Жизнь Сергея Тимофеева. 1988. Часть 6. Львов в Ростове: Оля, Кася, Гоша, Дмитровский.
Предыдущие части:
1, 2, 3, 4, 5
Автопортрет Тимы, предположительно 1988
В начале 1988 Тима часто бывает в доме у Оли Эмдиной (на Каяни), где в то время как раз живет Сергей Дмитровский, ее муж, а также друзья - Оксана Данилюк и Гоша Буренин.
Оксана: Оля тогда, в начале 88-го, лежала в больнице, а мы трое устроили там что-то вроде сквота, за что мне до сих пор стыдно и неловко. Каждый вечер стекался народ, Тима, Анвар, Лешка, Дима Дьяков, еще кто ни попадя, приносили бухло, пели песен.
Анвар говорил, что соседи, видимо, думают, что тут живет руководитель оркестра вместе и поочередно со всем своим оркестром. А Тима говорил, что они все - как странствующие рыцари, побивающие драконов и в лохмотьях и ошметках приползающие домой, где сижу я и указанные лохмотья штопаю (это я ему пришивала пуговицу на знаменитое бомжиловское пальто). (из нашей с Касей переписки).
Ольга среди них была единственной более-менее здешней. Она переехала с родительской семьей в Ростов, город ее отца, в 16 лет, после окончания школы во Львове. Перед поступлением в университет занималась английским с Владимиром Биргером, потом бывала в компании Григорьяна: " Феи Биргер и Григорьян стояли у колыбели моей души, и я до сих пор свожу с ними счеты".
А Дмитровский, Кася и Гоша были самой что ни на есть львовской богемой, как и Леха Евтушенко, раньше их в Ростове обосновавшийся. Все они вместе и каждый из них по отдельности были личностями во Львове второй половины 1970-х легендарными. Позже Кася написала об их веселой жизни во Львове и Ростове книгу "Василиса и ангелы".
Львовская богема. Сергей Дмитровский, студент 1 курса. Часть девушки слева - Люба Янас. Фото: Сэм Янишевский
Профессии, на которые они учились (Дмитровский - дирижер, Гоша и Леша - архитекторы, Кася - математик), были заброшены, так и не начавшись - в пользу литературы. Ольга с Дмитровским несколько лет прожили в Петербурге и только что вернулись оттуда, в отсветах богемы еще и питерской. Они привезли в Ростов представление о литературной жизни в виде "школ" и "групп". Дмитровский с Александром Богачевым в Питере основали "петербургскую школу новейшей эклектики". В 83-м году статья об этой школе была опубликована в английской "Энциклопедии современных русских писателей". Правда, манифестов группа не оставила, но по названию можно предположить, что провозглашаемый художественный метод примыкал к течению "постмодернизм".
В Ростове к "новейшим эклектикам" присоединился Гоша, до того стихов, бывший до этого в основном художником.
Кася же сначала думала, что в ростовский период ничего не писала, а только занималась чем-то вроде упомянутого пришивания пуговиц, хотя писала стихи и прозу и до, и после Ростова. Но потом вдруг нашла в "Красной папке" Тимы, сохраненной Алексеем Евтушенко, "Записки старого чекиста", которые они писали с Тимой вдвоем.
Спасение этих текстов - отдельная грустная история.
Алексей Евтушенко: "Красную папку" мне удалось спасти-вынести с квартиры на Северном, где жил Гоша, после его смерти и акта вандализма, который после похорон учинил пьяный Коля Константинов, царство ему небесное (рвал все в клочья - тексты, рисунки, с очень большим трудом утихомирили).
Оттуда много чего еще можно было бы забрать. Но после смерти Марины Саакян ее тогдашний сожитель (не помню, как его зовут) уперся и никого из нас на порог не пускал, мотивируя, что все теперь принадлежит ему. Там и Тимины тексты и работы были какие-то. Разумеется, все пропало.
Но тексты эти, конечно же, веселые - это абсурдистские описания преступлений ("протоколы") с комментариями оперуполномоченного Перебзделло.
Оксана Данилюк: "Вот три протокола (четвертый пока не найден), написанные в свое время Тимой и мною. Предварительно было много выпито; прочее воинство слабосильно полегло почивать, мы же с Тимой только взбодрились и написали. Помню, очень хохотали в процессе - уж как смешно нам было, как смешно..."
