Валерий Уколов. Попугаи Зеленого острова
"Хочу сообщить, что я провёл одно историческое исследование, результаты которого высылаю", - написал нам с вами сегодня известный ростовско-московский литератор Валерий Уколов.
Вот это великолепное исследование - написанное живым слогом, без ханжества и при этом краеведческое в высшей степени :).
Сегодня никто уже и не вспомнит, как на Зелёном острове, что на реке Дон у города Ростова на Дону, водились попугаи. Было их множество - самых разных. Откуда они взялись на Дону, неизвестно. Есть легенда, что будто бы привезли их с собой казаки, участвовавшие в южных походах. Там вроде как купил этих пташек войсковой атаман у какого-то турка. Попугаи жили у него в клетках и тешили слух посетителей и торговцев на рынке. Атаман впервые увидал таких пернатых и загорелся их приобрести, уж больно они красивыми были и ещё пели песни, но слов атаман не понимал. Турок тот не промах был, хотя и беден. Заломил цену немалую и за попугаев, и за клетки. Атаман не стал торговаться, хотя мог и просто забрать всё даром. Но решил не применять силу, тем более деньги имел, да и выпимши был. А в южных краях, когда выпьешь, благоденствие ощущаешь.
Вернувшись в область Войска Донского, атаман обнаружил недостачу в птицах. Всему виной был мор многих попугаев. Не перенесли они дальней дороги. Денщик не говорил о том атаману, чтоб не вводить его в расстройство, а потихоньку выбрасывал дохлых пташек по пути следования. Но потом уже признался, когда в родные края прибыли. Атаман покручинился, да, пропустив чарку другую, вызвал к себе сокольничего и приказал птиц беречь и преумножать. Тот таких птах сроду не видал, и как с ними обращаться не ведал. Так и сказал атаману. Атаман его выслушал и сразу в ухо засадил. Не понятно было ему, как человек, управляющийся с соколами, каких-то мелких пташек в клетках приручить не может. Но были там и не малые птицы. Какаду и ара тоже имелись, хотя и в малом достатке. Сокольничий, когда с ними возился, матерился очень. А те и выучили все слова бранные, и отвечали ему всем набором. Сокольничий в ужас пришёл, такое услышав. Первой мыслью было придушить их стервецов. Да подумав, отступился от этого плана. Решил отравить потихоньку. Но атаман, уже употребив графинчик горькой, приказал нести ему клетки с диковиной птицей. Сокольничий, чуя недоброе, подчинился и с подручными людьми клетки в дом доставил. А в доме у атамана гостей прибыло, и большей частью дамы в выходном одеянии и с дочерьми в кокошниках с кружевами. Чай уселись пить с вареньем вишнёвым. Тут сокольничий с подручными клетки принесли и на стол установили. Клетки материей накрыты, чтоб сюрприз был для гостей. Атаман от щедрот налил всей команде по чарочке и велел материю скинуть. Сокольничий замялся и спросил позволения не делать этого. Атаман в недоумение пришёл, а потом и рассерчал. Он же всё это ради гостей устраивал. Диковинкой потешить захотел, а тут такой отказ. Не стал атаман дальше сокольничего слушать. Сам подошёл к клеткам и сдёрнул тряпки. Сокольничий побледнел и отвернулся в сторону, даже чуть зажмурился. Атаман повернулся к гостям - смотрите, мол, какие птицы райские. Попугаи его и обложили матом. Да громко так, что все слыхали. Дамами оторопь овладела. Дочки рты разинули, к мамкам жмутся. Атаман сокольничего за ворот схватил, допытываться стал - почему так вышло? А попугаи, со страху видать обделались, и давай орать истошным голосом, да всё руганью непристойной, и даже самого атамана пару раз упомянули. Тот вконец рассвирепел. Со стены саблю турецкую снял да за всей командой погнался. Они еле выбежать успели. А дамы отошли понемногу, да как зайдутся смехом. Одна, что посмелей была, подошла к клеткам, и тихо так, но чтоб все слышали, говорит:
- Так кто у нас, пташечки, атаман? - А те ей наперебой:
- Хууй собачий! Суука! Выблядок крысиный! Арр, арр! Блядь! Блядь!
Тут дамы от смеха на пол попадали. Только дочки не смеялись, а глупо пялились на клетки. Понравилась всем эта забава. И, пока атаман за командой по подворью с саблей гонялся, женщины поочерёдно к клеткам подходили, и вопросы попугаям задавали залихватские. И дьяку досталось. А под конец уже совсем бабы распоясались: стали вопросы задавать про мужей дам присутствующих. Мол, скажите, что у Марфиного мужа между ног выросло? А пташки им:
- Горррбыль пиздёнашный, хуем долбленный. Арр, арр! Хуий, хуий!
