«Царица кроткая, краса земных царей…» (часть II)
«Царица кроткая, краса земных царей…» (часть I)
Большое спасибо за помощь eregwen, elize_sun, urhoernchen и catherine-catty
Отдельное спасибо за неоценимую помощь maelor
Увы, корона не принесла Елизавете счастья. Всего через три месяца, в декабре 1801 года, в дорожном происшествии погиб отец императрицы - Карл-Людвиг Баденский, гостивший в Швеции, у младшей дочери Фредерики.
В императорской семье Елизавета была оттеснена на второй план свекровью - вдовствующей императрицей Марией Федоровной, имевшей практически безотказный рычаг воздействия на сына-императора: чувство вины за смерть отца, которое преследовало Александра всю жизнь.
Да и сам Александр постепенно охладел к жене, предпочтя ей Марию Антоновну Нарышкину, урожденную польскую княжну Святополк-Четвертинскую, впервые привлекшую его внимание зимой 1800/1801 гг.
Мария вполне заслуженно считалась первой красавицей двора, будучи при этом прямой противоположностью Елизаветы Алексеевны: «Черными очей огнями, грудью пышною своей она чувствует, вздыхает, нежная видна душа, и сама того не знает, чем всех больше хороша».*
Портрет М.А. Нарышкиной. С. Тончи, после 1800 г.:
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Неизвестный художник, начало 1800-х гг.:
Все эти обстоятельства привели к тому, что жизнь Елизаветы Алексеевны была в большей мере жизнью частного лица, а не первой дамы Российской империи - общалась Елизавета с весьма ограниченным кругом людей (ближайшими подругами ее были графиня Варвара Николаевна Головина, графиня Софья Владимировна Строганова и княжна Наталья Федоровна Шаховская, в замужестве - княгиня Голицына) и много читала.
«Эта государыня соединяла в себе редкие качества ума и сердца; ее кроткий, любезный характер очаровывал всех, кто имел счастье приблизиться к ее особе. Своим приятным, симпатичным голосом она могла обезоружить всякого, явившегося к ней с жалобою или с каким-нибудь объяснением.
Елисавета Алексеевна обладала восхитительным голосом и брала уроки пения; она имела также особенную охоту к языкам, пользовалась уроками лучших преподавателей и знание языков делало ей доступным все изящное в области науки и словесности. Император любил слушать, когда императрица разговаривала; он высказал однажды одной даме, что для него составляет истинное удовольствие слушать как императрица рассказывает что-либо прочитанное ею. Она обладала удивительным даром слова.
Вкусы императрицы были до крайности просты, она никогда не требовала даже самых пустяшных вещей для убранства своих комнат, даже не приказывала никогда приносить цветы и растения. Однако, надобно заметить, что это делалось ею отнюдь не из равнодушия к этим предметам, а единственно из желания никого не беспокоить.
Она никогда не обнаруживала неудовольствия, если что выходило не по ней, напротив, настроение духа всегда было ровное. Приятный звук ее голоса мог очаровать самого равнодушного человека, а ее симпатичный взгляд располагал в ее пользу самых холодных людей.
