Василий Бетаки о лагерном поэте Валентине Соколове-Зэка
Василий Бетаки - сын художника-футуриста Павла Бетаки; известный поэт и переводчик "питерской школы", радиожурналист, историк архитектуры.
Родился Василий Павлович в Ростове-на-Дону в 1930, но почти сразу семья переехала в Ленинград.
В 1950 Василий вернулся на родину на целых пять лет уже взрослым, скрываясь от кампании против "космополитов". Жил и работал в городках и селах Ростовской области.
Василий Бетаки в 1954. Видимо, в Ростове-на-Дону или Ростовской области
В 1951 в Красном Сулине подружился с легендарным лагерным поэтом Валентином Соколовым, носившем кличку-псевдоним "Зэка".
Соколов, проведший в лагерях, тюрьмах и тюремных психиатрических спецлечебницах практически всю сознательную жизнь - редчайший случай чисто лагерного поэта, получившего определенную известность за пределами зоны еще при советской власти (его стихи в 1980-х ходили на воле в самиздате). Умер и похоронен в Новошахтинске в 1982. Благодаря правозащитнику Витольду Абанькину, в Ростове и окрест его творчество уже довольно хорошо знают.
А Бетаки в 1972 эмигрировал во Францию и до 1989 в СССР не издавался. Работал на радио "Свобода", поставлял запрещенную литературу в СССР, публиковал в "Континенте" запрещенных авторов, в т.ч. - Валентина Соколова Зэка. Бетаки давно - признанный мэтр российской словесности. Живет в Париже. Активно ведет ЖЖ.
ВАЛЕНИН СОКОЛОВ-ЗЭКА
(из книги "С неводом по берегу Леты")
Презентация книги Валентина Соколова -ЗК в Ростове-на-Дону, ноябрь 2007. Фото-Дон-ТР
В предисловии к подборке стихов этого поэта опубликованной в «Континенте» № 41 (1984 г) Эдуард Кузнецов (сам бывший заключённый, просидевший около 10 лет и обмененный на каких-то советских шпионов) пишет: «Соколов Валентин Петрович р. в 1927 году. Впервые арестован 20 лет отроду. ..Личность колоритная. Один из ярчайших на лагерном небосклоне…»
…А вот вкратце история и моего знакомства с поэтом Соколовым-Зэка.
В 1951 году я работал руководителем драматических кружков в школах шахтёрского городка Красный Сулин (от Ростова на север километрах в трехстах). Город состоял из десятка шахт и металлургического завода.
Первое, что меня там поразило, это зарплаты: учителю обычная, то есть восемьсот рублей (полная ставка, восемнадцать часов в неделю), мне, в двух школах, примерно столько же, а вот шахтеру платили 22 тысячи! Это была «плата за страх», плата потенциальным смертникам. И то сказать, за одну зиму, что мы там проработали, из десятка шахт случились обвалы в двух, погибло человек пятнадцать, более двух десятков шахтёров стали инвалидами...
Не знаю, сколько платили на заводе, но металлурги шахтёрам завидовали. Однажды в заводском клубе, где я взял руководство ещё одним драматическим кружком, какой-то подвыпивший сталевар, завидуя шахтёрам, громко и матерно сокрушался, что они в десять раз больше чем он получают. Подошёл парень моих лет, с виду тоже работяга, коренастый, медлительный и стал что-то сталевару объяснять, негромко.
Тот затих. Я удивился вслух тому, как быстро парень утихомирил распустившегося работягу, а он ответил, что в лагерях многому можно научиться. Меня же поразило, что простецкий вид этого парня мало соответствовал его весьма интеллигентной речи.
Мы познакомились. Звали его Валя Соколов. Вскоре он у меня играл в каком-то спектакле. У меня там было два замечательных актёра: Валя и Гена Сапрыкин, сын директора завода, учившийся тогда в 10 классе, (Впоследствии Гена стал актёром в каком-то театре на Украине) Стали оба они иногда ко мне домой заходить. Валя читал свои стихи. В основном стихи были на лагерную тему, он уже к тому времени года два оттрубил.