Сначала потешно было, а потом разом зло всех взяло. И зачалась потасовка. За волосы друг дружку волочат, платья рвут. Попугаи от страха орут, что есть мочи, и всё про атамана. Посуду побили. Сервиз китайский вдребезги. Статуэтки, что из Европы привезены были, когда Наполеона гоняли, - все расколошматили. Дочки визжат, домой рвутся. Атаман гонялся, пока хмель весь не вышел. А затем в дом заглянул, а тут непотребное такое. Схватил нагайку, стал на двор всех гнать. Запыхался. Потом к столу вернулся, водочки испил, успокоился вроде. Попугаи попритихли, голосу не подают. Глазом на атамана косятся. Тот думу думает, что с этими тварями певчими делать. Рассерчал на них нешуточно. Хотел уже выпустить их всех из клеток, да сокола напустить. Но решил погодить до завтра. А пока велел баню истопить. Взял двух девок мясистых, водочки графин, да пошёл париться. Он всегда так делал, когда нужно было важные решения принимать. Баня ему ум проясняла. На утро решил атаман так: зазря птиц губить - трата без пользы. А вот обменять на что хорошее - это дело. Велел он сокольничему завернуть клетки в тряпки и везти на ярмарку. На торжище том атаман повстречал купца знакомого. Купец хотел рысака продать. Продать дорого и купить редкость какую. Любил купец безделушки серебряные, кукол фарфоровых, халаты восточные. Их и искал на ярмарке. Атаман после недолгой беседы смекнул, что сделка выгореть может. Сказал купцу про птиц диковинных и говорящих. Купец не поверил. Недоверчивым был. В их деле это главный залог не прогореть. Атаман же ему о пользе дела речи ведёт. Говорит, что пташки эти вроде как небылица какая. Диковинка из краёв южных. Таких ни у кого нет. И потешать могут, и глаз радуют. Только вот глядеть на них надо без баб. Птицы эти языком востры, и почтенную публику с барышнями смутить могут. А чтоб купец кота в мешке не покупал, атаман велел клетки в дальний сарай отнести, где хлам разный валялся. Там приоткрыли пташек, а те и молчат, с перепугу видно. Купец на атамана косится, мол, не слыхать. Сокольничий как гаркнет на них, как употребит словцо крепкое, так попугаи с испугу ещё большего заорали истошно, да всё непристойности в адрес присутствующих. Купец поначалу обомлел. Молча пялится на попугаев, а те уже в раж вошли, такое несут - уши вянут. Атаману надоело их слушать, тем более они его часто поминали. Велел накрыть клетки. Купец призадумался. Птицы произвели на него впечатление. Почесал он бороду, табаку понюхал и смекнул так: птицы эти как есть диковинные. Таких ни у кого не сыскать. А что бранятся, так то даже и благо будет. Купцам покажу, пусть потешатся. А то ещё и денег запрошу за просмотр. В общем, отдал купец рысака атаману, а взамен получил попугаев. С тем и уехал домой. Атаман сделкой ох как доволен остался - рысака получил и от болтливых пташек избавился. Потом, сказывают, купец тот продал за большие деньги попугаев ростовскому купцу Парамонову Елпидифору Трофимовичу. У Парамонова мельница большая стояла аккурат напротив Зелёного острова. И попугаи одно время жили на той мельнице в конторе. Парамонов боялся держать их дома, чтоб те дам не конфузили. А вот приказчикам на мельнице забава приглянулась. Елпидифор Трофимович приглашал их в контору да спектакль устраивал. Потешались вдоволь. А у Парамонова был сын Николай, в ту пору левацкими идеями увлечённый. Николай Елпидифорович дружбу водил с революционными рабочими. Это потом он уже стал либералом буржуазного толка, а тогда всячески революцию поддерживал. И сказал ему как-то один мастер с мельницы - тоже революционер-подпольщик, что у хозяина, то бишь отца, в конторе птицы говорливые есть. Бранятся они, а приказчики потешаются и про рабочий класс забывают. Николай Елпидофорович знал про то, но значения особого не придавал. А тут призадумался. Решил, что прав мастер. Не гоже тем птицам дурачиться, когда вот-вот основы старого строя закачаются. Ночью пробрался он в контору и всех птиц выпустил из клетки, а затем уехал в Питер литературу левацкого толка печатать. Елпидифор Трофимович, понятное дело, опечалился. Велел сыскать попугаев, изловить и вернуть на место. Попугаи все как один на Зелёный остров перелетели. Был там и кеа, и ожереловые попугайчики, карликовые, красные лори, пёстрые лори, гиацинтовый ара, какаду инка, чёрный какаду, жако и множество волнистых попугайчиков, в большом количестве к тому времени расплодившихся. Кое-каких пташек изловили и в контору вернули. Но большинству птиц остров по нраву пришёлся. К тому же людей там в ту пору почти и не было. Из-за множества зелёных волнистых попугайчиков остров тогда и получил название Зелёный. Заморские птицы прочно обосновались на той донской земле. Конкурировали с вороньём, а по весне и с соловьями. Если кто из пловцов достигал острова, попугаи собирались на деревьях поблизости и обкладывали пришельца матом. Это так нравилось горожанам, что они - кто на лодках, кто вплавь - добирались до острова и нарочно дразнили птиц. В городской думе даже дебаты вышли, как с такой живностью быть. А тут ещё физик Попов в 1902 году приехал в Ростов радио устанавливать. Стал место искать, откуда можно было сеанс связи провести. Доброхоты местные ему Зелёный остров посоветовали. В тех местах, мол, помех нет. Попов нанял небольшую баржу, установил радиооборудование и двинулся по Дону к Зелёному острову. Там стал на якорь и включил радио. А попугаи уже у берега на деревьях сидят и с интересом за баржей наблюдают. Попов