Владимир Борода. Зазаборный роман. 6
Тяжела жизнь у мастырщиков. Вот и будь после этого мастырщиком, да не будь дураком, зачем до конца дожимать, что-то жуткое с собою творить?! Так, немного, чуть-чуть, чтоб и лепила поверил, и здоровье осталось. А есть еще одна, очень совсем страшная мастырка. Ранку сделать и туда с зуба налет соскоб. Нога или рука, куда инфекцию занесли, разбухнет до страшных размеров, и температура. Гангрена называется...
Ну, а если не помогают мастырки, на крест не берут, права твои и так урезанные до не могу, ущемили в конец, жизни нет и счастья нет, то можно и покоцаться (вскрыть вены). Ложкой заточенной, стеклом, фильтром от сигареты, оплавленным и придавленным, доминушкой заточенной. Любят зеки театр! А еще можно ложкой, кожу живота оттянув и на край стола положив, пробить. Кожа растянется - дырки как будто вовнутрь. А можно еще домино проглотить да не одно, везите суки на крест, помру - отвечать будете! И будут. Не сильно, но будут. Было на складе изделие и испортилось. Почему? Почему не соблюдался оптимальный режим хранения? А?! И влепят выговор, может строгий! Ух! Хитра Советская власть, но зеки - хитрей. Много они придумали такого, что ахают привыкшие ко всему, повидавшие все корпусняки, кумовья да дубаки. Выкидывают зеки такие коленца, что хоть стой - хоть падай! Шла хата с прогулки. Глядит - ведро с кашей горячей около чужой камеры стоит, к обеду подготовленное. Взяли и занесли к себе в хату. Через двадцать минут дверь настежь и всех на пинках в коридор. Шмон. Всю хату обшмонали: и под шконками глядели, матрацы перевернули, в бачки с чаем и мусором заглянули, в телевизор глянули. Нет ведра. Даже в парашу, в дырку с два кулака, зыркнули - а вдруг! Нет. Взмолился корпусной и клятвенно заверил, по зековски, по блатному поклялся - на зуб, никого, мол, наказывать не буду, только где ведро, покажите. Зашел один босяк в хату и газету, лежащую на столе, поднял. Ахнул корпусной, ахнул дубак - лежит себе спокойно ведро под газетой, развернутое как выкройка, как его на фабрике вырезали из жести... Взял корпусной молча ведро и понес другим корпуснякам да дубакам показывать, про хитрость рассказывать. Мол, хитры советские зеки, ой хитры, самые хитрые в мире! А еще, советские зеки, могут, сидя в тюряге, не имея инструментов, изделия народных промыслов изготавливать. Про карты я уже рассказывал, а кроме них - еще шахматы, четки, мундштуки, нарды с костями, ручки шариковые, разноцветные. Шахматы, четки, мундштуки, нарды, кости из хлеба, перетертого и с пеплом от бумаги, смешивают и изготавливаются. Добавляют для красивого черного цвета туже сажу от каблука. Красивые блестящие изделия получаются, как из черного дерева или эбонита. И крепкие. Удар об пол выдерживают. Ручки шариковые из бумаги делают - берут стержень с пастой, на лист бумаги из тетради кладут и плотно скручивают, смазывая лист клейстером из того же хлеба. Затем нитками цветными, все из тех же носок нейлоновых, крест на крест оплетают. Красота и только. Хитры зеки, ой хитры! Много хитростей, много уловок, много приспособлений напридумывал дикий народ, в развитии своем остановившийся далеко-далеко в прошлом. Одним словом - хитры!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сегодня .у меня суд. По тюремному - венчанье. Сижу на указанном месте в одних трусах и жду. Гражданин судья, тоже в трусах, почесывая татуированное брюхо, возглашает: - Оглашается список судейского состава, защиты и обвинения. Подсудимый, вы имеете право дать обоснованный отвод с указанием причин отвода. Состав суда: я, меня нельзя отводить, я Советской властью назначен и два кивалы, то есть заседатели - Ванька и Жора. Защита - адвокат Семен, а обвинение - Горбатый. Какие замечания по составу имеете, подсудимый? Да ты не лыбься, не скалься, базарь, если что имеешь. Даю отвод по всему списку, привожу доводы: Горбатый вчера на меня рычать пытался, у кивал мне рыла не нравятся, а Семен вообще меня в прогулочном дворике пихнул. Нечаянно, в общем-то, но мало ли что. Лучше поменять... И это не бред и не сон. Судят меня в хате, братва, которая в законах разбирается. Я играю добровольно, более того, сам предложил свою кандидатуру. Ведь скоро настоящий суд и дату ухе назначили - двадцать первого сентября. Вот я и репетирую. Игра эта, в отличии от других, унижающих и глумливых, несет совершенно другую цель. Наравне с весельем для хаты, возможностью развлечься, подсудимый приобретает опыт, которого у него еще нет. Но какие его годы, еще не раз будет осужден, вот опыт и появится. Но пока игра. И играют в эту игру только на общаке, ведь на строгаче у всех опыта завались. Продолжается суд: -Запись вести не будем, ну её на хрен! Судья руководит да оглашает, кивалы просто поддакивают, недаром зеки так заседателей прозвали, обвинение-прокурор с грязью смешивает и круто требует: -Учитывая все вышеизложенное, тяжесть совершенного преступления, а также принимая во внимание вредную для Советской власти личность Профессора, требую от самого гуманного в мире суда, применить высшую меру наказания - расстрел! Приговор предлагаю привести в исполнение на параше. И смеется, прокурор хренов. Ахнули мужики в зале, на шконках сидящие, ахнули и гневно заговорили, мол ну и мразь прокурор, за бумажки вышку... Ну чистый Берия, такой же лысый и в очках... Судья предоставляет слово защите. Поддергивая спадающие трусы, почесываясь и отмахиваясь от мух, адвокат начинает свою речь: - Он молодой, паскуда, его пожалеть надо. Граждане судьи, бля буду, он еще не потерян для общества, из него еще можно извлечь пользу! Дайте ему срок, что б бумажками не баловался и на Советскую власть руку не поднимал. Дайте ему, подлюге! Но небольшой! Он раскаивается, он почти рыдает, посмотрите, - адвоката, дважды судимого по малолетке, понесло: -Гляньте на седьмой ряд, четвертое место, там рыдает и утирается в марочку мама моего подзащитного, а рядом сестра-кроха... - Брат, четырнадцать лет, - поправляю, сдерживая смех. - Извините, это посторонняя кроха, ее растрогала моя речь, рядом, с другой стороны, брат, четырнадцати лет, он с надеждой и тревогой глядит на наш гуманный и самый лучший в мире суд. Неужели судья укатает братана на лучшие годы? Неужели придется, как Вододька Ульянов, мстить?! Нот, нет, граждане судьи, я не угрожаю, дайте моему подзащитному полгода, ну год от силы! Он вам спасибо скажет и чем ни будь поделится. Не губите молодость на корню! Я все сказал! - заканчивает защитничек под аплодисменты публики. Мне предоставляется последнее слово. Судья, вытирая глаза от слез грязной наволочкой,махает рукой: - Профессор! тебе последнее слово, что хочешь - базарь. Я облизываю внезапно пересохшие губы и встав, начинаю хриплым голосом: -Граждане судьи! Гражданин судья! Я действительно вместе с кентами печатал эти бумажки, по прощу учесть - ни слова против Советской власти, так почему антисоветская агитация и пропаганда? Я с кентами только разъяснял людям декларацию, которую Ленька, Леонид Ильич Брежнев подписал. Значит, он подписал, а я в тюрягу? - не выдерживаю я стиля и серьезности, меня несет: - Так где же такое видано?! Вы меня пытали, есть ли центр, есть ли руководители?! Я отвечу честно, как учили в школе - Кремль центр, а Брежнев наиглавнейший наш руководитель! Он на Запад катается и в ботинке инструкции от империалистов привозит, он... Судья прерывает меня: - Говорите по существу. Вам предоставление слово, а не трибуна. Я, сбитый с волны, сажусь: -У меня все, гражданин судья, не виноват я, не хотел, больше не буду. Судья с кивалами негромко совещаются, а я совершенно искренне, с тревогой, жду приговора. Это одно из главных условий игры. Можно ерничать к фиглярничать, ломать ваньку и гнать дуру. Можно все. Но приговор выносится как можно реальней. Поэтому в судьи выбирают братву битую, знающею законы. Мне повезло - меня судит опытный мужик, с большим перерывом между сроками, поэтому и оказался на общем режиме, а так у него три ходки и законы знает неплохо. Наконец совещание закончилось и оглашается приговор: -Встать, суд идет! Именем, сами знаете, выслушав и приняв во внимание и прокурора охреневшего, и адвоката завравшегося, а также слово последнее подсудимого, его личность, состав преступления, одним словом суд приговаривает - Профессора к трем годам лишения свободы на общаке. Гром аплодисментов награда справедливому суду. Три - не воля, но и не вышка. Три это немного, три... -Три и на параше просидеть можно, - шутит по тюремному судья и хлопает меня по плечу. Я доволен и улыбаюсь. Твоими устами и мед пить, Паша.
