала в «Русском вестнике», Мария Николаевна написала брату: «Я не могу, и другого выхода, как смерть кого-нибудь из нас, я не вижу». Она говорила о себе или о дочери, потому что де Клен уже умер в 1873 году. Толстому такой конец был ясен с самого начала. Мария Николаевна продоложала жаловаться и сетовать: «Мысль о самоубийстве начала меня преследовать, да, положительно преследовать так неотступно, что это сделалось вроде болезни или помешательства... Боже, если бы знали все Анны Каренины, что их ожидает, как бы они межали от минутных наслаждений, которые никогда и не бывают наслаждениями, потому что всё, что незаконно, никогда не может быть счастием» (16 марта 1876 г.)
Нет сомнения и в том, что жизнь, метания, проекты, взгляды Дмитрия Николаевича, встречи и разговоры Толстого с ним отразились в истории отношений Константина Левина с родным братом, как эта история рассказана в «Анне Карениной».
Может быть, ни в какой другой части толстовского эпистолярного наследства не заметна так связь творчества и жизни, как в этой чисто семейной переписке. И, наконец, нужно сказать, что везде разбросаны факты, детали, освещающие характер Толстого, его особенность и своеобразие. «Пустяшный малый» (то есть непрактичный), «такой странный и переменчивый человек», всегда «недоволен собою», постоянно ждёт новых перемен от «завтра» - всё это характеристики Толстого в письмах Сергея Николаевича.
Читая эту книгу, нужно, конечно, помнить, что здесь собрана очень малая часть переписки Толстого. За свою долгую жизнь он отправил более 10 тысяч писем, а получил около 50 тысяч».
Слитинская Л.И. Бессознательное и художественная фантазия // Бессознательное: Природа. Функции. Методы исследования. Под. ред. А.С. Прангишвили, А.Е. Шерозия, Ф.В. Бассина. Тбилиси: Изд-во «Мецниереба», 1978. - С. 549-561.
По мнению Л. И. Слитинской, сформулированном ею в статье 1978 года, «психоанализ ставит целью терапевтическое выведение бессознательного в сознание, в художественной же фантазии этот процесс совершается с какой-то мере спонтанно, поэтому художественное творчество можно было бы назвать своеобразным «самопроизвольным психоанализом». ...Осознание и переживание личностью «вытесненного» ею сопровождается познанием объективного мира и самопознанием, поэтому в процессе художественного творчества происходит нередко изменение отношений личности к самой себе, к другим, к «суперличности». Это сказывается прежде всего на создаваемых в процессе творчества художественных образах и на отношении к ним их автора. В этом смысле каждый значительный художественный образ отражает определённые потребности, конфликты, влечения создавшего его писателя, их преобразования и борьбу» (с. 549-550) «Художественный образ, как правило, не бывает похож на его автора... в художественном образе выражает себя на вся личность писателя, а лишь определённые вычленненные тенденции его психики... Теория установки Д.Н. Узнадзе даёт возможность понять, как на уровне бессознательного создаётся ситуация в художественной фантазии. Для реализации любой формы поведения необходимо наличие потребности и ситуации, пригодной для её удовлетворения. Тенденция автора художественного произведения устранить напряжение, вызываемое его личным конфликтом, побуждает его изменить ситуацию, послужившую причиной конфликта, или заменить её другой ситуацией, в условиях которой конфликт мог бы быть разрешён. Ситуация как бы выбирается потребностью, в интенции которой содержание ситуации заложено как её цель. Выбор ситуации является при этом как бы компромиссным решением между сознательной и бессознательной сферами психики, т.к. фантазия только тогда санкционируется сознанием, когда бессознательные влечения приобретают маскировку, делающую их приемлемыми для сознания» (с. 551)