Как-то Гена послушал, послушал стихи, да и сказал, что ведь это и есть настоящая советская поэзия. Валя слегка испуганно оглянулся, но я его успокоил, сказав, что в доме, состоявшем из двух квартир, во второй никто не живёт.
Впоследствии патриарх поэзии Гулага, Соколов сначала просидел, вроде бы, два года из присуждённых ему трёх…
Впервые посадили его по делу какой-то «антисоветской студенческой группы» в Москве, и в Красный Сулин он попал, выйдя из лагеря досрочно после той первой отсидки. Несмотря на «детский» срок, ему были запрещены сто городов Советского Союза, как он нам объяснил, такое освобождение называлось «минус сто».
…Всё, что написано - проба,
Проба подняться из гроба…
……………………………
И лишь с высоты креста
Можно понять тебя, небо.
Хлебом насущным у рта…
Впоследствии Валя стал бессрочным заключённым, то он выходил на волю, то попадал снова в лагерь в качестве «повторника»…
Во второй раз его посадили в 56-ом, в 58-ом опять выпустили, а через год снова посадили «за антипартийную агитацию», опять выпустили, и вот после этого ему удалось прожить вне лагеря несколько лет.
Тогда-то и встретился я с ним снова - в середине шестидесятых годов в Москве. Точно не помню: у моих друзей, Яши Коцика и его жены Гали Полонской, одной из знаменитых тогда «учителей шестидесятников», не то у Фриды Вигдоровой и Саши Раскина? Валю привёл тоже знаменитый «учитель-шестидесятник», Анатолий Якобсон, впоследствии автор прогремевшей на западе книги о Блоке «Конец трагедии».
И вот через многие годы после Красного Сулина Валя читал стихи в Черёмушках… Слушали его Коцики, Якобсон, Фрида Вигдорова, её муж, писатель Александр Раскин, переводчик Юлий Поляков (тоже бывший заключённый) и я. Валя читал тихо, но очень ритмично:
Я ослеп от синих ламп
Боли,
И от ваших чёрных лап,
Боги.
Там в холодных казематах,
там в домах казённых,
Как шары катались в лапах
головы казнённых.
Я ослеп от тех шаров
По могилам-лузам,
Я ослеп от тех шагов
По кровавым лужам…
Я сказал, что десять лет назад был он «реалистом», а теперь сплошной гротеск! На эти мои слова Валя ответил тем, что прочёл нам большую поэму, которая так и называлась, «Гротески»:
. . . . . . .
Здравствуй, зона! Бесноватей
Песня в узеньком квадрате,
Стен твоих, твоих запреток…
Ты душе глоток озона - здравствуй, зона…
. . . . . . . . . .
Там на вахте мёрзнут трупы,
А в столовой, в миске супа,
Взглядом жадным ищет круп
Человек большой и чёрный,
Скорбной мыслью омрачённый
Полутруп.
Прав был Сапрыкин, это и была истинная СОВЕТСКАЯ поэзия, но только не та, какую хотели бы видеть в ССП… Реализм? Да, только в отличие от «социалистического реализма», выдававшего желаемое (властями) за действительное, это был скорее «Реализм социалистической эпохи».
Следующее - для разнообразия - стихи написаны вовсе не на лагерную тему. Это - Москва глазами «временного отпущенника» как называл себя поэт, не сомневаясь, что сядет снова. Скорее рано, чем поздно…
Страшно как и пусто как
Жить под знаком пустяка…
Пусто как и страшно как
Оставаться в дураках.
Сколько раз душа вползала
В голубой пролёт вокзала.
Страшно тут и пусто тут
Ветры чёрные метут
Ветры чёрные цветут
Тут.
Или ещё написанное, вроде бы, в ожидании ареста:
…………………………
Обвели меня каменным поясом,
Стал я крепостью ждущей осад,
И хотят, чтобы северным полюсом
Вырос южный, сиреневый сад!