попытался выйти на связь с судами на Азовском море. Стал кричать в микрофон, чтоб его услышали. А попугаев так любопытство разобрало, что они перелетели на баржу и даже в рубку к Попову набиваться стали. Ползают по Попову, по оборудованию прыгают. Попов в микрофон кричит, радио настраивает. А попугаи уже всё вокруг облепили, Попову чуть ли не в рот лезут. На приборы нагадили. Попов рассерчал на них, стал выгонять из рубки. Но это попугаям совсем не понравилось. Как закричали они, как забранились словами похабными, и громко так, что капитаны судов, с которыми связь налаживалась, всё это слышали и на свой адрес приняли. Попов кричит, попугаи орут, бранятся. Капитанам такой сеанс связи не по душе пришёлся. Отключили они радио, да обиду затаили. Плюнул Попов с досады и приказал с якоря сниматься. Пошла баржа поближе к Азовскому морю, подальше от попугаев. Там на острове Перебойном Попов уже связь и наладил. Решили в думе городской повылавливать всех попугаев, да по клеткам рассадить. Уж больно громко они на острове орали и не всегда цензурно. Так нет же. Горожане воспротивились такому замыслу. В газетах статьи гневные появились в защиту пернатых. Вот что писал «Приазовский Край»: «По мере становления города нашего как места средоточия всяческих событий, духовной потребностью движимых, наши помыслы простираться должны не только на поприще театральное, да книгопечатное, но наипаче сейчас взоры обратить должно на дарованное нам природой. Те птицы, что с южных мест к нам завезены были, обитают на острове, приглянувшимся им и плодятся там, и всяческое удовольствие получают. Самой сутью пребывания на земле донской они край наш к выгоде ведут, поскольку нет таких мест ни поблизости, ни вдали от нас. Кому же, спрошу я вас, довольно станет, если птиц тех переловить и заключить по клеткам? Мало ли у кого разных птах в домах имеется. Что пользы станет, если ещё пребудет? А потому пусть попугаи те на воле обживаются и ростовцев собой радуют». Надо заметить, однако, не все разделяли такой благожелательный настрой. Черносотенцы в открытую утверждали, что: « птиц этих жидовня напустила, обучив их пред тем мерзостям разным. А сделано то было с умыслом, дабы люд русский во всякую пакость ввергнуть. А по сему порхатых тех извести надобно, чтоб и духу не осталось». Но вот, что интересно, по мере того как разгорались дебаты сначала в образованном обществе, стали вместе с тем вестись споры и среди сословий попроще. Многие из люда рабочего, кто на острове побывал или вблизи плавал, слышали выражения крепкие, но не удивились даже, а по-своему как-то, по-простому восприняли. Вожаки рабочего движения умыслили в том протест против эксплуататоров местных. Об этом, не таясь, говорить начали на фабриках, а особо в порту и на железной дороге. Вот тут полиция и забеспокоилась всерьёз. Высокие полицейские чины на городские власти давить стали, чтоб в обход думы пташек убрать. Так полицмейстер III отделения департамента полиции - Прокопович Антон Михайлович доносил городскому голове Хмельницкому о том, что: «влияние попугаев на общественные настроения столь пагубно, что несознательные и к беспорядку склонные лица записывают в свой актив ту нецензурную брань, что производят эти птицы, и используют её в агитационных целях, дабы смутить умы подданных империи и всячески привлечь их на свою сторону в злодейственных намерениях». Страница этого донесения, порядком потрёпанная и чудом сохранившаяся, случайно обнаружилась у одного приезжего гражданина, поселившегося в Ростове на Дону в конце шестидесятых годов на окраине города. На чердаке дома, который он приобрёл, лежала кипа старых бумаг, невесть как туда попавших. Его жена преумножала семейный капитал тем, что жарила семечки и продавала их в бумажных кулёчках, сделанных из тех самых бумаг с чердака. Семечки купил как-то историк-любитель Матвей Иванович Савельев, работавший инженером по технике безопасности. Глаз у него был намётанный, и он сразу определил, что держит в руках ценный документ. Он обратился к торговке семечками и через неё вышел на хозяина дома. Тот показал всю кипу старых бумаг, и Матвей Иванович предложил у него выкупить их за ящик водки. Здесь он совершил промашку: если бы Савельев дал за бумаги одну или две бутылки водки, то всё бы получилось. Но хозяин бумаг, услышав сколько ему дают за этот хлам, сразу просёк, что дело серьёзное и ответил отказом. Расчёт был прост - набить цену на два ящика водки. Матвей Иванович предложил подумать, и сказал, что зайдёт завтра. А тому мужику того и надобно было. Предчувствуя большой куш, он вечером употребил спиртного сверх меры, и через то у них с женой случилась большая ссора, в которой хозяйка получила серьёзные ушибы и была лишена сознания. Ночью бесчувственная хозяйка и мертвецки пьяный хозяин сгорели вместе с домом по причине никуда не годной печи, кое-как сложенной пьяным шабашником, годом раньше сбитым насмерть единственной мотоциклетной коляской в районе. Историк-любитель Савельев сильно сокрушался об тех бумагах, но, обладая отменной памятью, хорошо запомнил тот листок с донесением полицмейстера. От пережитого у него случился инфаркт, и, чуя неладное, он успел записать по памяти, что смог, после чего и скончался. Его сын Николай, не обладавший, в отличие от родителя, тягой к древностям, по всей видимости, не придал никакого значения написанному его отцом. Где-то в конце восьмидесятых Николай, живший тогда в доме родителей на