Любимейшими ее удовольствиями были морское купанье и верховая езда». **
Также «ее можно было видеть, быстрыми шагами проходящую по набережным и по улицам столицы и появляющуюся на гуляньях в обыкновенной коляске четверней или даже пешком, в сопровождении лишь одной дамы и одного лакея».***
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-А. Пеншон, 1801 г.:
Очень скромными были и расходы Елизаветы Алексеевны: она постоянно отказывалась брать миллион дохода, который получают императрицы, довольствуясь 200 тыс., которые ассигнуются великим княгиням. …император уговаривал ее брать эти деньги, но она всегда отвечала, что Россия имеет много других расходов и брала на туалеты, приличные ее сану, всего 5 тыс. в треть, что составляло 15 тыс. в год. Все остальное издерживалось ею исключительно на дела благотворительности…
Главной печалью императрицы было отсутствие детей, и именно поэтому Елизавета Алексеевна весьма болезненно восприняла известие о беременности возлюбленной мужа: «...Я говорила Вам, любезная Мама, что впервые она (госпожа Нарышкина) имела глупость сообщить мне первой о своей беременности, столь ранней, что я при всем желании ничего бы не заметила. Полагаю, что для такого поступка надо обладать бесстыдством, которого я и вообразить не могла. Это произошло на балу, тогда еще ее положение не было общеизвестным фактом, как ныне, я говорила с ней, как со всеми прочими, спросила о ее здоровье, она пожаловалась на недомогание: “По-моему, я беременна”. Как вы находите, Мама, каким неслыханным бесстыдством надо обладать?! Она прекрасно знала, что мне небезызвестно, от кого она могла быть беременна. Не знаю, к чему это приведет и чем кончится, но знаю только, что я не стану убиваться из-за особы, которая того не стоит, ведь ежели я до сих пор не возненавидела людей и не превратилась в ипохондрика, то это просто везение».****
(Нарышкина родила дочь, названную Зинаидой. К сожалению, девочка умерла на шестом году жизни.)
Между тем, не стоит забывать, что Елизавета была еще очень молодой женщиной, и находилась в самом расцвете красоты - «…черты лица ее чрезвычайно тонки и правильны: греческий профиль, большие голубые глаза и прелестнейшие белокурые волосы. Фигура ее изящна и величественна, а походка чисто воздушная».
«Императрица - одно из прелестнейших созданий, которых мне случалось видеть. В ее наружности и в чертах лица мне что-то сильно напомнило виденную мною где-то картину (кажется кисти Анжелики Кауфман), изображающую Корделию дочь короля Лира… Она была одета в белое, шитое платье, с жемчугами огромной величины в ее светло-русых волосах. Было что-то в высшей степени увлекательное во всех движениях этой прелестной особы, исполненной смирения, скромности и благодушия... Она со многими говорила по-французски, кроме одной русской дамы, к которой обратилась по-русски. Голос ее очень приятен и мягок, и она говорит чрезвычайно скоро».*****
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-Л. Монье, 1805 г. (из коллекции elize_sun):
Поэтому нет ничего удивительного в том, что императрица полюбила, и эта любовь была взаимна.
Возлюбленный Елизаветы - Алексей Яковлевич Охотников, был штаб-ротмистром кавалергардского полка.
Портрет Алексея Охотникова:
Довольно продолжительное время, почти два года - 1803/4 гг., их отношения оставались исключительно на платоническом уровне.
Однако, в 1804 году у Алексея была обнаружена чахотка (туберкулез). Возможно, известие о его болезни, и вызванные этим сообщением чувства стали своеобразным катализатором, подтолкнувшим молодых людей друг к другу.
Так или иначе, их встречи проходили тайно, при весьма романтических обстоятельствах: «каждую ночь, когда не светила луна, он взбирался в окно на Каменном острове или же в Таврическом дворце, и они проводили вместе 2-3 часа...».
Это был отнюдь не банальный адюльтер, а настоящее, глубокое чувство: в письмах Алексей называет Елизавету «ma petits femme», «mon ami, ma femme, mon Dieu, mon Elise…», т.е. моя маленькая женушка, мой друг, моя жена, мой бог, моя Элиза…
Портреты императрицы Елизаветы Алексеевны.
Неизвестный художник, 1806 г.:
Ж.-Л. Монье, 1807 г.:
Неизвестный художник, после 1806 - 1808 гг. (из коллекции elize_sun):
Но, увы, судьба отпустила им совсем немного времени - 14 октября 1806 года, Охотников вышел в отставку по болезни, а 30 января 1807 года, в возрасте всего 26-ти лет, умер.