«Основываясь на сказанном выше, постараемся проследить, как сложились главные образы и основные сюжетные линии романа Л.Н. Толстого «Война и мир». В работах о Толстом уже указывалось, что в семьях Ростовых и Болконских, играющих исключительно важную роль в сюжете «Войны и мира», писатель воплотил два начала внутренней жизни человека: силу непосредственного чувства, с одной стороны, и жизнь интеллектуальную, духовную, возвышенную - с другой. ...Сфера чувств и сфера интеллекта, разума были сильны и в самом Толстом, и столкновения между ними вызывали внутренние конфликты в психике писателя. ...Как известно, в семьях Ростовых и Болконсих воспроизведены родители и предки писателя: в Николае Ростове - отец Льва Николаевича, Н.И. Толстой, в графе и графине Ростовых - дед и бабушка со стороны отца, И.А. и П.Н. Толстые, в старом князе Болконском - дед со стороны матери, Н.С. Волконский, в княжне Марье - мать писателя, М.Н. Волконская. ...Очень показательно, что в первоначальных конспектах Николай Ростов назван то Толстым, то Простым, то Плохим и только в окончательном варианте автор сделал его Ростовым. Эти варианты указывают на целенаправленность образа: на самовыражение писателя (Толстой) именно на уровне «среднего» человека (Простой) и на общую самооценку, исходящую из его требовательности к себе (Плохой). Л. Толстой никогда не был Николаем, но, вероятно, иногда чувствовал себя им - в своей хозяйственной деятельности, в женитьбе, в полку, и это дало ему возможность создать художественное обобщение». (с. 552)
«В семьи Ростовых и Болконских Толстой вводит двух героев, для которых мы не находим прообразов в семьях его отца и матери, - Наташу Ростову и Андрея Болконского. Интересно, что именно Наташа определяет весь облик семьи Ростовых, придаёт необыкновенную поэтичность, одухотворённость всему семейству, поднимает его над обыденностью патриархального существования. Андрею Болконскому автор тоже отводит одну из главных ролей в сюжете романа» (с. 553)
«В князе Андрее выразились такие стороны сознательной личности Толстого, как склонность к высокой интеллектуальной и духовной деятельности, скептический ум, потребность в активной практической деятельности государственного масштаба. В образ князя Андрея писатель вложил свои вечные поиски истины, цели и смысла жизни, постоянно тревоживший его дух сомнения. В этом образе Толстой выразил и нереализованные стремления своей юности. Можно предположить, что в героизме князя Андрея, проявившемся на поле Аустерлица, писатель психически реализовал свои неосуществлённые мечты о героическом подвиге, выразил свою собственную жажду славы. По дневникам Толстого легко проследить его неудовлетворённость уже в первый год женитьбы не только семейными отношениями, но и всем укладом его жизни. Отвечая на вопрос Пьера, почему он идёт на войну, Андрей говорит: «Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь - не по мне». Н.Н. Гусев, исследователь жизни Толстого, сличая это место романа и совет, который даёт Андрей Пьеру в отношении женитьбы, с дневниковой записью Софьи Андреевны Толстой от 22 сентября о том, что Толстой объявил ей о своём желании отправиться на войну, если она начинается, определённо указывает на автобиографичность семейной ситуации Андрея Болконского. Это же мнение высказывает и биограф Толстого П.И. Бирюков.
Интересно, что в первоначальных вариантах Андрей Болконский погибает под Аустерлицем, а жена его благополучно родит сына - так первоначально фантазия Толстого разрешала его семейную конфликтную ситуацию. В окончательном же тексте, как изсестно, погибает маленькая княгиня Лиза» (с. 554)
«В основу сюжетной линии, в которой разворачивается любовь Андрея Болконского и Наташи, положен роман брата писателя, Сергея Николаевича Толстого, и Т.А. Берс. ...Л.Н. Толстой в своих «Воспоминаниях» говорит о своих отношениях к брату следующее: «Николеньку я уважал, с Иитенькой я был товарищем, но Серёжей восхищался и подражал ему, любил его, хотел быть им... Николеньку я любил, а Серёжей восхищался восхищался как чем-то совсем мне чуждым, непонятным... С Николенькой мне хотелось быть, говорить, думать, с Серёжей мне хотелось только подражать ему. С первого детства началось это подражание» (с. 555)
«Для образа Пьера не находят прототипов - обычно указывают на его сходство с самим писателем, однако Пьер по своему внутреннему содержанию похож на Дмитрия Нехлюдова в произведениях Толстого, а в Нехлюдове писатель идентифицирован с другом своей молодости Дмитрием Алексеевичем Дьяковым. Анализ показывает, что эта же идентификация положена в основу образа Пьера . Широкое обобщение сделало прототип неузнаваемым.