Нижне-Гниловской, пригласил меня на рыбалку. К обеду мы уже отрыбачили и кушали уху во дворе дома. Надо сказать, что удобства были тоже во дворе. И вот я, сидя в нужнике и готовый к отправлению естественной надобности, взял в руки порезанные ножницами листки бумаги, специально предназначенные для употребления в подобных местах, и по привычке пробежал их глазами. Я сразу определил их ценность, но не стал расспрашивать ни о чём захмелевшего Никалая, предвидя полнейшую бесполезность и даже опасность того. Я забрал их с собой и прятал среди страниц книги Жоржа Сименона, полученную мной в обмен на макулатуру. В начале девяностых, при переезде на очередную квартиру, эту книгу у меня украли грузчики, позарившись на модного тогда автора. Но я также запомнил тот текст донесения и привёл его здесь дословно. Так вот тогда - в 1902 году об этих делах с донесением узнали газетчики, и такой шум в прессе подняли, что общественность, из всех сословий сплотившаяся, разом на защиту птиц стала. Среди рабочего люда листовки распространялись. В листовках тех описывались злые умыслы полицейских чинов. А тут как раз стачку наметили рабочие в том же 1902 году. Мало кто знает (да это и понятно: большевики своей пропагандой всю правду о той стачке исказили), что стачка та во многом из-за попугаев началась. Наряду с требованиями об улучшении условий труда рабочие выдвигали и требование оставить в покое попугаев. Кое-кто из фабричных предлагал даже сделать красного ару символом стачки. В итоге с рабочими стали считаться, и попугаи продолжали безбедно жить ещё ни один год. Полиция всё же пыталась время от времени воздействовать на власти с целью изгнания попугаев с острова, но очередная революция 1905 года заставила отступиться от этих планов. По настоящему трудные времена для попугаев начались в гражданскую. В январе 1920 года конница Будённого, занявшая Ростов, получила приказ переправиться через Дон и нанести удар по Добровольческой армии у Батайска. 2 января Дон замерз, и командующий Кавказским фронтом Шорин приказал начать выполнение ранее отданной им директивы, согласно которой 1-я Конная армия должна была форсировать Дон на участке Батайск - Ольгинская и, прорвав оборону противника, выйти на линию Ейск - Старо-Минская - Кущевская. Значительная часть конницы и пехоты начала форсирование в районе Зелёного острова. Операцию начинали ещё затемно, рассчитывая на внезапность. Но, когда достигли острова, дремавшие попугаи встрепенулись и встретили переправлявшихся невообразимым криком с уже известными выражениями. Эффект внезапности был сорван. К тому месту выдвинулась конная разведка Донской армии белых, и вскоре по наступавшим открыли шквальный артиллерийский огонь. Конница Будённого понесла серьёзные потери, так и не сумев развернуться в боевой порядок. После того боя, в конце января Будённый послал письмо Ленину, в котором писал: «Я должен сообщить Вам, товарищ Ленин, что Конармия переживает тяжёлые времена. Ещё никогда так мою конницу не били и не оскорбляли, как побили теперь белые и обложили отборной бранью чёртовы птицы с того проклятого острова. А побили и оскорбили её потому, что командующий фронтом поставил Конармию в такие условия, что она может погибнуть совсем… Командующий фронтом товарищ Шорин вначале приказал вести переправу через остров, на котором водились эти крикливые птицы, о которых нас предупреждали местные товарищи. Мы уже не смогли рассчитывать на тихую переправу и обнаружили себя. Противник этим воспользовался и, чуть было не уничтожил всю нашу конницу. А когда Реввоенсовет потребовал, чтобы изменить направление Конной Армии, товарищ Шорин отдал приказ утихомирить птиц. Из-за них он ничего не слышал по телефонной связи и орал, пытаясь перекричать тех птиц. На это была отвлечена вся пехота, а Конная армия была брошена одна на противника и вторично оказалась сильно помятой». В своей книге, вышедшей в 1958 году и хорошенько «отшлифованной», Будённый ни единым словом не упоминает о роли попугаев Зелёного острова. Да оно и не удивительно: какой же командарм признается, что его победоносный путь прервали какие-то там попугайчики. Текст этого письма стал известен мне благодаря одному сотруднику секретного фонда КПСС. Когда он работал над письмами к Ленину, обнаружил и это послание Будённого. Оно настолько его позабавило, что он снял с него ксерокопию и показал мне. Я не буду называть его имени, поскольку он до сих пор ещё работает в том фонде, и я не хочу навлекать на него неприятности. А попугайчикам тот бой большевики припомнили. После установления на Дону советской власти сотрудники ОГПУ совершили облаву на попугаев и уничтожили всех до единого. Перед облавой на берег Дона напротив Зелёного острова подогнали несколько грузовиков с громкоговорителями и включили бравые марши на полную мощность, чтобы заглушить крики птиц. Были запрещены под страхом репрессий всякие разговоры о донских попугаях. Все документы, упоминающие этих птиц, засекретили или просто уничтожили. Я не смог найти ни одного живого очевидца тех событий. И мне очень жаль, что местные историки не хотят поднимать эту тему. Я часто бываю на Зелёном острове, вдыхаю его особенный запах, брожу среди разросшихся деревьев, в которых мне слышатся отрывистые звуки из прошлого, так похожие на беззаботные крики попугаев, разносящиеся по водной глади Дона далеко в дальние дали, туда, где прогретые степи вбирают их в себя вместе с потухшим взором заходящего солнца.