В это время Тима также начинает писать «Главы из романа «Хроникер». В 1989 они будут опубликованы в «Прямой речи» - лит. приложении к газете «Комсомолец». Вещь выглядит концептуализированной: главки пронумерованы с середины (№11 и №12); их всего две и похоже, что, кроме них, ничего не будет - т.е. не будет, и не планируется даже, самого «романа», а «главы» - это самостоятельное законченное произведение. Герой «глав» - даже не «маленький человек», а человек уж и вовсе ничтожный - т.е. случайный; ничтожен и случаен также сам автор («хроникер»). Эстетическая стратегия намеренного разрушения классического канона великой и пафосной эпохи русской «романтико-народнической» традиции, перекочевавшего в литературу советскую - налицо.
Оксана Данилюк: Этот жанр назывался «план романа» - по аналогии с «планом поэмы», изобретенном Дмитровским (у Дмитровского есть два «плана поэмы» - «Медведица Уурсула» и «История Луны»). Название предложила я - я печатала под Тимину диктовку на машинке, и тогда и обсуждался «статус» произведения. Тут же сидел Гоша и участвовал, возможно, не без него этот «план романа» выскочил. Мне до сих пор кажется, что очень, очень подходит. Однако я полагаю, что Тимин «план романа», безусовно, не закончен...
Можно ли отнести эти тексты к школе «новейшей эклектики» - не знаю. С этой новейшей эклектикой вообще полная фигня. Я ничего не помню о том, шло ли дело дальше красивого названия. Ну, что-то Б. и Д. между собой, полагаю, проговаривали; но вся школа состояла из них двоих, и ничего внятного и декларативного, кроме того, что вытекает из названия, и что я бы сейчас назвала прото-постмодернизмом, вычленить не удается. (из нашей переписки).
Оказавшись летом того же года в Москве, Тима предпринимает попытку включиться в литературную жизнь столицы, причем не только собственной персоной, но и всей ростовско-львовской группой.
Андрей Урицкий: «В 1988 году на заседании ЛИТО «Сретенский бульвар» (к тому времени со Сретенского бульвара перебравшегося на улицу Шверника) выступали люди из Ростова-на-Дону… Один из них, Сергей Тимофеев, читал прозаические отрывки... рассказывал о львовском поэте Гоше Буренине, писавшим под псевдонимом «брынь», и читал его стихи. Стихи произвели впечатление, я тогда их перепечатал, и у меня до сих пор лежат где-то несколько листков. Там было и такое стихотворение:
МАГИСТРАЛ
пейзаж змееносен, зловиден, порочен, -
в границах своих изумительно прочен,
излишнюю жизнь пожирая не впрок:
избыточен полдень, немыслима ночь и
скользит под намыленный густо шнурок
и воздух взимает, процентный подлог, -
душа! ты о смерти так громко хлопочешь,
а сдохнуть безмолвно - слабо, западло?
промасленный полдень; казенная арка;
тщедушные тени в развалинах парка, -
и венециангельских тварей биенье
над нищенской коркой, - консервная банка
пуста и вещает московское время.
душа! - ты хотела же все без обмана?
чтоб утварью, агнцами полнилась рама
и в блестках фольги одеянья волхвов, -
лубочный вертеп, а не волчая яма, -
и придурковатой колядки с лихвой
хватило б на мглу, на обрыдшую хворь:
бормочешь и куришь всю ночь - без обмана! -
бормочешь и время сверяешь с москвой…
московское время, засохшее время…
и вовсе не ангельских тварей кипенье
над нефлорентийской брусчаткой, - и арка
в зените гудит и окалины парка
в змеиную балку сползают с шипеньем.
пейзаж злонамерен, ленив, раскурочен
и разум к утру так надежно испорчен,
вплетая мишурную нить в рождество, -
но, видишь ли, - каждою, каждою ночью
у птичьего бога под черной листвой
так много очей просыпается, что
невольно - живешь, дни послушно короче
послушно ссыпаются в прорези штор.
Однако, похоже, что именно в этот период Тимино острое увлечение литературой заканчивается. В Москву он приехал с Авдеем Тер-Оганьяном и Мирославом Немировым.
