Георгий Кубатьян. За что платить собой. Рец. на кн. Л.Григорьяна "Вечернее чудо", 1988
Стихи, вошедшие в «Вечернее чудо» (Ереван, 1988), писались на протяжении четверти века, но назвать эту книгу итоговой, к чему есть кое-какие предпосылки, не поворачивается язык. В слове итог звучит нечто торжественное, почтительное, между тем Леонид Григорьян говорит о собственной персоне не иначе как иронически. Вовсе не себе, любимому, посвящает свои строки наш автор. Ему ненавистно всякое самолюбование, самопупство; мессианство, весьма присущее пишущей братии, чуждо ему совершенно. Мессия по природе своей одинок, а нашему поэту тягостно быть в одиночестве, взаперти; мысль о затворничестве для него непереносима. «Из тебя не выйдет Робинзона» - это сказано им не кокетства ради. В стихах Григорьяна людно: тут друзья (много друзей), недруги, женщины, студенты, коллеги, наконец, просто прохожие - все те, кого он величает «сограждане мои, согорожане».
Обстоятельства, диктующие поэту стихи, будничны, герои негероичны, интонация порою шутейна («смягчим повествованье юморком») и никогда не надрывна - стихи же серьёзны, пронизаны мыслью и, часто вопреки внешней непритязательности, глубоки. Они, эти стихи, знают высокие трагические взлёты, но их экзистенциальность - употребим учёное словцо - вырастает из повседневности: «Если быт испытать пониманьем, / бытованье войдёт в бытие!» Намерения поэта двояки: с одной стороны, «всё снизить, заземлить», чтобы, накрепко noвязанный с бытом и обиходом, стих не витал в эмпиреях, с другой - поднять будничную жизнь до уровня судьбы, жребия: «Оттого не смолкает небесная арфа - / возвышает, взыскует, влечёт, / что в убогом углу хлопотливая Марфа / подметает, стирает, печёт».
Когда поэт уверенно стоит на почве реальности, ему даётся не только острота зрения, но и сила прозрения. В том числе и социального. В конце 60-х Л. Григорьян напечатал в «Литературной Армении» стихотворение, содержавшее внятную формулу тогдашних - более чем осторожных и прикровенных - общественно-политических перемен: «Смещенье жизни в сторону зимы». Затяжная эта зима недавно, слава Богу, сменилась оттепелью. Странная всё ж таки вещь стихи. Звучат вроде как отвлечённо, а на поверку - конкретней и не сказать. Когда-то Григорьян написал о чужаках, о чужой крови, недобро волнующей упырей всех времён: «Так повелось: сначала душу вынем, / а там пускай докажет, что невинен». Теперь, после Сумгаита, это стихотворение внезапно обнажило свою горькую и несомненную злободневность.
Трезвость взгляда неизбежно требует: выбирай! Или - или. Сознавая, что к чему на грешной этой земле, можно приспособиться и подловчиться -тому несть числа примеров, - а можно жёстко определить для себя нравственный кодекс, в котором, как у Григорьяна, на первое место выходит одиннадцатая заповедь: не предавай!
Не предавай! - горит светлее света
Над всеми перепутьями пути.
Не предавай! - хоть заповеди этой
Он так и не успел произнести.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не предавай ни выживших, ни павших,
Ни в страхе, ни в тоске, ни во хмелю.
Не предавай, блудливо прошептавши:
Сегодня так, а завтра - искуплю.
Не предавай, когда изменить принципам уже не считают зазорным, храни внутреннюю обособленность и свободу, лелей и оберегай её, тверди про себя: «Стыдно, оттого что стадно».
«Вечернее чудо» рисует нам облик скромного и улыбчивого ростовчанина, тянущегося к армянским корням и дорожащего российским - не кровным, а духовным - родством, человека мягкого и уступчивого, но не способного поступиться, когда доходит до выбора, честью и готового заплатить за свой выбор любую цену. При этом его готовность не подсознательна, не интуитивна, но давно и до конца осмыслена. «Я знаю, - говорит он, и пауза между соседними строками исполнена убеждённости и потому весома, - за что собою заплачу».
Всё верно, но нельзя же в самом деле жить, поминутно видя перед глазами Голгофу. Что ж, учи студентов латыни, бегай в столовку, пиши письма, принимай в небогатом своём доме друзей... Последнее выделим особо. Друг, дружба - заповедная у Григорьяна статья. Он безжалостен, когда без всякой иронии выставляет себе отметки за то, как жил и что сделал: «В общем, неуды, максимум - тройки». Однако ж есть на мрачноватом этом фоне отдушина, и автор, право слово, не льстит себе, констатируя: «Но по дружеству - твёрдое пять». У него нет о дружбе деклараций или проповедей, говоря строго, у него нет даже стихов о друзьях, однако без этого неизбывного, всюду и во всём разлитого мотива книга разом утратила бы свою одушевлённость. Что такое для Григорьяна дружество - об этом маленький и воистину берущий за душу цикл, обращённый к незабвенному Виталию Сёмину, замечательному прозаику и ближайшему на протяжении десятилетий другу поэта.