Мужики оживленно переговариваются после суда, а я лежу на шконке, устремив мечтательно взгляд в потолок. Интересно - трояк дадут или меньше? Хорошо бы... -Отбой! - гремят ключи об двери. -Подъем! - гремят ключи об двери. И я просыпаюсь со страной. Проверка, не потерялся ли кто-нибудь... Незаметно пролетает время, вот дали завтрак... Завтрак тоже пролетает незаметно, каша, чай. Как пишут в газетах - завтрак прошел в дружеской обстановке. Сегодня воскресенье, ни кого ни куда не будут дергать. Скучно... Но можно придумать развлечение. В четверг в хату кинули дедулю, лет семидесяти, дряхлого и ветхого. Сел за кражу. Спер чего-то в колхозе. Вот над ним и решили пошутить. - Слышь, дед, сто лет, сегодня воскресенье, базарный день. Мы решили тебя снарядить, шмотки продашь да и купишь, чего напишем, - подъезжает к деду Горбатый, дед не против, но пожимает плечами: - А. че меня, сынок? - Ты старый - не убежишь, а то дубак побоится вести. - А, ясно-ясно. Я согласен, собирайте вещички. Хата, давясь от смеха, собирает вещи. дед бдительно контролирует: - Ты чего милок, такую рвань кладешь, клади хорошую вещь, - и желтым прокуренным пальцем указывает на шконки, на вешалку. Братва хоть и нехотя, но начинает носить-таскать деду приличные шмотки. Смысл подначки: дед выйдет на коридор, вещи и самого деда дубак обольет от всей души водою и назад в хату. Не хотелось бы мочить хорошее да ну ладно, высохнет, не портить же подначку, веселое дело. Несет братва вещи, дед принимает, складывает в матрасовку и записывать требует. Делать нечего, давятся от смеха, но пишут список даваемых деду вещей. На другом конце стола другой список составляют, что в хату нужно: - Пиши - пачек сорок-шестьдесят махорки... - Сахару не забудьте, сахару... - А может и пряничков купит старый хрен... Старый хрен со всем соглашается, против каждой вещи требует цену проставить, им названную: - Дороже не продастся, сынки, я уж знаю... Сынки, хохоча уже во все горло, поддакивают: - Точно, дед, точно старый, сразу видно - жизнь прожил! Я б тоже дал что-нибудь, но нету. Дед уложил вещи, одел пиджак свой, кепку: - Ну прощевайте покедова, сынки, ух и смешливые вы, я таких сроду не видал. И к дверям, а сынки вповалку - от смеха стоять не могут! Дед стучит но двери: - Слышь, сынок, сынок, день сегодня базарный, надо вещи продать да купить кой чего! Выводи! Хохочет хата, хохочет дед, хохочет дубак вместе с корпусным, отпирающим двери. -Ну выходи, выходи старый, мы тебя на базар и отведем. Правда сегодня дождь, но ты видать не сахарный, растаять не боишься. Дверь захлопывается, замок лязгает. В хате хохот во весь голос, во всю мощь. Ну дед, ну уморил, ну сейчас ему устроят дождь! Ха-ха-ха!!! Десять минут деда нет. Полчаса -деда нет... Уже и смеяться в хате перестали, уже задумались - где же дед, куда же старый подевался?! Нет его и нет. Наконец, где-то часа через два, открывается дверь и давящийся от смеха дубак запускает незнакомого мужичка. Мужичок молча скручивает дедов матрац с подушкой и выходит в коридор, дверь захлопывается, все в недоумении, распахивается кормушка и от куда-то издалека, с другого конца коридора, доносится слабый голос нашего деда:
- Сынки, сынки, смешливые! Че хочу сказать - базар сегодня не работает, а мешок вы мне рванный дали, вот я и растерял большую часть шмутья. Ну а когда вернулся, то меня корпусняк к своим посадил, у меня шесть ходок, я совсем не понимаю, как к вам попал. Я потом вам чего-нибудь пришлю, ну вы смешливые, я еще таких сроду не видал! ХА-ха-ха!!! Да... Ну дед, сто лет!.. Ну кинул хату, вот посмеялись... Неловкая тишина сменяется громом хохота : эх, как он нас кинул, ну дед, ну старый хрен, мы его на базар, а он босяк чертов, арестант с нэповских времен, ну дед, ну хрен старый!.. Хохотали до слез, до икоты. А мешок братве жалко, много там шмутья, на этапе можно было б продать - за чай, водку, сигареты...Вот старый хрен! Вечером дед прислал по параше немного чая. За все... Ну дед, ну шутник!
На следующий день у меня радость и грусть пополам. Получил малевку от Ганса-Гестапо. Пишет он, что уходит этапом и наверно, скорей всего, больше не увидимся. И еще пишет, что он мне подарочек сделал, л какой - не пишет. И я не знаю. Гонят его на дальняк, на Север, в Сибирь. Куда - точно не знает. Он - изделие, а кто изделию сообщать об месте назначения будет? Ни кто. Привезут со склада на фабрику-предприятие и все. А тогда увидишь, куда привезли. И тогда ахнешь - куда привезли. Но поздно. Сиди - не рыпайся. Прощай, Ганс-Гестапо, с поломатою судьбою и наперекосяк прожитой жизнью. Прощай!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сегодня у меня суд. По тюремному венчание. Венчается раб божий Владимир с тюрьмой постылой... Сегодня суд. на этот раз по-настоящему, по правде. Почему-то спокоен, даже испытываю радость - увижу друзей, хипов-братву. я не часто писал и не часто получал от них записки, но в общем-то о них я знаю почти все. Сурок на узком коридоре, в двойнике. Так содержат лиц опасных и совершивших тяжкие преступления. Не всех убийц держат там, толи камер на всех не хватает, толи Сурок страшнее совершил... Остальные, так же как и я, на общаке, вместе со шпаной... Все, как и я, пассажиры, по тюремному, случайные люди. Надо же, даже уголовники, пусть другой смысл вкладывают, но считают нас случайными, случайно попавшими в тюрягу, к ним. А менты, КГБ... Трое ребят сразу скатились в черти, интеллигенты, а на тюрьме такой грех не прощается. Один немного погодя. Слава богу, хоть ни кого не опустили еще. Пока. Впереди осужденка, - этап, зона... А сегодня у меня суд. И моих друзей. У нас сегодня суд. И сильная Советская власть будет нас судить. За бумажки. За то, что посмели. За то, что додумались. Значит за мысли... А как же декларация, подпись Брежнева, свобода мыслей и слова?! значит все туфта?! Все фуфель?.. Ну черти, ну суки, а мы тут отмазывайся, как хочешь! Мысли прерывает стук ключей по двери: - Иванов! - Готов, гражданин начальник! Лязгает дверь и знакомое: - Руки за спину, не разговаривать, следовать впереди! Выходя на хаты, получаю пинка в зад. Не больно, необидно. Такова традиция - мол ни пуха, ни. пера, срока тебе небольшого. Внимание всегда приятно, даже если оно выражение в грубоватой форме. Наверно .Лысый, мы с ним последнее время скентовались. да оглядываюсь, что б не сглазить. Иду впереди дубака, решетки, дубаки, лестницы. Все знакомо до боли, все надоело до чертиков. Быстрей бы увезли куда-нибудь, все разнообразие. Меня передают с рук на руки. Изделие со склада едет на... с чем бы сравнить суд? Суд, суд это и ОТК (отдел технического контроля) и распределение: мол правильное ли изделие изготовили, не брак ли и куда мы его отправим, на какое предприятие, да на какой срок можно использовать это изделие. Если не сломается... Меня передают с рук на руки. Дубак что вел, корпуснику, ведающему прапорами, что шманают. Шмон, тщательный, а вдруг у меня ксива приныкана или там, автомат?! Напоследок загляну ли в жопу, это уж наверно тоже традиция на советских тюрьмах. Корпусняк передает меня другому дубаку, а тот менту в сером. Обыкновенному менту, но под роспись. А правильно - главное, это учет! В.