Образ Пьера, как и образы Андрея Болконского и Наташи, наметился с самого начала. Уже в первых набросках была введена ситуация случайной и неудачной женитьбы Пьера на Элен и было решено, что вскоре Пьер разорвёт с Элен и что семейное счастье даст ему Наташа. Толстой ставил себе целью показать, что Пьер никогда не любил Элен истинной любовью, что её красота вызывала в нём лишь чувственность, которую он по ошибке принял за любовь. Эта ситуация введена как ситуация неудачной семейной жизни Толстого, несмотря на то, что Элен ни своим внешним обликом, ни поведением нисколько не похожа на Софью Андреевну. Главное в этой ситуации - противопоставление мужа и жены в их сущности. Благодаря абстрагированию и обобщению разочарование Толстого в жене получило возможность беспрепятственного выражения в художественной фантазии... Не сумев привести Пьера к разводу, писатель убивает Элен, неожиданно и при довольно смутных обстоятельствах. Он лишь мельком преподносит это событие, словно сопротивление вытесняет фантазию. С Элен Толстой поступает так же, как с княгиней Лизой. Пьер, подверженный «чувству вины», не поддаётся ему после гибели Элен, видимо, потому, что Толстой изжил его в чувстве вины князя Андрея перед женой» (с. 556)
«Кто же Анатоль? Смысл образа Анатоля в том, что в нём нет той душевной сложности, которая так обременяла Пьера. ...Чувственность Анатоля противопоставлена не только романтической любви князя Андрея, но и столь же чистой и возвышенной любви Пьера. Замысел противопоставить чувственное влечение истинной любви родился из несовместимости потребностей сознательной личности писателя и влечений его бессознательного» (с. 558)
«Л.Н. Толстой писал: «Главная цель искусства... высказать правду о душе человека, высказать такие тайны, которые нельзя высказать простым словом... Искусство есть микроскоп, который наводит художник на тайны своей души и показывает эти общие всем тайны людям». Предпринятая нами попытка анализа бессознательного не претендует на всестороннее освещение художественной фантазии романа. Задача наша - найти тот актуальный конфликт, из которого родился художественный замысел, и показать самовыражение писателя в основных художественных образах и сюжете романа» (с. 559).
Лев Толстой в психологических штудиях
"Россия в течение столетия пережила две трансформации культурных и ценностных систем. Первая из них связана с большевистской индустриализацией, которая ввела в культурную и социальную жизнь формы, невиданные или мало распространённые до той поры, вторая на месте партийно-идеологических основ советской культуры пытается укоренить западные по происхождению ценности, нормы, поведенческие модели.
Как показывают исследования (А.Р. Лурия, 1974, М.М. Муканов, 1974, П. Тульвисте, 1978, В.А. Шкуратов, 1988), устная и письменная культуры формируют разные «картины мира» и пользуются разными способами их создания.
Письменность опосредует индивидуальное сознание линейно-сюжетными схемами, выстраивает личный опыт по хронологическому принципу. Характерные для письменной культуры способы организации «картины мира» присущи современному грамотному человеку и лежат в основе его письменной ментальности, специфика которой раскрывается
1) в составе имён и текстов-эмблем письменной культуры,
2) в установочо-ценностном своеобразии общественного сознания,
3) в структуре письменных навыков в различных образовательных стратах обществах,
4) в психосоциальных и психополитических механизмах, то есть в социальных институтах и позиции власти в отношении просвещения,
5) в динамике социальной легитимации текстов - продуктов творческого самовыражения.