(Впрочем, существует еще одна, гораздо более эффектная версия смерти Алексея Охотникова - якобы в ноябре 1806 года, при выходе из театра Охотников был смертельно ранен неизвестным убийцей. Причем, организатором покушения называли Великого князя Константина Павловича, который мстил то ли за честь брата, то ли за собственные безответные чувства к императрице).
Единственным утешением Елизаветы Алексеевны стала родившаяся 3 ноября 1806 года, дочь ее и Охотникова, названная в честь матери Елизаветой.
Император Александр, несмотря на то, что «…жена, признавшись ему в своей беременности, хотела уйти, уехать…», объявил девочку своим ребенком. Как впоследствии выразилась императрица Мария Федоровна: «…поступил с ней (т.е. Елизаветой Алексеевной) с величайшим великодушием».
(Впрочем, вероятнее всего, Александр проявил великодушие, чтобы не допустить скандала, непременно возникшего бы в случае отъезда императрицы.
Тем более, что всего через год, и он стал отцом: «Дама (т.е. М.А. Нарышкина - [Ростислава]) ночью (с 18 на 19 декабря 1807 г.) родила девочку. Император сообщил об этом моей сестре и предъявил права на ребенка, хотя девочка конечно была не от него. Это меня беспокоит, хотя при данных обстоятельствах он должен благодарить небо, что это девочка. Меня больше всего возмущает, что Император говорит об этом моей сестре, словно она не его жена. Это наводит на прискорбные мысли, которые не дают мне покоя, хотя время не стоит на месте».******
Девочка получила имя Софья. Впрочем, хотя Александр и считал Софью своей дочерью, однако, его отцовство вызывало сомнения, поскольку Мария Нарышкина особой верностью не отличалась, и император был отнюдь не единственным мужчиной в ее жизни).
Дочь Императрицы, Великая княжна Елизавета, которую мать ласково называла «котеночек», стала предметом ее страстной любви и постоянным занятием. Ее уединенная жизнь стала счастьем для нее. Как только она вставала, она шла к своему ребенку и почти не расставалась с ним по целым дням. Если ей случалось не быть дома вечером, никогда она не забывала, возвращаясь, зайти поцеловать ребенка. Но счастье продолжалось только восемнадцать месяцев. У княжны очень трудно резались зубы. Франк, доктор его Величества, не умел лечить ее. Он стал давать ей укрепляющие средства, что только увеличивало раздражение. С ней сделались судороги. Был созван весь факультет, но никакие средства не могли ее спасти.
Несчастная мать не отходила от кровати, вздрагивая при малейшем движении. Минута успокоения возвратила ей надежду. Императорская семья собралась в той же комнате. Стоя на коленях перед кроватью и видя, что ее ребенок успокоился, Императрица взяла его на руки. Глубокое молчание царило в комнате. Императрица дотронулась своим лицом до личика ребенка и почувствовала холод смерти.
Она попросила Государя оставить ее одну с телом дочери. Государь, зная ее мужество, не поколебался предоставить ее скорби матери. …пробыв долгое время одна у постели умершей девочки, она удалилась к принцессе Амелии. Последняя вместе с Императрицей ухаживала за ребенком и разделяла ее скорбь; но столько волнений расстроили здоровье Государыни, и доктора прописали немедленное кровопускание. Она согласилась на все, чтобы не расставаться со своей сестрой.
Утром этого печального дня (30 апреля 1808 года) было получено известие о смерти младшей сестры Императрицы, принцессы Брауншвейгской.
Император справедливо рассуждал, что лучше было сейчас же передать это известие супруге и что это новое несчастье, как бы чувствительно оно ни было, немногим увеличит ее острое горе матери.
Принцесса Амелия в первое время хотела проводить ночи около Императрицы, но, заметив, что Ее Величество сдерживает из-за нее рыдания, решила оставить ее одну.
Императрица оставила у себя тело ребенка в течение четырех дней, ухаживая за ним…
5 мая 1808 года, Великая княжна Елизавета была похоронена рядом со своей старшей сестрой Марией, в той же Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры.