И. Ленин. Грузят в автозак, пусто, а следом... ура! Друзья-товарищи!! Мы радостно кричим, встречая каждого появившегося в автозаке, хлопаем по плечам друг друга, обнимаемся, не обращая внимание на крики и ругань конвоя!.. Нас приводят по одному, не спеша... Ура, Костюха, ура, Корабль, ура, Шланг, ура, Игореха! Ура, ура, ура!!! Последним приводят Сурка, но сажают в стакан. Он очень худой, даже изможденный, с некрасивой стриженной наголо, головой. Мы громко, во весь голос, от души орем: - Ура! Сурок, ура! Мы снова вместе! Ура! Менты недовольно морщатся: - Что разорались?! Революционеры хреновы... Заткнулись! Кто-то из нас выкрикивает со смехом: - Всех не перебьете, выше голову товарищи! Я запеваю: - Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и хиппов... Менты тоже смеются: - Гляди очкарик, допоешься до сибирской каторги, то-то смеху будет! Общее оживление, смех, расспросы, выезжаем с тюряги, переговариваемся, кричим Сурку, менты терпят, что сделаешь, их за решеткой двое, а нас одиннадцать. Мы снова вместе, кто-то закуривает, передавая по кругу, хотя курить в автозаке не положено. Менты принюхиваются - не анаша ли? Один из конвоиров похож на старого морщинистого бульдога. Только слюни не пускает да в фуражке и форме. Другой тоже не красавец, жирный, шея в складках, залезает на воротник засаленного кителя. Ну и красавцы, ну и молодцы охраняют власть. Наверно, кто поприличней выглядит, все в тюрьме сидят. Автозак останавливается, менты вылезают, оставляя дверь открытой. Но между нами и волей еще решетка. Внезапно в голову приходит шальная мысль - может убежать? Ведь пока не осужден, говорили в хате, за это не судят, только бьют. Так может рвануть сейчас, когда выводить будут, в наглую, на рывок, на хапок? Мысль о побеге стучит в висок, мысль о побеге не уходит. Вот ошизеют в хате, вот удивятся. - Выводи по одному! - раздается крик и менты распахивают решку. Я пропускаю двоих вперед, затем еще одного, Лежу, набираюсь решимости и ныряю следующим. Только встал на подножке автозака, менты за локти - хап! И другим ментам в руки - раз! А те в двери запихнули... Прощай воля, видать не суждено!.. За дверью два мента и коридор, менты под локти - хап и в другие двери. А там другой мент, одной рукой за плечо, другой решку распахнул и: - Привет братва, - здороваюсь с ранее вышедшими из автозака. Мент решку захлопнул и орет: - Следующий! Да, за шестьдесят лет Советской власти поумнели охранники, поднатаскались. Видимо, только при проклятом царизме Котовские, Камо и прочие .уголовники бегали. А сейчас! Не то время, не то. Вскоре все "революционеры" вновь были вместе. В двух клетках, в народе называемые обезьянники. Точно и емко! Все вместе, кроме Сурка... - Братва! Кто последний из автозака выходил? - Я! - Не видел случаем, куда Сурка дели? - Нет, он в стакане оставался... По-видимому, менты его отдельно посадили. За главаря антисоветского подполья держат. За Савинкова. Ошизели звери, мозги жиром заплыли... Сидим в клетках на полу, тесно, переговариваемся, ждем. ждем суда, ждем... Началось! За решкой появляется высокий мент майор. Ого! - Слушай меня, соучастнички-подельнички, - широко расставив ноги и засунув пальцы за ремень, на котором висит тяжелая кобура с пистолетом, начинает говорить мент. - Слушай и наматывай на ус. Я - старший конвоя! - ого, какая честь, братва в хате базарила, что старшина, предел мечтаний, а тут... - Все, что скажу - касается всех. Но особенно Иванова и Осипова. Мне на вас кумовья материал подкинули. Значит так. Распоряжение конвоя выполнять Беспрекословно. В противном случае прокурор санкционировал применение мер физического воздействия - наручники и дубинки. В зале суда не кричать, не переговариваться. Уважать суд и распоряжения суда выполнять беспрекословно. В случае побега имеем право применять оружие на поражение. Ясно? Вопросы имеются? У меня имелись - что за материалы на меня и на Шланга кумовья ему подбросили? Очень интересно узнать было бы? Но я промолчал, молчание - золото. Майор, не дождавшись от притихшей братвы вопросов, продолжил: - В конвое двадцать семь человек, вас одиннадцать. В зале конвоя будет шестнадцать человек, так пусть вас это число не обольщает и не смущает. Остальные перекрывают коридоры, окна, двери. Рекомендую не дергаться. У меня все. Через десять минут мы вас поведем. Разрешаю оправку, по двое. Быстро, по двое, ныряем в туалет. Окна нет, стены исписаны. Возвращаюсь в клетку с Костей, следующая двойка. - Приготовиться! Иванов, Дерябин, по одному, пошел! Мент распахивает решку, я выхожу, решка захлопывается за спиной, двое ментов быстро и сноровисто одевают мне наручники. Впереди. - Пошел! - выталкивают в коридор, там встречают и проталкивают дальше. Конвейер в действии! Изделие номер такое-то! Принимай! Пропускай! Дальше! Быстрей! Бегом! В конце коридора мент, он меня поворачивает в распахнутые двери. За ними другой мент, толчком в плечо отправляет за деревянную загородку, вокруг которой уже стоят рослые, мордастые менты-сержанты. Конец конвейера, стулья в два ряда, привинченные к полу. - Сесть! - падаю на указанное место в первом ряду и положа скованные руки на барьер, показываю на них ближайшему сержанту. Тот отрицательно и непреклонно кивает головою. "Ни хрена себе" - думаю я, но успокаиваюсь. Оглядываю густой длинный зал. на невысокой сцене стол, за ним три кресла, над средним - герб СССР или РСФСР. Я не сильно разбираюсь в геральдике. Рядом со сценой столик и за ним стул. На столике печатная машинка, бумага. Вспоминаю суд в хате -"запись вести не будем, ну ее на хрен". Я улыбаюсь. А это по-видимому место прокурора. Или адвоката. Придут - разберемся, я. улыбаюсь. Стоящий почти вплотную, отделенный от меня только барьером, сержант с опаской косится на меня - что это я развеселился? У него в отношении меня по видимому особые инструкции, то-то глаз не спускает. Зал мест на шестьдесят, интересно, кто будет в зале сидеть? Наши родственники далеко, а друзей наверно не предупредили, когда состоится суд. Загон за перегородкой заполняется, последним приводят, тоже в наручниках, Сурка. Занимают свои места наши адвокаты, сколько их, вон и Ленка, подмигиваю ей. Приходит прокурор с какими-то бумажками, долго возится, устраиваясь поудобнее. Наверно, у него геморрой. Неприятная рожа, наверно тоже вышку требовать будет, я вновь вспоминаю суд в хате и улыбаюсь. Сержант косится. По-видимому все идет по плану. Появляется майор и с нас снимают наручники. С меня, Сурка и Шланга. Я растираю запястья - от души заковали менты. Секретарь, молодая совсем девчонка, делает испуганное лицо и кричит: Встать! Суд идет! - и суд идет. Впереди старая мымра, лет пятидесяти, судя по юбке - женского пола. Следом безликие кивалы, он и она. По-видимому от станка оторвали. А зря... Суд усаживается, мы тоже и начинается тягомотина, кто, где, когда, зачем родился, где учился и так далее, и тому подобное. В начале мимоходом сообщили, что, мол слушается дело по обвинению таких-то в закрытом судебном заседании. То-то зал пуст! Да...