Подождите, я стану сиреневым,
Подождите, и час этот скор,
Будет вечер. И светом серебряным
Обозначатся контуры гор…
Но особенно женщины - слёзы их,
Обнаженная немощь плеча.
Но особенно женщины созданы
Для танцующих рук палача…
Спустя двадцать с лишним лет после того вечера, уже в Париже, я узнал, что опять Соколов сидит, не сосчитать в который уже раз… Так и погиб Валентин Соколов-Зека, сгинул даже не в лагере, а в городке Черняховске в «спец-псих-больнице», которая, по описаниям людей чудом там уцелевших, куда ближе к последнему Девятому кругу ада, чем простой лагерь…
В 1978 году, как я уже тут сообщал, в Израиле вышла антология «Поэзия в концлагерях». В книгу вошло более трёх десятков стихотворений Валентина и вся поэма «Гротески». Интересно, что Соколов, явно ведущий свою поэтическую родословную от Блока, в двух или трех стихотворениях обращается к образу Маяковского, ему явно далёкого. И тут, надо сказать, его предположение (или всё же уверенность) говорит о том,. что было весьма точным представление поэта о том, что такое та «советская действительность» которую поэт знал довольно плохо: она ведь при арестах всякий раз оставалась по ту сторону колючей проволоки…Возможно этим и объясняется тот факт, что если к стихам Соколова подходить по гамбургскому счёту, то они не выдержат критики серьёзного уровня…
. Но тут случай, явно требующий снисходительности….
Ах, интересно увидеть бы нынче Вас,
Милый Володя, как прежде бунтарищем,
Так интересно, какими бы линчами
С Вами б расправились нынче товарищи…
Не зная точных дат, я всё же порой надеялся: может, увидел всё-таки Валя свои стихи напечатанными в антологии, которая открывается его подборкой.?
В 1984 году, когда поэта уже не было в живых, (Умер он, как позднее выяснилось, в 1982 г.), я получил в Мюнхене от тогдашнего редактора новостей на радио «Свобода» Эдуарда Кузнецова большую подборку валиных стихов, которые ходили в семидесятых-восьмидесятых годах в самиздате. Эту подборку мы и опубликовали тогда в «Континенте».
Родился Василий Павлович в Ростове-на-Дону в 1930, но почти сразу семья переехала в Ленинград.
В 1950 Василий вернулся на родину на целых пять лет уже взрослым, скрываясь от кампании против "космополитов". Жил и работал в городках и селах Ростовской области.
Василий Бетаки в 1954. Видимо, в Ростове-на-Дону или Ростовской области
В 1951 в Красном Сулине подружился с легендарным лагерным поэтом Валентином Соколовым, носившем кличку-псевдоним "Зэка".
Соколов, проведший в лагерях, тюрьмах и тюремных психиатрических спецлечебницах практически всю сознательную жизнь - редчайший случай чисто лагерного поэта, получившего определенную известность за пределами зоны еще при советской власти (его стихи в 1980-х ходили на воле в самиздате). Умер и похоронен в Новошахтинске в 1982. Благодаря правозащитнику Витольду Абанькину, в Ростове и окрест его творчество уже довольно хорошо знают.
А Бетаки в 1972 эмигрировал во Францию и до 1989 в СССР не издавался. Работал на радио "Свобода", поставлял запрещенную литературу в СССР, публиковал в "Континенте" запрещенных авторов, в т.ч. - Валентина Соколова Зэка. Бетаки давно - признанный мэтр российской словесности. Живет в Париже. Активно ведет ЖЖ.
ВАЛЕНИН СОКОЛОВ-ЗЭКА
(из книги "С неводом по берегу Леты")
Презентация книги Валентина Соколова -ЗК в Ростове-на-Дону, ноябрь 2007. Фото-Дон-ТР
В предисловии к подборке стихов этого поэта опубликованной в «Континенте» № 41 (1984 г) Эдуард Кузнецов (сам бывший заключённый, просидевший около 10 лет и обмененный на каких-то советских шпионов) пишет: «Соколов Валентин Петрович р. в 1927 году. Впервые арестован 20 лет отроду. ..Личность колоритная. Один из ярчайших на лагерном небосклоне…»
…А вот вкратце история и моего знакомства с поэтом Соколовым-Зэка.