1, 2, 3, 4, 5
Автопортрет Тимы, предположительно 1988
В начале 1988 Тима часто бывает в доме у Оли Эмдиной (на Каяни), где в то время как раз живет Сергей Дмитровский, ее муж, а также друзья - Оксана Данилюк и Гоша Буренин.
Оксана: Оля тогда, в начале 88-го, лежала в больнице, а мы трое устроили там что-то вроде сквота, за что мне до сих пор стыдно и неловко. Каждый вечер стекался народ, Тима, Анвар, Лешка, Дима Дьяков, еще кто ни попадя, приносили бухло, пели песен.
Анвар говорил, что соседи, видимо, думают, что тут живет руководитель оркестра вместе и поочередно со всем своим оркестром. А Тима говорил, что они все - как странствующие рыцари, побивающие драконов и в лохмотьях и ошметках приползающие домой, где сижу я и указанные лохмотья штопаю (это я ему пришивала пуговицу на знаменитое бомжиловское пальто). (из нашей с Касей переписки).
Ольга среди них была единственной более-менее здешней. Она переехала с родительской семьей в Ростов, город ее отца, в 16 лет, после окончания школы во Львове. Перед поступлением в университет занималась английским с Владимиром Биргером, потом бывала в компании Григорьяна: " Феи Биргер и Григорьян стояли у колыбели моей души, и я до сих пор свожу с ними счеты".
А Дмитровский, Кася и Гоша были самой что ни на есть львовской богемой, как и Леха Евтушенко, раньше их в Ростове обосновавшийся. Все они вместе и каждый из них по отдельности были личностями во Львове второй половины 1970-х легендарными. Позже Кася написала об их веселой жизни во Львове и Ростове книгу "Василиса и ангелы".
Львовская богема. Сергей Дмитровский, студент 1 курса. Часть девушки слева - Люба Янас. Фото: Сэм Янишевский
Профессии, на которые они учились (Дмитровский - дирижер, Гоша и Леша - архитекторы, Кася - математик), были заброшены, так и не начавшись - в пользу литературы. Ольга с Дмитровским несколько лет прожили в Петербурге и только что вернулись оттуда, в отсветах богемы еще и питерской. Они привезли в Ростов представление о литературной жизни в виде "школ" и "групп". Дмитровский с Александром Богачевым в Питере основали "петербургскую школу новейшей эклектики". В 83-м году статья об этой школе была опубликована в английской "Энциклопедии современных русских писателей". Правда, манифестов группа не оставила, но по названию можно предположить, что провозглашаемый художественный метод примыкал к течению "постмодернизм".
В Ростове к "новейшим эклектикам" присоединился Гоша, до того стихов, бывший до этого в основном художником.
Кася же сначала думала, что в ростовский период ничего не писала, а только занималась чем-то вроде упомянутого пришивания пуговиц, хотя писала стихи и прозу и до, и после Ростова. Но потом вдруг нашла в "Красной папке" Тимы, сохраненной Алексеем Евтушенко, "Записки старого чекиста", которые они писали с Тимой вдвоем.
Спасение этих текстов - отдельная грустная история.
Алексей Евтушенко: "Красную папку" мне удалось спасти-вынести с квартиры на Северном, где жил Гоша, после его смерти и акта вандализма, который после похорон учинил пьяный Коля Константинов, царство ему небесное (рвал все в клочья - тексты, рисунки, с очень большим трудом утихомирили).
Оттуда много чего еще можно было бы забрать. Но после смерти Марины Саакян ее тогдашний сожитель (не помню, как его зовут) уперся и никого из нас на порог не пускал, мотивируя, что все теперь принадлежит ему. Там и Тимины тексты и работы были какие-то. Разумеется, все пропало.
Но тексты эти, конечно же, веселые - это абсурдистские описания преступлений ("протоколы") с комментариями оперуполномоченного Перебзделло.
Оксана Данилюк: "Вот три протокола (четвертый пока не найден), написанные в свое время Тимой и мною. Предварительно было много выпито; прочее воинство слабосильно полегло почивать, мы же с Тимой только взбодрились и написали. Помню, очень хохотали в процессе - уж как смешно нам было, как смешно..."