Нет, что б открыто заклеймить, пригвоздить, прибить к позорному столбу, смешать с дерьмом и развеять по ветру...Ну и не надо, так и к лучшему. Дадут нам потихонечку помаленьку, спустят дело на тормозах. Недаром Роман Иванович, следак поганый, сетовал - мол нет ни чего, кроме бумажек. А за бумажки на всю катушку крутить не будут, что они, идиоты. Первый день суда пролетел как миг. Как МИГ, самолет есть такой. Ничего интересного не было. Только после перерыва, в котором нас тюремной баландой накормили, и здесь она нас настигла, девчонок наших, по одной в зал запускали и, допросив, как свидетелей, в задних рядах усаживали. Наморгались вволю! Весело день пролетел. Привезли после суда на тюрягу, подняли в хату. немного порасказывали спать. Вымотали гады. На другой лень тоже самое, даже майор почти слово в слово тоже самое произнес. С выражением. Чудеса и только. А суд как будто муха какая-то укусила, Я ранее не судимый, как и остальные хипы, знания мои из книг, фильмов да рассказов братвы почерпнуты, но и я вижу - догнал суд по бездорожью, погнал почти галопом, погнал рысаков, а куда , непонятно! Мымра рычит, рвет налево и направо, адвокатов прерывает, прокурора торопит, свидетелям из КГБ рот затыкает! Мать честная, может она от старости с ума сошла?! Что же такое? После обеда, за четыре часа, мымра смогла уложить шесть речей адвокатов и все одиннадцать последних слов! Куда там Стаханову, фраер мелкий по сравнению с мымрой. Взбесилась она что ли, непонятно? Что-де мы завтра будем делать, если все сегодня переделаем? А?! Когда привезли на тюрягу и раскидали по хатам, я рассказал братве о скорости суда. Ахнула хата! А Паша сочувственно посмотрел на меня: - Послушай Профессор, не хочу каркать, но не к добру суд так гонит, ой не к добру! "Да я сам понимаю, Паша, но что я могу сделать" - думаю я, но молчу. Сплю плохо, тревожно, постоянно просыпаясь от каких-то кошмаров. А на третий день приговор! Вынесение приговора! И начали от маленьких сроков к огромному! -Гражданина Иванова Владимира Николаевича, двадцать второго октября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, место рождение город Омск, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями УК РСФСР номер 70, 198, 209 и ОПРЕДЕЛИТЬ МЕРУ НАКАЗАНИЯ!!! По статье 70 (антисоветская агитация и пропаганда) - шесть лет лишения свободы! По статье 198 (нарушение паспортного режима) - один год лишения свободы. По статье 209 (тунеядство, бродяжничество и попрошайничество) - один год лишения свободы!!! "Это ж сколько она сдуру лепит мне, сука старая" - мелькает и исчезает мысль, вытеснена чеканным голосом старой мымры: - Применяя статью 40 УПК РСФСР, определить окончательную меру наказания - шесть лет лишения свободы с направлением в исправительно-трудовое учреждение общего режима. Исчисление срока наказания считать со 26 мая 1978 года. Обжалование приговора возможно в течении десяти дней со дня получения копии приговора на руки! "Вот тебе и трояк, вынесенный судом в хате... Ни хрена себе - шесть лет"... А в зале суда звенело: шесть лет! шесть лет! восемь! восемь! восемь! десять! десять! двенадцать!! ПЯТНАДЦАТЬ!!! лет... Сурку... За бумажки... Ну суки, ну бляди, ну -менты, ненавижу! Власть валу поганую ненавижу! В бога, душу, мать пополам... Ну твари, ну твари, ну... В горле першит, глаза застилает туман и хочется кого-нибудь убить. Разорвать. Шесть лет... А Сурку пятнадцать!..
Рву кулаком глаза, сорвав очки. Напялив их снова, смотрю на братву - все притихли, примолкли... Как же так... За что?.. Сурок побледнел, губы кусает. Мымра бумаги сложила; - Все ясно? Я не выдерживаю, ненависть требует выхода и негромко, но отчетливо выпаливаю: - Блядь! Мымра дергает головой и делает знак секретарю. Та орет: - Встать! Суд окончен! Все уходят. Мы остаемся. Навечно. Шесть лет... Клетка, удар дубиной по спине: - За судью, мразь! Воспринимаю тупо, боли не чувствую. Автозак, дорога, шесть лет... Приехали, наспех прощаемся, когда еще увидимся, шесть лет, шесть лет..o - Иванов! К зам. начальнику СИЗО! Ведут, шесть лет, шесть лет, шесть лет... - Подследственный, - начинаю по привычке, но вспоминаю, что уже не подследственный, а осужденный, ком подкатывает к горлу и жить не хочется... Я поправляюсь: - Осужденный Иванов, - дальше не могу продолжать, горло перехватывает, нет, не слезами, а ненавистью! Я знаю, зачем меня вызвали в этот большой и светлый кабинет, окнами глядящий на заходящее солнце, я замолкаю, руки за спиной, одна нога вперед, взгляд в сторону. Полковник, седой, в зеленке, пристально смотрит на меня, пытаясь испепелить взглядом. Не получается, начинает: - Ты уже дважды был в карцере: один раз соучаствовал в опускании подследственного, другой раз в нанесении телесных повреждений, - я молчу, понимая, что оправдываться бесполезно. Мне дали шесть лет зоны!.. - В карцер пойдешь, мразь политическая, за язык! Что б в следующий раз язык держал на месте - в жопе! Понял! - срывается на крик полковник. Я морщусь, но молчу. Меня уводят. На подвале, в карцерном коридоре, меня встречает огромный корпусной, с дубиной в руке. - Это тебе не по нюху наш советский суд? - вопрошает корпусняк. Я машу головою. Не по нюху, нет, не нравится мне суд, который за бумажки шесть лет дает! Корпусной бьет меня... Раз, другой, третий... Сначало я прыгаю, как мячик и ору, как зарезанный. Затем падаю. Он прекращает экзекуцию и не больно тыкает меня сапогом в лицо. Совсем чуть-чуть. Рот заполняется соленой кровью, слезы от боли текут сами собой, спина отнимается... Меня бросают в карцер как матрац. Отсидел я десять суток. В одиночке. Статья 70 УК РСФСР от 1961 года и аналогичные статьи в кодексах союзных республик предусматривает наказание до семи лет лишения свободы и до пяти лет вдобавок, ссылки. Но иногда советское судопроизводство, самое гуманное в мире, начинает лихорадить, давать сбой и эти бляди даже свои собственные законы нарушают...Или подгоняют дела и людей под законы и статьи так, как им удобнее. Основную массу нашей банды судили по 70, 198 и 209. Но некоторые из этой основной массы, видимо особо отмеченные судьей или роком, поимели сомнительное счастье узнать кроме уголовного кодекса еще и уголовно-процессуальный. Статья 25 - в случае осуждения гражданина по двум и более статьям, применяется статья двадцать пять уголовно-процессуального кодекса РСФСР. И аналогичные статьи кодексов других республик. И тогда больший срок по одной статье поглощает меньший по другой...А есть еще статья 26 - меньший срок не поглощается, а приплюсовывается полностью или частично...Вот моим корешкам по несчастью и банде нашей хипповой и приплюсовали. Суки... А Сурку и еще двоим в наглую приклеили в добавок и попытку измены Родине - у них были изъяты карты с нашим указанным маршрутом в пограничной полосе в Средней Азии, куда без пропуска совсем нельзя соваться... Если бы Сурок показал на следствии, что мы там уже побывали и не убежали, а не как он сказал - только собирался, то статья за попытку незаконно пересечь государственную границу и попытка измены Родины ждала бы нас всех...А так всего ничего - от шести и до пятнадцати...Как говорится в тюряге - только первые десять лет страшно, а потом привыкнешь.