Вот это великолепное исследование - написанное живым слогом, без ханжества и при этом краеведческое в высшей степени :).
Сегодня никто уже и не вспомнит, как на Зелёном острове, что на реке Дон у города Ростова на Дону, водились попугаи. Было их множество - самых разных. Откуда они взялись на Дону, неизвестно. Есть легенда, что будто бы привезли их с собой казаки, участвовавшие в южных походах. Там вроде как купил этих пташек войсковой атаман у какого-то турка. Попугаи жили у него в клетках и тешили слух посетителей и торговцев на рынке. Атаман впервые увидал таких пернатых и загорелся их приобрести, уж больно они красивыми были и ещё пели песни, но слов атаман не понимал. Турок тот не промах был, хотя и беден. Заломил цену немалую и за попугаев, и за клетки. Атаман не стал торговаться, хотя мог и просто забрать всё даром. Но решил не применять силу, тем более деньги имел, да и выпимши был. А в южных краях, когда выпьешь, благоденствие ощущаешь.
Вернувшись в область Войска Донского, атаман обнаружил недостачу в птицах. Всему виной был мор многих попугаев. Не перенесли они дальней дороги. Денщик не говорил о том атаману, чтоб не вводить его в расстройство, а потихоньку выбрасывал дохлых пташек по пути следования. Но потом уже признался, когда в родные края прибыли. Атаман покручинился, да, пропустив чарку другую, вызвал к себе сокольничего и приказал птиц беречь и преумножать. Тот таких птах сроду не видал, и как с ними обращаться не ведал. Так и сказал атаману. Атаман его выслушал и сразу в ухо засадил. Не понятно было ему, как человек, управляющийся с соколами, каких-то мелких пташек в клетках приручить не может. Но были там и не малые птицы. Какаду и ара тоже имелись, хотя и в малом достатке. Сокольничий, когда с ними возился, матерился очень. А те и выучили все слова бранные, и отвечали ему всем набором. Сокольничий в ужас пришёл, такое услышав. Первой мыслью было придушить их стервецов. Да подумав, отступился от этого плана. Решил отравить потихоньку. Но атаман, уже употребив графинчик горькой, приказал нести ему клетки с диковиной птицей. Сокольничий, чуя недоброе, подчинился и с подручными людьми клетки в дом доставил. А в доме у атамана гостей прибыло, и большей частью дамы в выходном одеянии и с дочерьми в кокошниках с кружевами. Чай уселись пить с вареньем вишнёвым. Тут сокольничий с подручными клетки принесли и на стол установили. Клетки материей накрыты, чтоб сюрприз был для гостей. Атаман от щедрот налил всей команде по чарочке и велел материю скинуть. Сокольничий замялся и спросил позволения не делать этого. Атаман в недоумение пришёл, а потом и рассерчал. Он же всё это ради гостей устраивал. Диковинкой потешить захотел, а тут такой отказ. Не стал атаман дальше сокольничего слушать. Сам подошёл к клеткам и сдёрнул тряпки. Сокольничий побледнел и отвернулся в сторону, даже чуть зажмурился. Атаман повернулся к гостям - смотрите, мол, какие птицы райские. Попугаи его и обложили матом. Да громко так, что все слыхали. Дамами оторопь овладела. Дочки рты разинули, к мамкам жмутся. Атаман сокольничего за ворот схватил, допытываться стал - почему так вышло? А попугаи, со страху видать обделались, и давай орать истошным голосом, да всё руганью непристойной, и даже самого атамана пару раз упомянули. Тот вконец рассвирепел. Со стены саблю турецкую снял да за всей командой погнался. Они еле выбежать успели. А дамы отошли понемногу, да как зайдутся смехом. Одна, что посмелей была, подошла к клеткам, и тихо так, но чтоб все слышали, говорит:
- Так кто у нас, пташечки, атаман? - А те ей наперебой:
- Хууй собачий! Суука! Выблядок крысиный! Арр, арр! Блядь! Блядь!
Тут дамы от смеха на пол попадали. Только дочки не смеялись, а глупо пялились на клетки. Понравилась всем эта забава. И, пока атаман за командой по подворью с саблей гонялся, женщины поочерёдно к клеткам подходили, и вопросы попугаям задавали залихватские. И дьяку досталось. А под конец уже совсем бабы распоясались: стали вопросы задавать про мужей дам присутствующих. Мол, скажите, что у Марфиного мужа между ног выросло? А пташки им:
- Горррбыль пиздёнашный, хуем долбленный. Арр, арр! Хуий, хуий!