В это время Тима также начинает писать «Главы из романа «Хроникер». В 1989 они будут опубликованы в «Прямой речи» - лит. приложении к газете «Комсомолец». Вещь выглядит концептуализированной: главки пронумерованы с середины (№11 и №12); их всего две и похоже, что, кроме них, ничего не будет - т.е. не будет, и не планируется даже, самого «романа», а «главы» - это самостоятельное законченное произведение. Герой «глав» - даже не «маленький человек», а человек уж и вовсе ничтожный - т.е. случайный; ничтожен и случаен также сам автор («хроникер»). Эстетическая стратегия намеренного разрушения классического канона великой и пафосной эпохи русской «романтико-народнической» традиции, перекочевавшего в литературу советскую - налицо.
Оксана Данилюк: Этот жанр назывался «план романа» - по аналогии с «планом поэмы», изобретенном Дмитровским (у Дмитровского есть два «плана поэмы» - «Медведица Уурсула» и «История Луны»). Название предложила я - я печатала под Тимину диктовку на машинке, и тогда и обсуждался «статус» произведения. Тут же сидел Гоша и участвовал, возможно, не без него этот «план романа» выскочил. Мне до сих пор кажется, что очень, очень подходит. Однако я полагаю, что Тимин «план романа», безусовно, не закончен...
Можно ли отнести эти тексты к школе «новейшей эклектики» - не знаю. С этой новейшей эклектикой вообще полная фигня. Я ничего не помню о том, шло ли дело дальше красивого названия. Ну, что-то Б. и Д. между собой, полагаю, проговаривали; но вся школа состояла из них двоих, и ничего внятного и декларативного, кроме того, что вытекает из названия, и что я бы сейчас назвала прото-постмодернизмом, вычленить не удается. (из нашей переписки).
Оказавшись летом того же года в Москве, Тима предпринимает попытку включиться в литературную жизнь столицы, причем не только собственной персоной, но и всей ростовско-львовской группой.
Андрей Урицкий: «В 1988 году на заседании ЛИТО «Сретенский бульвар» (к тому времени со Сретенского бульвара перебравшегося на улицу Шверника) выступали люди из Ростова-на-Дону… Один из них, Сергей Тимофеев, читал прозаические отрывки... рассказывал о львовском поэте Гоше Буренине, писавшим под псевдонимом «брынь», и читал его стихи. Стихи произвели впечатление, я тогда их перепечатал, и у меня до сих пор лежат где-то несколько листков. Там было и такое стихотворение:
МАГИСТРАЛ
пейзаж змееносен, зловиден, порочен, -
в границах своих изумительно прочен,
излишнюю жизнь пожирая не впрок:
избыточен полдень, немыслима ночь и
скользит под намыленный густо шнурок
и воздух взимает, процентный подлог, -
душа! ты о смерти так громко хлопочешь,
а сдохнуть безмолвно - слабо, западло?
промасленный полдень; казенная арка;
тщедушные тени в развалинах парка, -
и венециангельских тварей биенье
над нищенской коркой, - консервная банка
пуста и вещает московское время.
душа! - ты хотела же все без обмана?
чтоб утварью, агнцами полнилась рама
и в блестках фольги одеянья волхвов, -
лубочный вертеп, а не волчая яма, -
и придурковатой колядки с лихвой
хватило б на мглу, на обрыдшую хворь:
бормочешь и куришь всю ночь - без обмана! -
бормочешь и время сверяешь с москвой…
московское время, засохшее время…
и вовсе не ангельских тварей кипенье
над нефлорентийской брусчаткой, - и арка
в зените гудит и окалины парка
в змеиную балку сползают с шипеньем.
пейзаж злонамерен, ленив, раскурочен
и разум к утру так надежно испорчен,
вплетая мишурную нить в рождество, -
но, видишь ли, - каждою, каждою ночью
у птичьего бога под черной листвой
так много очей просыпается, что
невольно - живешь, дни послушно короче
послушно ссыпаются в прорези штор.
Однако, похоже, что именно в этот период Тимино острое увлечение литературой заканчивается. В Москву он приехал с Авдеем Тер-Оганьяном и Мирославом Немировым.