Ну, а если не помогают мастырки, на крест не берут, права твои и так урезанные до не могу, ущемили в конец, жизни нет и счастья нет, то можно и покоцаться (вскрыть вены). Ложкой заточенной, стеклом, фильтром от сигареты, оплавленным и придавленным, доминушкой заточенной. Любят зеки театр! А еще можно ложкой, кожу живота оттянув и на край стола положив, пробить. Кожа растянется - дырки как будто вовнутрь. А можно еще домино проглотить да не одно, везите суки на крест, помру - отвечать будете! И будут. Не сильно, но будут. Было на складе изделие и испортилось. Почему? Почему не соблюдался оптимальный режим хранения? А?! И влепят выговор, может строгий! Ух! Хитра Советская власть, но зеки - хитрей. Много они придумали такого, что ахают привыкшие ко всему, повидавшие все корпусняки, кумовья да дубаки. Выкидывают зеки такие коленца, что хоть стой - хоть падай! Шла хата с прогулки. Глядит - ведро с кашей горячей около чужой камеры стоит, к обеду подготовленное. Взяли и занесли к себе в хату. Через двадцать минут дверь настежь и всех на пинках в коридор. Шмон. Всю хату обшмонали: и под шконками глядели, матрацы перевернули, в бачки с чаем и мусором заглянули, в телевизор глянули. Нет ведра. Даже в парашу, в дырку с два кулака, зыркнули - а вдруг! Нет. Взмолился корпусной и клятвенно заверил, по зековски, по блатному поклялся - на зуб, никого, мол, наказывать не буду, только где ведро, покажите. Зашел один босяк в хату и газету, лежащую на столе, поднял. Ахнул корпусной, ахнул дубак - лежит себе спокойно ведро под газетой, развернутое как выкройка, как его на фабрике вырезали из жести... Взял корпусной молча ведро и понес другим корпуснякам да дубакам показывать, про хитрость рассказывать. Мол, хитры советские зеки, ой хитры, самые хитрые в мире! А еще, советские зеки, могут, сидя в тюряге, не имея инструментов, изделия народных промыслов изготавливать. Про карты я уже рассказывал, а кроме них - еще шахматы, четки, мундштуки, нарды с костями, ручки шариковые, разноцветные. Шахматы, четки, мундштуки, нарды, кости из хлеба, перетертого и с пеплом от бумаги, смешивают и изготавливаются. Добавляют для красивого черного цвета туже сажу от каблука. Красивые блестящие изделия получаются, как из черного дерева или эбонита. И крепкие. Удар об пол выдерживают. Ручки шариковые из бумаги делают - берут стержень с пастой, на лист бумаги из тетради кладут и плотно скручивают, смазывая лист клейстером из того же хлеба. Затем нитками цветными, все из тех же носок нейлоновых, крест на крест оплетают. Красота и только. Хитры зеки, ой хитры! Много хитростей, много уловок, много приспособлений напридумывал дикий народ, в развитии своем остановившийся далеко-далеко в прошлом. Одним словом - хитры!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Сегодня .у меня суд. По тюремному - венчанье. Сижу на указанном месте в одних трусах и жду. Гражданин судья, тоже в трусах, почесывая татуированное брюхо, возглашает: - Оглашается список судейского состава, защиты и обвинения. Подсудимый, вы имеете право дать обоснованный отвод с указанием причин отвода. Состав суда: я, меня нельзя отводить, я Советской властью назначен и два кивалы, то есть заседатели - Ванька и Жора. Защита - адвокат Семен, а обвинение - Горбатый. Какие замечания по составу имеете, подсудимый? Да ты не лыбься, не скалься, базарь, если что имеешь. Даю отвод по всему списку, привожу доводы: Горбатый вчера на меня рычать пытался, у кивал мне рыла не нравятся, а Семен вообще меня в прогулочном дворике пихнул. Нечаянно, в общем-то, но мало ли что. Лучше поменять... И это не бред и не сон. Судят меня в хате, братва, которая в законах разбирается. Я играю добровольно, более того, сам предложил свою кандидатуру. Ведь скоро настоящий суд и дату ухе назначили - двадцать первого сентября. Вот я и репетирую. Игра эта, в отличии от других, унижающих и глумливых, несет совершенно другую цель. Наравне с весельем для хаты, возможностью развлечься, подсудимый приобретает опыт, которого у него еще нет. Но какие его годы, еще не раз будет осужден, вот опыт и появится. Но пока игра. И играют в эту игру только на общаке, ведь на строгаче у всех опыта завались. Продолжается суд: -Запись вести не будем, ну её на хрен! Судья руководит да оглашает, кивалы просто поддакивают, недаром зеки так заседателей прозвали, обвинение-прокурор с грязью смешивает и круто требует: -Учитывая все вышеизложенное, тяжесть совершенного преступления, а также принимая во внимание вредную для Советской власти личность Профессора, требую от самого гуманного в мире суда, применить высшую меру наказания - расстрел! Приговор предлагаю привести в исполнение на параше. И смеется, прокурор хренов. Ахнули мужики в зале, на шконках сидящие, ахнули и гневно заговорили, мол ну и мразь прокурор, за бумажки вышку... Ну чистый Берия, такой же лысый и в очках... Судья предоставляет слово защите. Поддергивая спадающие трусы, почесываясь и отмахиваясь от мух, адвокат начинает свою речь: - Он молодой, паскуда, его пожалеть надо. Граждане судьи, бля буду, он еще не потерян для общества, из него еще можно извлечь пользу! Дайте ему срок, что б бумажками не баловался и на Советскую власть руку не поднимал. Дайте ему, подлюге! Но небольшой! Он раскаивается, он почти рыдает, посмотрите, - адвоката, дважды судимого по малолетке, понесло: -Гляньте на седьмой ряд, четвертое место, там рыдает и утирается в марочку мама моего подзащитного, а рядом сестра-кроха... - Брат, четырнадцать лет, - поправляю, сдерживая смех. - Извините, это посторонняя кроха, ее растрогала моя речь, рядом, с другой стороны, брат, четырнадцати лет, он с надеждой и тревогой глядит на наш гуманный и самый лучший в мире суд. Неужели судья укатает братана на лучшие годы? Неужели придется, как Вододька Ульянов, мстить?! Нот, нет, граждане судьи, я не угрожаю, дайте моему подзащитному полгода, ну год от силы! Он вам спасибо скажет и чем ни будь поделится. Не губите молодость на корню! Я все сказал! - заканчивает защитничек под аплодисменты публики. Мне предоставляется последнее слово. Судья, вытирая глаза от слез грязной наволочкой,махает рукой: - Профессор! тебе последнее слово, что хочешь - базарь. Я облизываю внезапно пересохшие губы и встав, начинаю хриплым голосом: -Граждане судьи! Гражданин судья! Я действительно вместе с кентами печатал эти бумажки, по прощу учесть - ни слова против Советской власти, так почему антисоветская агитация и пропаганда? Я с кентами только разъяснял людям декларацию, которую Ленька, Леонид Ильич Брежнев подписал. Значит, он подписал, а я в тюрягу? - не выдерживаю я стиля и серьезности, меня несет: - Так где же такое видано?! Вы меня пытали, есть ли центр, есть ли руководители?! Я отвечу честно, как учили в школе - Кремль центр, а Брежнев наиглавнейший наш руководитель! Он на Запад катается и в ботинке инструкции от империалистов привозит, он... Судья прерывает меня: - Говорите по существу. Вам предоставление слово, а не трибуна. Я, сбитый с волны, сажусь: -У меня все, гражданин судья, не виноват я, не хотел, больше не буду. Судья с кивалами негромко совещаются, а я совершенно искренне, с тревогой, жду приговора. Это одно из главных условий игры. Можно ерничать к фиглярничать, ломать ваньку и гнать дуру. Можно все. Но приговор выносится как можно реальней. Поэтому в судьи выбирают братву битую, знающею законы. Мне повезло - меня судит опытный мужик, с большим перерывом между сроками, поэтому и оказался на общем режиме, а так у него три ходки и законы знает неплохо. Наконец совещание закончилось и оглашается приговор: -Встать, суд идет! Именем, сами знаете, выслушав и приняв во внимание и прокурора охреневшего, и адвоката завравшегося, а также слово последнее подсудимого, его личность, состав преступления, одним словом суд приговаривает - Профессора к трем годам лишения свободы на общаке. Гром аплодисментов награда справедливому суду. Три - не воля, но и не вышка. Три это немного, три... -Три и на параше просидеть можно, - шутит по тюремному судья и хлопает меня по плечу. Я доволен и улыбаюсь. Твоими устами и мед пить, Паша.