Надгробие Великой княжны Елизаветы Александровны:
Увы, больше у императрицы не было детей.
Потеря любимого человека и маленькой дочери только усилила склонность Елизаветы к уединенной жизни, тем более, что ее отношения с мужем уже давно приобрели формально-дружеский характер: супруги вместе появлялись на официальных церемониях, император регулярно пил с женой чай, попутно получая от нее подробные сведения о литературных новинках - император Александр говорил, что не имея времени много читать по причине государственных дел, он обязан императрице сведениями обо всем, что выходило в свете любопытного, - но не более…
Елизавета Алексеевна вела, пожалуй, самую замкнутую жизнь среди русских императриц: «…императрица живет в полном уединении. Она кушает у себя, одна со своей сестрой принцессой баденской Амалией, по крайней мере 3 раза в неделю. В другие дни, когда она обедает у императора, она появляется в столовой за минуту до подачи кушанья, удаляется немедленно после кофе и возвращается в свои внутренние комнаты, откуда она высылает даже фрейлину или придворную даму, несущую при ней дежурство...».*******
«Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны». Гравюра Вендрамини с портрета работы Л. де Сент-Обена, 1808 г. (из коллекции catherine-catty):
«К портрету императрицы Елизаветы Алексеевны»
Кто на блистательной видал ее чреде,
Тот все величия постиг очарованье;
Тому, как тайный друг, сопутником везде
Благотворящее о ней воспоминанье.
В царицах скромная, любовь страны своей,
И в бурю бед она душой была спокойна,
И век ея свой суд потомству даст об ней:
Была величия и счастия достойна.
(В. Дорошевич)
Однако, несмотря на почти полную отстраненность от двора, императрица была прекрасно осведомлена и имела собственное мнение обо всех событиях, как внешней, так и внутренней жизни России: переживая войну 1805 года, она с негодованием отмечает трусливое, изменническое по отношению к России поведение австрийцев и с восторгом отзывается о героизме русских солдат. Но после этой австрийской измены она, обнаруживая серьезные политические способности, высказывается за открытие мирных переговоров. Тильзитский мир вызывает в ней горькие чувства, но она глубоко возмущена оппозиционным поведением императрицы-матери и других членов семьи: «Императрица, которая, как мать, должна бы поддерживать, защищать интересы своего сына, по непоследовательности, вследствие самолюбия... дошла до того, что стала походить на главу оппозиции; все недовольные... сплачиваются вокруг нее... Не могу Вам выразить, до какой степени это волнует меня».
И маркграфиня баденская в ответ сообщала своей дочери: «Ваш возвышенный и благородный образ мыслей известен вообще; это дает надежду благомыслящим людям, что император когда-нибудь поймет (особенно, если он переменит политику), что он не может следовать лучшим советам, чем ваши».
Но даже если мнения Елизаветы и Александра не совпадали, императрица ставила интересы мужа на первое место, и всегда помогала ему в трудные минуты, о чем свидетельствуют ее собственные слова: «Как только я вижу, что ему грозит несчастье, я вновь приникаю к нему со всем жаром, на который способно мое сердце…».
«Император Александр I и императрица Елизавета Алексеевна». (из коллекции elize_sun)
Такие же чувства, Елизавета питала и к стране, ставшей ее второй Родиной. Однажды она написала матери: «Незадолго до моего отъезда из Карлсруэ, когда …я пожаловалась на свою судьбу, Вы сказали мне: „Вы так молоды, что через некоторое время будете воспринимать Россию как Вашу родину“. В отчаянии я не могла в это поверить, но теперь… должна признаться Вам, Мама, что до глубины души привязана к России. И это не слепой энтузиазм, мешающий мне видеть преимущества иных стран перед Россией: я чувствую все, чего ей не хватает, но вижу также и то, какой она может стать, а каждый ее шаг вперед радует меня».