В 1951 году я работал руководителем драматических кружков в школах шахтёрского городка Красный Сулин (от Ростова на север километрах в трехстах). Город состоял из десятка шахт и металлургического завода.
Первое, что меня там поразило, это зарплаты: учителю обычная, то есть восемьсот рублей (полная ставка, восемнадцать часов в неделю), мне, в двух школах, примерно столько же, а вот шахтеру платили 22 тысячи! Это была «плата за страх», плата потенциальным смертникам. И то сказать, за одну зиму, что мы там проработали, из десятка шахт случились обвалы в двух, погибло человек пятнадцать, более двух десятков шахтёров стали инвалидами...
Не знаю, сколько платили на заводе, но металлурги шахтёрам завидовали. Однажды в заводском клубе, где я взял руководство ещё одним драматическим кружком, какой-то подвыпивший сталевар, завидуя шахтёрам, громко и матерно сокрушался, что они в десять раз больше чем он получают. Подошёл парень моих лет, с виду тоже работяга, коренастый, медлительный и стал что-то сталевару объяснять, негромко.
Тот затих. Я удивился вслух тому, как быстро парень утихомирил распустившегося работягу, а он ответил, что в лагерях многому можно научиться. Меня же поразило, что простецкий вид этого парня мало соответствовал его весьма интеллигентной речи.
Мы познакомились. Звали его Валя Соколов. Вскоре он у меня играл в каком-то спектакле. У меня там было два замечательных актёра: Валя и Гена Сапрыкин, сын директора завода, учившийся тогда в 10 классе, (Впоследствии Гена стал актёром в каком-то театре на Украине) Стали оба они иногда ко мне домой заходить. Валя читал свои стихи. В основном стихи были на лагерную тему, он уже к тому времени года два оттрубил.
Как-то Гена послушал, послушал стихи, да и сказал, что ведь это и есть настоящая советская поэзия. Валя слегка испуганно оглянулся, но я его успокоил, сказав, что в доме, состоявшем из двух квартир, во второй никто не живёт.
Впоследствии патриарх поэзии Гулага, Соколов сначала просидел, вроде бы, два года из присуждённых ему трёх…
Впервые посадили его по делу какой-то «антисоветской студенческой группы» в Москве, и в Красный Сулин он попал, выйдя из лагеря досрочно после той первой отсидки. Несмотря на «детский» срок, ему были запрещены сто городов Советского Союза, как он нам объяснил, такое освобождение называлось «минус сто».
…Всё, что написано - проба,
Проба подняться из гроба…
……………………………
И лишь с высоты креста
Можно понять тебя, небо.
Хлебом насущным у рта…
Впоследствии Валя стал бессрочным заключённым, то он выходил на волю, то попадал снова в лагерь в качестве «повторника»…
Во второй раз его посадили в 56-ом, в 58-ом опять выпустили, а через год снова посадили «за антипартийную агитацию», опять выпустили, и вот после этого ему удалось прожить вне лагеря несколько лет.
Тогда-то и встретился я с ним снова - в середине шестидесятых годов в Москве. Точно не помню: у моих друзей, Яши Коцика и его жены Гали Полонской, одной из знаменитых тогда «учителей шестидесятников», не то у Фриды Вигдоровой и Саши Раскина? Валю привёл тоже знаменитый «учитель-шестидесятник», Анатолий Якобсон, впоследствии автор прогремевшей на западе книги о Блоке «Конец трагедии».
И вот через многие годы после Красного Сулина Валя читал стихи в Черёмушках… Слушали его Коцики, Якобсон, Фрида Вигдорова, её муж, писатель Александр Раскин, переводчик Юлий Поляков (тоже бывший заключённый) и я. Валя читал тихо, но очень ритмично:
Я ослеп от синих ламп
Боли,
И от ваших чёрных лап,
Боги.