Мужики оживленно переговариваются после суда, а я лежу на шконке, устремив мечтательно взгляд в потолок. Интересно - трояк дадут или меньше? Хорошо бы... -Отбой! - гремят ключи об двери. -Подъем! - гремят ключи об двери. И я просыпаюсь со страной. Проверка, не потерялся ли кто-нибудь... Незаметно пролетает время, вот дали завтрак... Завтрак тоже пролетает незаметно, каша, чай. Как пишут в газетах - завтрак прошел в дружеской обстановке. Сегодня воскресенье, ни кого ни куда не будут дергать. Скучно... Но можно придумать развлечение. В четверг в хату кинули дедулю, лет семидесяти, дряхлого и ветхого. Сел за кражу. Спер чего-то в колхозе. Вот над ним и решили пошутить. - Слышь, дед, сто лет, сегодня воскресенье, базарный день. Мы решили тебя снарядить, шмотки продашь да и купишь, чего напишем, - подъезжает к деду Горбатый, дед не против, но пожимает плечами: - А. че меня, сынок? - Ты старый - не убежишь, а то дубак побоится вести. - А, ясно-ясно. Я согласен, собирайте вещички. Хата, давясь от смеха, собирает вещи. дед бдительно контролирует: - Ты чего милок, такую рвань кладешь, клади хорошую вещь, - и желтым прокуренным пальцем указывает на шконки, на вешалку. Братва хоть и нехотя, но начинает носить-таскать деду приличные шмотки. Смысл подначки: дед выйдет на коридор, вещи и самого деда дубак обольет от всей души водою и назад в хату. Не хотелось бы мочить хорошее да ну ладно, высохнет, не портить же подначку, веселое дело. Несет братва вещи, дед принимает, складывает в матрасовку и записывать требует. Делать нечего, давятся от смеха, но пишут список даваемых деду вещей. На другом конце стола другой список составляют, что в хату нужно: - Пиши - пачек сорок-шестьдесят махорки... - Сахару не забудьте, сахару... - А может и пряничков купит старый хрен... Старый хрен со всем соглашается, против каждой вещи требует цену проставить, им названную: - Дороже не продастся, сынки, я уж знаю... Сынки, хохоча уже во все горло, поддакивают: - Точно, дед, точно старый, сразу видно - жизнь прожил! Я б тоже дал что-нибудь, но нету. Дед уложил вещи, одел пиджак свой, кепку: - Ну прощевайте покедова, сынки, ух и смешливые вы, я таких сроду не видал. И к дверям, а сынки вповалку - от смеха стоять не могут! Дед стучит но двери: - Слышь, сынок, сынок, день сегодня базарный, надо вещи продать да купить кой чего! Выводи! Хохочет хата, хохочет дед, хохочет дубак вместе с корпусным, отпирающим двери. -Ну выходи, выходи старый, мы тебя на базар и отведем. Правда сегодня дождь, но ты видать не сахарный, растаять не боишься. Дверь захлопывается, замок лязгает. В хате хохот во весь голос, во всю мощь. Ну дед, ну уморил, ну сейчас ему устроят дождь! Ха-ха-ха!!! Десять минут деда нет. Полчаса -деда нет... Уже и смеяться в хате перестали, уже задумались - где же дед, куда же старый подевался?! Нет его и нет. Наконец, где-то часа через два, открывается дверь и давящийся от смеха дубак запускает незнакомого мужичка. Мужичок молча скручивает дедов матрац с подушкой и выходит в коридор, дверь захлопывается, все в недоумении, распахивается кормушка и от куда-то издалека, с другого конца коридора, доносится слабый голос нашего деда:
- Сынки, сынки, смешливые! Че хочу сказать - базар сегодня не работает, а мешок вы мне рванный дали, вот я и растерял большую часть шмутья. Ну а когда вернулся, то меня корпусняк к своим посадил, у меня шесть ходок, я совсем не понимаю, как к вам попал. Я потом вам чего-нибудь пришлю, ну вы смешливые, я еще таких сроду не видал! ХА-ха-ха!!! Да... Ну дед, сто лет!.. Ну кинул хату, вот посмеялись... Неловкая тишина сменяется громом хохота : эх, как он нас кинул, ну дед, ну старый хрен, мы его на базар, а он босяк чертов, арестант с нэповских времен, ну дед, ну хрен старый!.. Хохотали до слез, до икоты. А мешок братве жалко, много там шмутья, на этапе можно было б продать - за чай, водку, сигареты...Вот старый хрен! Вечером дед прислал по параше немного чая. За все... Ну дед, ну шутник!
На следующий день у меня радость и грусть пополам. Получил малевку от Ганса-Гестапо. Пишет он, что уходит этапом и наверно, скорей всего, больше не увидимся. И еще пишет, что он мне подарочек сделал, л какой - не пишет. И я не знаю. Гонят его на дальняк, на Север, в Сибирь. Куда - точно не знает. Он - изделие, а кто изделию сообщать об месте назначения будет? Ни кто. Привезут со склада на фабрику-предприятие и все. А тогда увидишь, куда привезли. И тогда ахнешь - куда привезли. Но поздно. Сиди - не рыпайся. Прощай, Ганс-Гестапо, с поломатою судьбою и наперекосяк прожитой жизнью. Прощай!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Сегодня у меня суд. По тюремному венчание. Венчается раб божий Владимир с тюрьмой постылой... Сегодня суд. на этот раз по-настоящему, по правде. Почему-то спокоен, даже испытываю радость - увижу друзей, хипов-братву. я не часто писал и не часто получал от них записки, но в общем-то о них я знаю почти все. Сурок на узком коридоре, в двойнике. Так содержат лиц опасных и совершивших тяжкие преступления. Не всех убийц держат там, толи камер на всех не хватает, толи Сурок страшнее совершил... Остальные, так же как и я, на общаке, вместе со шпаной... Все, как и я, пассажиры, по тюремному, случайные люди. Надо же, даже уголовники, пусть другой смысл вкладывают, но считают нас случайными, случайно попавшими в тюрягу, к ним. А менты, КГБ... Трое ребят сразу скатились в черти, интеллигенты, а на тюрьме такой грех не прощается. Один немного погодя. Слава богу, хоть ни кого не опустили еще. Пока. Впереди осужденка, - этап, зона... А сегодня у меня суд. И моих друзей. У нас сегодня суд. И сильная Советская власть будет нас судить. За бумажки. За то, что посмели. За то, что додумались. Значит за мысли... А как же декларация, подпись Брежнева, свобода мыслей и слова?! значит все туфта?! Все фуфель?.. Ну черти, ну суки, а мы тут отмазывайся, как хочешь! Мысли прерывает стук ключей по двери: - Иванов! - Готов, гражданин начальник! Лязгает дверь и знакомое: - Руки за спину, не разговаривать, следовать впереди! Выходя на хаты, получаю пинка в зад. Не больно, необидно. Такова традиция - мол ни пуха, ни. пера, срока тебе небольшого. Внимание всегда приятно, даже если оно выражение в грубоватой форме. Наверно .Лысый, мы с ним последнее время скентовались. да оглядываюсь, что б не сглазить. Иду впереди дубака, решетки, дубаки, лестницы. Все знакомо до боли, все надоело до чертиков. Быстрей бы увезли куда-нибудь, все разнообразие. Меня передают с рук на руки. Изделие со склада едет на... с чем бы сравнить суд? Суд, суд это и ОТК (отдел технического контроля) и распределение: мол правильное ли изделие изготовили, не брак ли и куда мы его отправим, на какое предприятие, да на какой срок можно использовать это изделие. Если не сломается... Меня передают с рук на руки. Дубак что вел, корпуснику, ведающему прапорами, что шманают. Шмон, тщательный, а вдруг у меня ксива приныкана или там, автомат?! Напоследок загляну ли в жопу, это уж наверно тоже традиция на советских тюрьмах. Корпусняк передает меня другому дубаку, а тот менту в сером. Обыкновенному менту, но под роспись. А правильно - главное, это учет! В.