Сначала потешно было, а потом разом зло всех взяло. И зачалась потасовка. За волосы друг дружку волочат, платья рвут. Попугаи от страха орут, что есть мочи, и всё про атамана. Посуду побили. Сервиз китайский вдребезги. Статуэтки, что из Европы привезены были, когда Наполеона гоняли, - все расколошматили. Дочки визжат, домой рвутся. Атаман гонялся, пока хмель весь не вышел. А затем в дом заглянул, а тут непотребное такое. Схватил нагайку, стал на двор всех гнать. Запыхался. Потом к столу вернулся, водочки испил, успокоился вроде. Попугаи попритихли, голосу не подают. Глазом на атамана косятся. Тот думу думает, что с этими тварями певчими делать. Рассерчал на них нешуточно. Хотел уже выпустить их всех из клеток, да сокола напустить. Но решил погодить до завтра. А пока велел баню истопить. Взял двух девок мясистых, водочки графин, да пошёл париться. Он всегда так делал, когда нужно было важные решения принимать. Баня ему ум проясняла. На утро решил атаман так: зазря птиц губить - трата без пользы. А вот обменять на что хорошее - это дело. Велел он сокольничему завернуть клетки в тряпки и везти на ярмарку. На торжище том атаман повстречал купца знакомого. Купец хотел рысака продать. Продать дорого и купить редкость какую. Любил купец безделушки серебряные, кукол фарфоровых, халаты восточные. Их и искал на ярмарке. Атаман после недолгой беседы смекнул, что сделка выгореть может. Сказал купцу про птиц диковинных и говорящих. Купец не поверил. Недоверчивым был. В их деле это главный залог не прогореть. Атаман же ему о пользе дела речи ведёт. Говорит, что пташки эти вроде как небылица какая. Диковинка из краёв южных. Таких ни у кого нет. И потешать могут, и глаз радуют. Только вот глядеть на них надо без баб. Птицы эти языком востры, и почтенную публику с барышнями смутить могут. А чтоб купец кота в мешке не покупал, атаман велел клетки в дальний сарай отнести, где хлам разный валялся. Там приоткрыли пташек, а те и молчат, с перепугу видно. Купец на атамана косится, мол, не слыхать. Сокольничий как гаркнет на них, как употребит словцо крепкое, так попугаи с испугу ещё большего заорали истошно, да всё непристойности в адрес присутствующих. Купец поначалу обомлел. Молча пялится на попугаев, а те уже в раж вошли, такое несут - уши вянут. Атаману надоело их слушать, тем более они его часто поминали. Велел накрыть клетки. Купец призадумался. Птицы произвели на него впечатление. Почесал он бороду, табаку понюхал и смекнул так: птицы эти как есть диковинные. Таких ни у кого не сыскать. А что бранятся, так то даже и благо будет. Купцам покажу, пусть потешатся. А то ещё и денег запрошу за просмотр. В общем, отдал купец рысака атаману, а взамен получил попугаев. С тем и уехал домой. Атаман сделкой ох как доволен остался - рысака получил и от болтливых пташек избавился. Потом, сказывают, купец тот продал за большие деньги попугаев ростовскому купцу Парамонову Елпидифору Трофимовичу. У Парамонова мельница большая стояла аккурат напротив Зелёного острова. И попугаи одно время жили на той мельнице в конторе. Парамонов боялся держать их дома, чтоб те дам не конфузили. А вот приказчикам на мельнице забава приглянулась. Елпидифор Трофимович приглашал их в контору да спектакль устраивал. Потешались вдоволь. А у Парамонова был сын Николай, в ту пору левацкими идеями увлечённый. Николай Елпидифорович дружбу водил с революционными рабочими. Это потом он уже стал либералом буржуазного толка, а тогда всячески революцию поддерживал. И сказал ему как-то один мастер с мельницы - тоже революционер-подпольщик, что у хозяина, то бишь отца, в конторе птицы говорливые есть. Бранятся они, а приказчики потешаются и про рабочий класс забывают. Николай Елпидофорович знал про то, но значения особого не придавал. А тут призадумался. Решил, что прав мастер. Не гоже тем птицам дурачиться, когда вот-вот основы старого строя закачаются. Ночью пробрался он в контору и всех птиц выпустил из клетки, а затем уехал в Питер литературу левацкого толка печатать. Елпидифор Трофимович, понятное дело, опечалился. Велел сыскать попугаев, изловить и вернуть на место. Попугаи все как один на Зелёный остров перелетели. Был там и кеа, и ожереловые попугайчики, карликовые, красные лори, пёстрые лори, гиацинтовый ара, какаду инка, чёрный какаду, жако и множество волнистых попугайчиков, в большом количестве к тому времени расплодившихся. Кое-каких пташек изловили и в контору вернули. Но большинству птиц остров по нраву пришёлся. К тому же людей там в ту пору почти и не было. Из-за множества зелёных волнистых попугайчиков остров тогда и получил название Зелёный. Заморские птицы прочно обосновались на той донской земле. Конкурировали с вороньём, а по весне и с соловьями. Если кто из пловцов достигал острова, попугаи собирались на деревьях поблизости и обкладывали пришельца матом. Это так нравилось горожанам, что они - кто на лодках, кто вплавь - добирались до острова и нарочно дразнили птиц. В городской думе даже дебаты вышли, как с такой живностью быть. А тут ещё физик Попов в 1902 году приехал в Ростов радио устанавливать. Стал место искать, откуда можно было сеанс связи провести. Доброхоты местные ему Зелёный остров посоветовали. В тех местах, мол, помех нет. Попов нанял небольшую баржу, установил радиооборудование и двинулся по Дону к Зелёному острову. Там стал на якорь и включил радио. А попугаи уже у берега на деревьях сидят и с интересом за баржей наблюдают. Попов