Тексты разделяются на техническую письменность и нетехническую - художественную литературу. Последняя создаёт особый способ знакового опосредования опыта - персонажный. В пространстве письменной культуры, составляющем часть пространства жизнедеятельности, действуют пять социальных инстанций: автор, читатель, издатель, цензор и критик. Как показывают историко-культурные работы на отечественном материале, в различные исторические периоды разные социальные инстанции доминируют в пространстве письменной культуры. Так, до середины XIX в. наиболее влиятельной была литературно-критическая инстанция. Ей оппонировала императорская цензура. Редакции литературных журналов определяли строй общественного сознания образованных социальных слоёв, выполняла в обществе функцию просвещения. К концу XIX в. усилилась роль издательской инстанции. Именно политика иждателей определяла состав массового чтения той эпохи. Заметим, что издательства прошлого века персонализованы. Для XX в. характерной является гипертрофированная роль партийной цензуры, в конце XX в. издательская инстанция освобождается от идеологического контроля. Издательское дело конца XX столетия скорее анонимно, чем персонально. В наши дни типографский этап, представленный культурой книги, сменяется пост-типографским, главной социокультурной технологией производства и распространения текстов становится электронная сетевая среда.
В отечественной науке с конца 1960-х гг. ведутся многочисленные и систематические работы по изучению чтения. В 1960-1990-х годах доля нечитателей в обществе остаётся низменной: никогда не читают книг 20% населения. Таким образом, социальная динамика психокласса читателей в этот период незначительна. Культурная динамика последних трёх десятилетий весьма заметна. В 1960-90х годах общественная библиотека утрачивает ведущую роль в обеспечении читателя книгой, её место занимает домашнее библиотечное собрание (Е. Добренко, 1997, Н.Е. Добрынина, 1990, А.Г. Левинсон, 1987, М.Д. Смородинская, 1990).
Каждая из действующих в пространстве письменной культуры социальных инстанций отличается своими особенностями взаимодействия человека и текста и обладает установочно-ценностным своеобразием. Внутри каждой обнаруживаются разнообразные дифференциации: по типам психоклассов читателей, по направленности книгоиздания (компенсаторно-развлекательной, престижной, нравственно-воспитательной, познавательно-образовательной), по литературно-критическим школам, по писательским группировкам и т.д. Письменная ментальность дифференцируется таким образом в слоях общественной, групповой и индивидуальной психологии, в том числе в читательских интересах. Внутри пространства письменной культуры существует ядро, то есть максимально устойчивая во времени часть принадлежащих данной культуре авторов и произведений, которые читаются, переиздаются, служат ориентиром для литературных критиков и т.д.
Как показало эмпирическое исследование, за 79 лет 20,284 автора издали 101,464 книги. Фактически суммарное количество изданий, выпущенных в свет одним автором, варьирует от 1 до 1029 (за 79 лет). Количество экземпляров всех книг одного автора ещё более диспропорционально: оно изменяется от 130 экз. до 166,118,782 экземпляров. Параметр суммарного количества выпущенных за 79 лет экземпляров даёт основания для вывода о том, что девять писателей имеют в отечественной книжной культуре особый статус. Это Л. Толстой, А. Пушкин, М. Горький, А. Чехов, И. Тургенев, А.Н. Толстой, Н. Гоголь, М. Шолохов, Ф. Достоевский (перечисляются в порядке уменьшения количества опубликованных книг). Исключительное значение упомянутых авторов как «китов» всей системы советских ценностей требует рассматривать каждого из них отдельно. Каждый - символ отдельной струи в русском самосознании и русской культуре. Толстовскую, чеховскую, пушкинскую, тургеневскую, гоголевскую, достоевскианскую линии, разумеется, нельзя спутать с другими. Выявление художественного и психологического своеобразия каждого из упомянутых авторов составляет содержание многих томов исследований и служит эпитетом для целых пластов национальной психологии.