И. Ленин. Грузят в автозак, пусто, а следом... ура! Друзья-товарищи!! Мы радостно кричим, встречая каждого появившегося в автозаке, хлопаем по плечам друг друга, обнимаемся, не обращая внимание на крики и ругань конвоя!.. Нас приводят по одному, не спеша... Ура, Костюха, ура, Корабль, ура, Шланг, ура, Игореха! Ура, ура, ура!!! Последним приводят Сурка, но сажают в стакан. Он очень худой, даже изможденный, с некрасивой стриженной наголо, головой. Мы громко, во весь голос, от души орем: - Ура! Сурок, ура! Мы снова вместе! Ура! Менты недовольно морщатся: - Что разорались?! Революционеры хреновы... Заткнулись! Кто-то из нас выкрикивает со смехом: - Всех не перебьете, выше голову товарищи! Я запеваю: - Вставай, проклятьем заклейменный, Весь мир голодных и хиппов... Менты тоже смеются: - Гляди очкарик, допоешься до сибирской каторги, то-то смеху будет! Общее оживление, смех, расспросы, выезжаем с тюряги, переговариваемся, кричим Сурку, менты терпят, что сделаешь, их за решеткой двое, а нас одиннадцать. Мы снова вместе, кто-то закуривает, передавая по кругу, хотя курить в автозаке не положено. Менты принюхиваются - не анаша ли? Один из конвоиров похож на старого морщинистого бульдога. Только слюни не пускает да в фуражке и форме. Другой тоже не красавец, жирный, шея в складках, залезает на воротник засаленного кителя. Ну и красавцы, ну и молодцы охраняют власть. Наверно, кто поприличней выглядит, все в тюрьме сидят. Автозак останавливается, менты вылезают, оставляя дверь открытой. Но между нами и волей еще решетка. Внезапно в голову приходит шальная мысль - может убежать? Ведь пока не осужден, говорили в хате, за это не судят, только бьют. Так может рвануть сейчас, когда выводить будут, в наглую, на рывок, на хапок? Мысль о побеге стучит в висок, мысль о побеге не уходит. Вот ошизеют в хате, вот удивятся. - Выводи по одному! - раздается крик и менты распахивают решку. Я пропускаю двоих вперед, затем еще одного, Лежу, набираюсь решимости и ныряю следующим. Только встал на подножке автозака, менты за локти - хап! И другим ментам в руки - раз! А те в двери запихнули... Прощай воля, видать не суждено!.. За дверью два мента и коридор, менты под локти - хап и в другие двери. А там другой мент, одной рукой за плечо, другой решку распахнул и: - Привет братва, - здороваюсь с ранее вышедшими из автозака. Мент решку захлопнул и орет: - Следующий! Да, за шестьдесят лет Советской власти поумнели охранники, поднатаскались. Видимо, только при проклятом царизме Котовские, Камо и прочие .уголовники бегали. А сейчас! Не то время, не то. Вскоре все "революционеры" вновь были вместе. В двух клетках, в народе называемые обезьянники. Точно и емко! Все вместе, кроме Сурка... - Братва! Кто последний из автозака выходил? - Я! - Не видел случаем, куда Сурка дели? - Нет, он в стакане оставался... По-видимому, менты его отдельно посадили. За главаря антисоветского подполья держат. За Савинкова. Ошизели звери, мозги жиром заплыли... Сидим в клетках на полу, тесно, переговариваемся, ждем. ждем суда, ждем... Началось! За решкой появляется высокий мент майор. Ого! - Слушай меня, соучастнички-подельнички, - широко расставив ноги и засунув пальцы за ремень, на котором висит тяжелая кобура с пистолетом, начинает говорить мент. - Слушай и наматывай на ус. Я - старший конвоя! - ого, какая честь, братва в хате базарила, что старшина, предел мечтаний, а тут... - Все, что скажу - касается всех. Но особенно Иванова и Осипова. Мне на вас кумовья материал подкинули. Значит так. Распоряжение конвоя выполнять Беспрекословно. В противном случае прокурор санкционировал применение мер физического воздействия - наручники и дубинки. В зале суда не кричать, не переговариваться. Уважать суд и распоряжения суда выполнять беспрекословно. В случае побега имеем право применять оружие на поражение. Ясно? Вопросы имеются? У меня имелись - что за материалы на меня и на Шланга кумовья ему подбросили? Очень интересно узнать было бы? Но я промолчал, молчание - золото. Майор, не дождавшись от притихшей братвы вопросов, продолжил: - В конвое двадцать семь человек, вас одиннадцать. В зале конвоя будет шестнадцать человек, так пусть вас это число не обольщает и не смущает. Остальные перекрывают коридоры, окна, двери. Рекомендую не дергаться. У меня все. Через десять минут мы вас поведем. Разрешаю оправку, по двое. Быстро, по двое, ныряем в туалет. Окна нет, стены исписаны. Возвращаюсь в клетку с Костей, следующая двойка. - Приготовиться! Иванов, Дерябин, по одному, пошел! Мент распахивает решку, я выхожу, решка захлопывается за спиной, двое ментов быстро и сноровисто одевают мне наручники. Впереди. - Пошел! - выталкивают в коридор, там встречают и проталкивают дальше. Конвейер в действии! Изделие номер такое-то! Принимай! Пропускай! Дальше! Быстрей! Бегом! В конце коридора мент, он меня поворачивает в распахнутые двери. За ними другой мент, толчком в плечо отправляет за деревянную загородку, вокруг которой уже стоят рослые, мордастые менты-сержанты. Конец конвейера, стулья в два ряда, привинченные к полу. - Сесть! - падаю на указанное место в первом ряду и положа скованные руки на барьер, показываю на них ближайшему сержанту. Тот отрицательно и непреклонно кивает головою. "Ни хрена себе" - думаю я, но успокаиваюсь. Оглядываю густой длинный зал. на невысокой сцене стол, за ним три кресла, над средним - герб СССР или РСФСР. Я не сильно разбираюсь в геральдике. Рядом со сценой столик и за ним стул. На столике печатная машинка, бумага. Вспоминаю суд в хате -"запись вести не будем, ну ее на хрен". Я улыбаюсь. А это по-видимому место прокурора. Или адвоката. Придут - разберемся, я. улыбаюсь. Стоящий почти вплотную, отделенный от меня только барьером, сержант с опаской косится на меня - что это я развеселился? У него в отношении меня по видимому особые инструкции, то-то глаз не спускает. Зал мест на шестьдесят, интересно, кто будет в зале сидеть? Наши родственники далеко, а друзей наверно не предупредили, когда состоится суд. Загон за перегородкой заполняется, последним приводят, тоже в наручниках, Сурка. Занимают свои места наши адвокаты, сколько их, вон и Ленка, подмигиваю ей. Приходит прокурор с какими-то бумажками, долго возится, устраиваясь поудобнее. Наверно, у него геморрой. Неприятная рожа, наверно тоже вышку требовать будет, я вновь вспоминаю суд в хате и улыбаюсь. Сержант косится. По-видимому все идет по плану. Появляется майор и с нас снимают наручники. С меня, Сурка и Шланга. Я растираю запястья - от души заковали менты. Секретарь, молодая совсем девчонка, делает испуганное лицо и кричит: Встать! Суд идет! - и суд идет. Впереди старая мымра, лет пятидесяти, судя по юбке - женского пола. Следом безликие кивалы, он и она. По-видимому от станка оторвали. А зря... Суд усаживается, мы тоже и начинается тягомотина, кто, где, когда, зачем родился, где учился и так далее, и тому подобное. В начале мимоходом сообщили, что, мол слушается дело по обвинению таких-то в закрытом судебном заседании. То-то зал пуст! Да...