Там в холодных казематах,
там в домах казённых,
Как шары катались в лапах
головы казнённых.
Я ослеп от тех шаров
По могилам-лузам,
Я ослеп от тех шагов
По кровавым лужам…
Я сказал, что десять лет назад был он «реалистом», а теперь сплошной гротеск! На эти мои слова Валя ответил тем, что прочёл нам большую поэму, которая так и называлась, «Гротески»:
. . . . . . .
Здравствуй, зона! Бесноватей
Песня в узеньком квадрате,
Стен твоих, твоих запреток…
Ты душе глоток озона - здравствуй, зона…
. . . . . . . . . .
Там на вахте мёрзнут трупы,
А в столовой, в миске супа,
Взглядом жадным ищет круп
Человек большой и чёрный,
Скорбной мыслью омрачённый
Полутруп.
Прав был Сапрыкин, это и была истинная СОВЕТСКАЯ поэзия, но только не та, какую хотели бы видеть в ССП… Реализм? Да, только в отличие от «социалистического реализма», выдававшего желаемое (властями) за действительное, это был скорее «Реализм социалистической эпохи».
Следующее - для разнообразия - стихи написаны вовсе не на лагерную тему. Это - Москва глазами «временного отпущенника» как называл себя поэт, не сомневаясь, что сядет снова. Скорее рано, чем поздно…
Страшно как и пусто как
Жить под знаком пустяка…
Пусто как и страшно как
Оставаться в дураках.
Сколько раз душа вползала
В голубой пролёт вокзала.
Страшно тут и пусто тут
Ветры чёрные метут
Ветры чёрные цветут
Тут.
Или ещё написанное, вроде бы, в ожидании ареста:
…………………………
Обвели меня каменным поясом,
Стал я крепостью ждущей осад,
И хотят, чтобы северным полюсом
Вырос южный, сиреневый сад!
Подождите, я стану сиреневым,
Подождите, и час этот скор,
Будет вечер. И светом серебряным
Обозначатся контуры гор…
Но особенно женщины - слёзы их,
Обнаженная немощь плеча.
Но особенно женщины созданы
Для танцующих рук палача…
Спустя двадцать с лишним лет после того вечера, уже в Париже, я узнал, что опять Соколов сидит, не сосчитать в который уже раз… Так и погиб Валентин Соколов-Зека, сгинул даже не в лагере, а в городке Черняховске в «спец-псих-больнице», которая, по описаниям людей чудом там уцелевших, куда ближе к последнему Девятому кругу ада, чем простой лагерь…
В 1978 году, как я уже тут сообщал, в Израиле вышла антология «Поэзия в концлагерях». В книгу вошло более трёх десятков стихотворений Валентина и вся поэма «Гротески». Интересно, что Соколов, явно ведущий свою поэтическую родословную от Блока, в двух или трех стихотворениях обращается к образу Маяковского, ему явно далёкого. И тут, надо сказать, его предположение (или всё же уверенность) говорит о том,. что было весьма точным представление поэта о том, что такое та «советская действительность» которую поэт знал довольно плохо: она ведь при арестах всякий раз оставалась по ту сторону колючей проволоки…Возможно этим и объясняется тот факт, что если к стихам Соколова подходить по гамбургскому счёту, то они не выдержат критики серьёзного уровня…
. Но тут случай, явно требующий снисходительности….
Ах, интересно увидеть бы нынче Вас,
Милый Володя, как прежде бунтарищем,
Так интересно, какими бы линчами
С Вами б расправились нынче товарищи…
Не зная точных дат, я всё же порой надеялся: может, увидел всё-таки Валя свои стихи напечатанными в антологии, которая открывается его подборкой.?
В 1984 году, когда поэта уже не было в живых, (Умер он, как позднее выяснилось, в 1982 г.), я получил в Мюнхене от тогдашнего редактора новостей на радио «Свобода» Эдуарда Кузнецова большую подборку валиных стихов, которые ходили в семидесятых-восьмидесятых годах в самиздате. Эту подборку мы и опубликовали тогда в «Континенте».