попытался выйти на связь с судами на Азовском море. Стал кричать в микрофон, чтоб его услышали. А попугаев так любопытство разобрало, что они перелетели на баржу и даже в рубку к Попову набиваться стали. Ползают по Попову, по оборудованию прыгают. Попов в микрофон кричит, радио настраивает. А попугаи уже всё вокруг облепили, Попову чуть ли не в рот лезут. На приборы нагадили. Попов рассерчал на них, стал выгонять из рубки. Но это попугаям совсем не понравилось. Как закричали они, как забранились словами похабными, и громко так, что капитаны судов, с которыми связь налаживалась, всё это слышали и на свой адрес приняли. Попов кричит, попугаи орут, бранятся. Капитанам такой сеанс связи не по душе пришёлся. Отключили они радио, да обиду затаили. Плюнул Попов с досады и приказал с якоря сниматься. Пошла баржа поближе к Азовскому морю, подальше от попугаев. Там на острове Перебойном Попов уже связь и наладил. Решили в думе городской повылавливать всех попугаев, да по клеткам рассадить. Уж больно громко они на острове орали и не всегда цензурно. Так нет же. Горожане воспротивились такому замыслу. В газетах статьи гневные появились в защиту пернатых. Вот что писал «Приазовский Край»: «По мере становления города нашего как места средоточия всяческих событий, духовной потребностью движимых, наши помыслы простираться должны не только на поприще театральное, да книгопечатное, но наипаче сейчас взоры обратить должно на дарованное нам природой. Те птицы, что с южных мест к нам завезены были, обитают на острове, приглянувшимся им и плодятся там, и всяческое удовольствие получают. Самой сутью пребывания на земле донской они край наш к выгоде ведут, поскольку нет таких мест ни поблизости, ни вдали от нас. Кому же, спрошу я вас, довольно станет, если птиц тех переловить и заключить по клеткам? Мало ли у кого разных птах в домах имеется. Что пользы станет, если ещё пребудет? А потому пусть попугаи те на воле обживаются и ростовцев собой радуют». Надо заметить, однако, не все разделяли такой благожелательный настрой. Черносотенцы в открытую утверждали, что: « птиц этих жидовня напустила, обучив их пред тем мерзостям разным. А сделано то было с умыслом, дабы люд русский во всякую пакость ввергнуть. А по сему порхатых тех извести надобно, чтоб и духу не осталось». Но вот, что интересно, по мере того как разгорались дебаты сначала в образованном обществе, стали вместе с тем вестись споры и среди сословий попроще. Многие из люда рабочего, кто на острове побывал или вблизи плавал, слышали выражения крепкие, но не удивились даже, а по-своему как-то, по-простому восприняли. Вожаки рабочего движения умыслили в том протест против эксплуататоров местных. Об этом, не таясь, говорить начали на фабриках, а особо в порту и на железной дороге. Вот тут полиция и забеспокоилась всерьёз. Высокие полицейские чины на городские власти давить стали, чтоб в обход думы пташек убрать. Так полицмейстер III отделения департамента полиции - Прокопович Антон Михайлович доносил городскому голове Хмельницкому о том, что: «влияние попугаев на общественные настроения столь пагубно, что несознательные и к беспорядку склонные лица записывают в свой актив ту нецензурную брань, что производят эти птицы, и используют её в агитационных целях, дабы смутить умы подданных империи и всячески привлечь их на свою сторону в злодейственных намерениях». Страница этого донесения, порядком потрёпанная и чудом сохранившаяся, случайно обнаружилась у одного приезжего гражданина, поселившегося в Ростове на Дону в конце шестидесятых годов на окраине города. На чердаке дома, который он приобрёл, лежала кипа старых бумаг, невесть как туда попавших. Его жена преумножала семейный капитал тем, что жарила семечки и продавала их в бумажных кулёчках, сделанных из тех самых бумаг с чердака. Семечки купил как-то историк-любитель Матвей Иванович Савельев, работавший инженером по технике безопасности. Глаз у него был намётанный, и он сразу определил, что держит в руках ценный документ. Он обратился к торговке семечками и через неё вышел на хозяина дома. Тот показал всю кипу старых бумаг, и Матвей Иванович предложил у него выкупить их за ящик водки. Здесь он совершил промашку: если бы Савельев дал за бумаги одну или две бутылки водки, то всё бы получилось. Но хозяин бумаг, услышав сколько ему дают за этот хлам, сразу просёк, что дело серьёзное и ответил отказом. Расчёт был прост - набить цену на два ящика водки. Матвей Иванович предложил подумать, и сказал, что зайдёт завтра. А тому мужику того и надобно было. Предчувствуя большой куш, он вечером употребил спиртного сверх меры, и через то у них с женой случилась большая ссора, в которой хозяйка получила серьёзные ушибы и была лишена сознания. Ночью бесчувственная хозяйка и мертвецки пьяный хозяин сгорели вместе с домом по причине никуда не годной печи, кое-как сложенной пьяным шабашником, годом раньше сбитым насмерть единственной мотоциклетной коляской в районе. Историк-любитель Савельев сильно сокрушался об тех бумагах, но, обладая отменной памятью, хорошо запомнил тот листок с донесением полицмейстера. От пережитого у него случился инфаркт, и, чуя неладное, он успел записать по памяти, что смог, после чего и скончался. Его сын Николай, не обладавший, в отличие от родителя, тягой к древностям, по всей видимости, не придал никакого значения написанному его отцом. Где-то в конце восьмидесятых Николай, живший тогда в доме родителей на