Нет, что б открыто заклеймить, пригвоздить, прибить к позорному столбу, смешать с дерьмом и развеять по ветру...Ну и не надо, так и к лучшему. Дадут нам потихонечку помаленьку, спустят дело на тормозах. Недаром Роман Иванович, следак поганый, сетовал - мол нет ни чего, кроме бумажек. А за бумажки на всю катушку крутить не будут, что они, идиоты. Первый день суда пролетел как миг. Как МИГ, самолет есть такой. Ничего интересного не было. Только после перерыва, в котором нас тюремной баландой накормили, и здесь она нас настигла, девчонок наших, по одной в зал запускали и, допросив, как свидетелей, в задних рядах усаживали. Наморгались вволю! Весело день пролетел. Привезли после суда на тюрягу, подняли в хату. немного порасказывали спать. Вымотали гады. На другой лень тоже самое, даже майор почти слово в слово тоже самое произнес. С выражением. Чудеса и только. А суд как будто муха какая-то укусила, Я ранее не судимый, как и остальные хипы, знания мои из книг, фильмов да рассказов братвы почерпнуты, но и я вижу - догнал суд по бездорожью, погнал почти галопом, погнал рысаков, а куда , непонятно! Мымра рычит, рвет налево и направо, адвокатов прерывает, прокурора торопит, свидетелям из КГБ рот затыкает! Мать честная, может она от старости с ума сошла?! Что же такое? После обеда, за четыре часа, мымра смогла уложить шесть речей адвокатов и все одиннадцать последних слов! Куда там Стаханову, фраер мелкий по сравнению с мымрой. Взбесилась она что ли, непонятно? Что-де мы завтра будем делать, если все сегодня переделаем? А?! Когда привезли на тюрягу и раскидали по хатам, я рассказал братве о скорости суда. Ахнула хата! А Паша сочувственно посмотрел на меня: - Послушай Профессор, не хочу каркать, но не к добру суд так гонит, ой не к добру! "Да я сам понимаю, Паша, но что я могу сделать" - думаю я, но молчу. Сплю плохо, тревожно, постоянно просыпаясь от каких-то кошмаров. А на третий день приговор! Вынесение приговора! И начали от маленьких сроков к огромному! -Гражданина Иванова Владимира Николаевича, двадцать второго октября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения, место рождение город Омск, признать виновным в совершении преступлений, предусмотренных статьями УК РСФСР номер 70, 198, 209 и ОПРЕДЕЛИТЬ МЕРУ НАКАЗАНИЯ!!! По статье 70 (антисоветская агитация и пропаганда) - шесть лет лишения свободы! По статье 198 (нарушение паспортного режима) - один год лишения свободы. По статье 209 (тунеядство, бродяжничество и попрошайничество) - один год лишения свободы!!! "Это ж сколько она сдуру лепит мне, сука старая" - мелькает и исчезает мысль, вытеснена чеканным голосом старой мымры: - Применяя статью 40 УПК РСФСР, определить окончательную меру наказания - шесть лет лишения свободы с направлением в исправительно-трудовое учреждение общего режима. Исчисление срока наказания считать со 26 мая 1978 года. Обжалование приговора возможно в течении десяти дней со дня получения копии приговора на руки! "Вот тебе и трояк, вынесенный судом в хате... Ни хрена себе - шесть лет"... А в зале суда звенело: шесть лет! шесть лет! восемь! восемь! восемь! десять! десять! двенадцать!! ПЯТНАДЦАТЬ!!! лет... Сурку... За бумажки... Ну суки, ну бляди, ну -менты, ненавижу! Власть валу поганую ненавижу! В бога, душу, мать пополам... Ну твари, ну твари, ну... В горле першит, глаза застилает туман и хочется кого-нибудь убить. Разорвать. Шесть лет... А Сурку пятнадцать!..
Рву кулаком глаза, сорвав очки. Напялив их снова, смотрю на братву - все притихли, примолкли... Как же так... За что?.. Сурок побледнел, губы кусает. Мымра бумаги сложила; - Все ясно? Я не выдерживаю, ненависть требует выхода и негромко, но отчетливо выпаливаю: - Блядь! Мымра дергает головой и делает знак секретарю. Та орет: - Встать! Суд окончен! Все уходят. Мы остаемся. Навечно. Шесть лет... Клетка, удар дубиной по спине: - За судью, мразь! Воспринимаю тупо, боли не чувствую. Автозак, дорога, шесть лет... Приехали, наспех прощаемся, когда еще увидимся, шесть лет, шесть лет..o - Иванов! К зам. начальнику СИЗО! Ведут, шесть лет, шесть лет, шесть лет... - Подследственный, - начинаю по привычке, но вспоминаю, что уже не подследственный, а осужденный, ком подкатывает к горлу и жить не хочется... Я поправляюсь: - Осужденный Иванов, - дальше не могу продолжать, горло перехватывает, нет, не слезами, а ненавистью! Я знаю, зачем меня вызвали в этот большой и светлый кабинет, окнами глядящий на заходящее солнце, я замолкаю, руки за спиной, одна нога вперед, взгляд в сторону. Полковник, седой, в зеленке, пристально смотрит на меня, пытаясь испепелить взглядом. Не получается, начинает: - Ты уже дважды был в карцере: один раз соучаствовал в опускании подследственного, другой раз в нанесении телесных повреждений, - я молчу, понимая, что оправдываться бесполезно. Мне дали шесть лет зоны!.. - В карцер пойдешь, мразь политическая, за язык! Что б в следующий раз язык держал на месте - в жопе! Понял! - срывается на крик полковник. Я морщусь, но молчу. Меня уводят. На подвале, в карцерном коридоре, меня встречает огромный корпусной, с дубиной в руке. - Это тебе не по нюху наш советский суд? - вопрошает корпусняк. Я машу головою. Не по нюху, нет, не нравится мне суд, который за бумажки шесть лет дает! Корпусной бьет меня... Раз, другой, третий... Сначало я прыгаю, как мячик и ору, как зарезанный. Затем падаю. Он прекращает экзекуцию и не больно тыкает меня сапогом в лицо. Совсем чуть-чуть. Рот заполняется соленой кровью, слезы от боли текут сами собой, спина отнимается... Меня бросают в карцер как матрац. Отсидел я десять суток. В одиночке. Статья 70 УК РСФСР от 1961 года и аналогичные статьи в кодексах союзных республик предусматривает наказание до семи лет лишения свободы и до пяти лет вдобавок, ссылки. Но иногда советское судопроизводство, самое гуманное в мире, начинает лихорадить, давать сбой и эти бляди даже свои собственные законы нарушают...Или подгоняют дела и людей под законы и статьи так, как им удобнее. Основную массу нашей банды судили по 70, 198 и 209. Но некоторые из этой основной массы, видимо особо отмеченные судьей или роком, поимели сомнительное счастье узнать кроме уголовного кодекса еще и уголовно-процессуальный. Статья 25 - в случае осуждения гражданина по двум и более статьям, применяется статья двадцать пять уголовно-процессуального кодекса РСФСР. И аналогичные статьи кодексов других республик. И тогда больший срок по одной статье поглощает меньший по другой...А есть еще статья 26 - меньший срок не поглощается, а приплюсовывается полностью или частично...Вот моим корешкам по несчастью и банде нашей хипповой и приплюсовали. Суки... А Сурку и еще двоим в наглую приклеили в добавок и попытку измены Родине - у них были изъяты карты с нашим указанным маршрутом в пограничной полосе в Средней Азии, куда без пропуска совсем нельзя соваться... Если бы Сурок показал на следствии, что мы там уже побывали и не убежали, а не как он сказал - только собирался, то статья за попытку незаконно пересечь государственную границу и попытка измены Родины ждала бы нас всех...А так всего ничего - от шести и до пятнадцати...Как говорится в тюряге - только первые десять лет страшно, а потом привыкнешь.