Коль скоро зашла речь об отдушинах, упомянем напоследок ещё одну - надежду, которой автор никогда, кажется, не терял и которая дала название его книге. «Вечернее чудо» не что иное, как встреча с ангелом-хранителем. Если тебе на долю выпали арест отца, оккупация, наветы, травля, смерть друга и ещё много чего, а ты и в пору беспросветного безвременья ни единой строкой или жестом не уронил себя, так, может статься, он и впрямь не выдумка, небесный твой страж? Поэт надеется. На то он и поэт.
1988
Обстоятельства, диктующие поэту стихи, будничны, герои негероичны, интонация порою шутейна («смягчим повествованье юморком») и никогда не надрывна - стихи же серьёзны, пронизаны мыслью и, часто вопреки внешней непритязательности, глубоки. Они, эти стихи, знают высокие трагические взлёты, но их экзистенциальность - употребим учёное словцо - вырастает из повседневности: «Если быт испытать пониманьем, / бытованье войдёт в бытие!» Намерения поэта двояки: с одной стороны, «всё снизить, заземлить», чтобы, накрепко noвязанный с бытом и обиходом, стих не витал в эмпиреях, с другой - поднять будничную жизнь до уровня судьбы, жребия: «Оттого не смолкает небесная арфа - / возвышает, взыскует, влечёт, / что в убогом углу хлопотливая Марфа / подметает, стирает, печёт».
Когда поэт уверенно стоит на почве реальности, ему даётся не только острота зрения, но и сила прозрения. В том числе и социального. В конце 60-х Л. Григорьян напечатал в «Литературной Армении» стихотворение, содержавшее внятную формулу тогдашних - более чем осторожных и прикровенных - общественно-политических перемен: «Смещенье жизни в сторону зимы». Затяжная эта зима недавно, слава Богу, сменилась оттепелью. Странная всё ж таки вещь стихи. Звучат вроде как отвлечённо, а на поверку - конкретней и не сказать. Когда-то Григорьян написал о чужаках, о чужой крови, недобро волнующей упырей всех времён: «Так повелось: сначала душу вынем, / а там пускай докажет, что невинен». Теперь, после Сумгаита, это стихотворение внезапно обнажило свою горькую и несомненную злободневность.
Трезвость взгляда неизбежно требует: выбирай! Или - или. Сознавая, что к чему на грешной этой земле, можно приспособиться и подловчиться -тому несть числа примеров, - а можно жёстко определить для себя нравственный кодекс, в котором, как у Григорьяна, на первое место выходит одиннадцатая заповедь: не предавай!
Не предавай! - горит светлее света
Над всеми перепутьями пути.
Не предавай! - хоть заповеди этой
Он так и не успел произнести.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не предавай ни выживших, ни павших,
Ни в страхе, ни в тоске, ни во хмелю.
Не предавай, блудливо прошептавши:
Сегодня так, а завтра - искуплю.
Не предавай, когда изменить принципам уже не считают зазорным, храни внутреннюю обособленность и свободу, лелей и оберегай её, тверди про себя: «Стыдно, оттого что стадно».
«Вечернее чудо» рисует нам облик скромного и улыбчивого ростовчанина, тянущегося к армянским корням и дорожащего российским - не кровным, а духовным - родством, человека мягкого и уступчивого, но не способного поступиться, когда доходит до выбора, честью и готового заплатить за свой выбор любую цену. При этом его готовность не подсознательна, не интуитивна, но давно и до конца осмыслена. «Я знаю, - говорит он, и пауза между соседними строками исполнена убеждённости и потому весома, - за что собою заплачу».
Всё верно, но нельзя же в самом деле жить, поминутно видя перед глазами Голгофу. Что ж, учи студентов латыни, бегай в столовку, пиши письма, принимай в небогатом своём доме друзей... Последнее выделим особо. Друг, дружба - заповедная у Григорьяна статья. Он безжалостен, когда без всякой иронии выставляет себе отметки за то, как жил и что сделал: «В общем, неуды, максимум - тройки». Однако ж есть на мрачноватом этом фоне отдушина, и автор, право слово, не льстит себе, констатируя: «Но по дружеству - твёрдое пять». У него нет о дружбе деклараций или проповедей, говоря строго, у него нет даже стихов о друзьях, однако без этого неизбывного, всюду и во всём разлитого мотива книга разом утратила бы свою одушевлённость. Что такое для Григорьяна дружество - об этом маленький и воистину берущий за душу цикл, обращённый к незабвенному Виталию Сёмину, замечательному прозаику и ближайшему на протяжении десятилетий другу поэта.
Коль скоро зашла речь об отдушинах, упомянем напоследок ещё одну - надежду, которой автор никогда, кажется, не терял и которая дала название его книге. «Вечернее чудо» не что иное, как встреча с ангелом-хранителем. Если тебе на долю выпали арест отца, оккупация, наветы, травля, смерть друга и ещё много чего, а ты и в пору беспросветного безвременья ни единой строкой или жестом не уронил себя, так, может статься, он и впрямь не выдумка, небесный твой страж? Поэт надеется. На то он и поэт.
1988