Нижне-Гниловской, пригласил меня на рыбалку. К обеду мы уже отрыбачили и кушали уху во дворе дома. Надо сказать, что удобства были тоже во дворе. И вот я, сидя в нужнике и готовый к отправлению естественной надобности, взял в руки порезанные ножницами листки бумаги, специально предназначенные для употребления в подобных местах, и по привычке пробежал их глазами. Я сразу определил их ценность, но не стал расспрашивать ни о чём захмелевшего Никалая, предвидя полнейшую бесполезность и даже опасность того. Я забрал их с собой и прятал среди страниц книги Жоржа Сименона, полученную мной в обмен на макулатуру. В начале девяностых, при переезде на очередную квартиру, эту книгу у меня украли грузчики, позарившись на модного тогда автора. Но я также запомнил тот текст донесения и привёл его здесь дословно. Так вот тогда - в 1902 году об этих делах с донесением узнали газетчики, и такой шум в прессе подняли, что общественность, из всех сословий сплотившаяся, разом на защиту птиц стала. Среди рабочего люда листовки распространялись. В листовках тех описывались злые умыслы полицейских чинов. А тут как раз стачку наметили рабочие в том же 1902 году. Мало кто знает (да это и понятно: большевики своей пропагандой всю правду о той стачке исказили), что стачка та во многом из-за попугаев началась. Наряду с требованиями об улучшении условий труда рабочие выдвигали и требование оставить в покое попугаев. Кое-кто из фабричных предлагал даже сделать красного ару символом стачки. В итоге с рабочими стали считаться, и попугаи продолжали безбедно жить ещё ни один год. Полиция всё же пыталась время от времени воздействовать на власти с целью изгнания попугаев с острова, но очередная революция 1905 года заставила отступиться от этих планов. По настоящему трудные времена для попугаев начались в гражданскую. В январе 1920 года конница Будённого, занявшая Ростов, получила приказ переправиться через Дон и нанести удар по Добровольческой армии у Батайска. 2 января Дон замерз, и командующий Кавказским фронтом Шорин приказал начать выполнение ранее отданной им директивы, согласно которой 1-я Конная армия должна была форсировать Дон на участке Батайск - Ольгинская и, прорвав оборону противника, выйти на линию Ейск - Старо-Минская - Кущевская. Значительная часть конницы и пехоты начала форсирование в районе Зелёного острова. Операцию начинали ещё затемно, рассчитывая на внезапность. Но, когда достигли острова, дремавшие попугаи встрепенулись и встретили переправлявшихся невообразимым криком с уже известными выражениями. Эффект внезапности был сорван. К тому месту выдвинулась конная разведка Донской армии белых, и вскоре по наступавшим открыли шквальный артиллерийский огонь. Конница Будённого понесла серьёзные потери, так и не сумев развернуться в боевой порядок. После того боя, в конце января Будённый послал письмо Ленину, в котором писал: «Я должен сообщить Вам, товарищ Ленин, что Конармия переживает тяжёлые времена. Ещё никогда так мою конницу не били и не оскорбляли, как побили теперь белые и обложили отборной бранью чёртовы птицы с того проклятого острова. А побили и оскорбили её потому, что командующий фронтом поставил Конармию в такие условия, что она может погибнуть совсем… Командующий фронтом товарищ Шорин вначале приказал вести переправу через остров, на котором водились эти крикливые птицы, о которых нас предупреждали местные товарищи. Мы уже не смогли рассчитывать на тихую переправу и обнаружили себя. Противник этим воспользовался и, чуть было не уничтожил всю нашу конницу. А когда Реввоенсовет потребовал, чтобы изменить направление Конной Армии, товарищ Шорин отдал приказ утихомирить птиц. Из-за них он ничего не слышал по телефонной связи и орал, пытаясь перекричать тех птиц. На это была отвлечена вся пехота, а Конная армия была брошена одна на противника и вторично оказалась сильно помятой». В своей книге, вышедшей в 1958 году и хорошенько «отшлифованной», Будённый ни единым словом не упоминает о роли попугаев Зелёного острова. Да оно и не удивительно: какой же командарм признается, что его победоносный путь прервали какие-то там попугайчики. Текст этого письма стал известен мне благодаря одному сотруднику секретного фонда КПСС. Когда он работал над письмами к Ленину, обнаружил и это послание Будённого. Оно настолько его позабавило, что он снял с него ксерокопию и показал мне. Я не буду называть его имени, поскольку он до сих пор ещё работает в том фонде, и я не хочу навлекать на него неприятности. А попугайчикам тот бой большевики припомнили. После установления на Дону советской власти сотрудники ОГПУ совершили облаву на попугаев и уничтожили всех до единого. Перед облавой на берег Дона напротив Зелёного острова подогнали несколько грузовиков с громкоговорителями и включили бравые марши на полную мощность, чтобы заглушить крики птиц. Были запрещены под страхом репрессий всякие разговоры о донских попугаях. Все документы, упоминающие этих птиц, засекретили или просто уничтожили. Я не смог найти ни одного живого очевидца тех событий. И мне очень жаль, что местные историки не хотят поднимать эту тему. Я часто бываю на Зелёном острове, вдыхаю его особенный запах, брожу среди разросшихся деревьев, в которых мне слышатся отрывистые звуки из прошлого, так похожие на беззаботные крики попугаев, разносящиеся по водной глади Дона далеко в дальние дали, туда, где прогретые степи вбирают их в себя вместе с потухшим взором заходящего солнца.