Полученные результаты подтверждают положение о том, что состав письменной ментальности в России советского периода определяется связью с дореволюционной литературной традицией. В работе использовалась общепринятая политическая хронология: пореволюционное десятилетие 1917-1927 гг., предвоенное десятилетие 1928-1940 гг., военные и послевоенные «сталинские» 1941-1953 гг., «оттепельные» 1954-1967 гг., «застойные» 1968-1985 гг. и период 1986-1996 гг., состоящий из «перестроечного» и «рыночного» пятилетий. Уже первые десять лидеров книгоиздания каждого из выделенных периодов имеют кратную разницу в числе изданных книг и выпущенных экземпляров по сравнению с остальными авторами. Писатели, занимающие второй, третий, четвёртый десяток строк «табели о рангах», различаются между собой лишь на единицы изданий и на десятки и единицы тысяч экземпляров. Их характеристика имеет смысл только как описание совокупности авторов.
В эпоху 1928-1985 гг. во главе списка лидеров книгоиздания всегда - русские классики. Динамика советских лет по сути не динамика, а репродукция одних и тех же имён в разных сочетаниях. Таким образом, базисный слой письменной ментальности относительно независим от политико-идеологических конъюнктур.
В работе выделяются три надавторских наррадигмы: дореволюционная, советская и диссидентская. Дореволюционная наррадигма объединяет творческое наследие писателей прошлого века. Как обнаружено в эмпирическом исследовании, советская наррадигма по составу является русской классической литературой XIX века с добавлением после 1917 г. корпуса произведений советской литературы, отразивших систему ценностей революционной новизны. Диссидентская наррадигма - это масса текстов, отобранных в канон на основании системы ценностей, вырабатываемой не властью, а интеллигенцией. Ирония истории в том, что вольная русская литература Пушкина, Гоголя, Достоевского, Тургенева, Чехова в 1917-1991 гг. - главный инструмент государственного просветительства. Такое идеологическое использовние обеспечивает общекультурную сохранность русской цивилизации и преемственность ценностной системы общественного сознания.
Репрезентативное всесоюзное исследование 1984-1986 гг. «Место личной библиотеки в системе обслуживания населения книгой» (М.Д. Смородинская, 1990) показало, что среди уже купленной литературы чаще всего встречаются книги Л. Толстого, А. Пушкина, А. Чехова, И. Тургенева. Эти социологические данные доказывают, что базисный слой письменной ментальности, выявленный в диссертационном исследовании, проявляется в читательских интересах и в читательском поведении.
В интересном ракурсе предстаёт состав отечественной письменной ментальности в репрезентативном всесоюзном исследовании 1978-1984 гг. «Многонациональная отечественная литература и читательские ориентации» (Н.Е. Добрынина, 1990). Данные об «экспорте» русской художественной литературы говорят о том, что наиболее широко на русском языке и языках различных народов СССР представлен Л. Толстой. Второе место по совокупному тиражу и числу языков перевода занимает А. Пушкин. Далее следуют М. Горький, Н. Некрасов, И. Тургенев, М. Лермонтов, А. Чехов, А. Куприн. С другой стороны, среди уже купленных книг в республиках СССР чаще всего встречаются книги Л. Толстого, А. Пушкина, И. Тургенева, А. Чехова. Таким образом, данные социологического исследования советского периода ещё раз подтверждают, что читательский выбор обращается к сверхзначимым для национальной идентичности классическим писателям XIX столетия, представляющим базисный слой письменной ментальности".
Процитирована диссертация, подготовленная под руководством доктора философских наук, проф. Владимира Александровича Шкуратова
Бермант О.В. Письменная ментальность в России 1917-1996 гг. по материалам художественного книгоиздания // Автореферат дисс. на соискание учёной степени канд. психол. наук. - Ростов-на-Дону, 1998. - 23 с.