Предметом ее глубокого и пристального интереса и изучения становятся религия, история, обычаи России; в марте 1811 года, она пишет матери: «Два часа провела в любимом занятии русским языком. Это, действительно, сентиментальное изучение, ибо, конечно, наша литература еще в младенческом развитии, но когда проникнешь во все богатства языка, то видишь, что можно бы из него сделать, а всегда приятно открыть сокровища, требующие лишь рук, которые сумели бы их разработать. К тому же звуки русского языка, подобно музыке, приятны моему слуху».
Два месяца спустя императрица присутствует на торжественном акте открытия Царскосельского лицея: «Императрица Елизавета Алексеевна тогда же нас, юных, пленила непринужденною своею приветливостию ко всем - она как-то умела и успела каждому из профессоров сказать приятное слово». ********
Сильное впечатление императрица Елизавета производит на юного Пушкина. Спустя много лет он напишет:
Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса.
Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Неизвестный художник, 1810-е гг.:
(Между тем, некоторые историки и исследователи жизни и творчества Пушкина считают, что его чувства к Елизавете Алексеевне были очень глубокими, и что именно она являлась той самой «утаенной любовью», загадка имени которой до сих пор не раскрыта).
Также, вполне возможно, что знаменитые строки из «Руслана и Людмилы»:
Увы, ни камни ожерелья,
Ни сарафан, ни перлов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зеркало рисует
Ее красы, ее наряд;
Потупя неподвижный взгляд,
Она молчит, она тоскует.;
были навеяны портретом Елизаветы Алексеевны, работы Ж.-Л. Монье, 1802 г. (превью):
или гравюрой с этого портрета работы Ч. Тернера (из коллекцииcatherine-catty):
Чувство восхищения императрицей Елизаветой, с Пушкиным разделяли многие современники.
Отзывы дипломатов свидетельствуют, в первую очередь, об уме и образованности императрицы: «Она много занимается серьезными вещами, много читает, много рассуждает о наших выдающихся писателях, мало говорит и в общем производит впечатление обладательницы крайне холодного ума. …ее характер остался неизвестен даже тем, кто ее обычно видит... Она воспламеняет воображение чтением наших трагиков: это женщина, которую было бы легче покорить умом, чем сердцем. Никогда не было политических интриг при этом дворе, являющемся обиталищем обыкновенного частного лица. Я считаю императрицу Елизавету женщиной очень тонкой с очень изощренным умом…»;*******
«она более талантлива, чем умна, у нее много такта и проницательности, и она лучше знает человеческое сердце, чем можно было бы думать. Она образованна и продолжает учиться с удивительной легкостью». ***
Помимо этого отмечается необыкновенное достоинство, с которым держится императрица, ее скромный образ жизни, нежелание пользоваться правами, принадлежащими ей как царственной особе.
Значительные перемены в жизни императрицы произошли с началом русско-французской или Отечественной войны 1812 года.
Разумеется, Елизавета Алексеевна не могла остаться равнодушной к происходящему: разыгравшиеся драматические события вынужденно оторвали ее от личных переживаний, вызвали в ней небывалый подъем духа и подвигли ее к совершенно новой деятельности.
Знаменитая французская писательница мадам де Сталь, находившаяся в это время в России, пишет о своей встрече с Елизаветой Алексеевной: «Императрица предстала передо мной как ангел России. Её манеры очень сдержаны, но то, что она говорит, полно жизни, а её чувства и мнения приобрели силу и жар в горниле благородных идей. Слушая её, я была взволнована чем-то неизъяснимым, шедшим не от величия, а от гармонии её души. Уже давно я не встречала такой соразмерности силы и добродетели».
Возможно, именно это, столь тяжелое для страны и народа время, стало для императрицы тем самым случаем, о котором упомянул граф Ф. Головкин, характеризуя Елизавету Алексеевну: «Но в этом очаровательном лице скрывается великий гений; когда-нибудь случай может его внезапно развить. Тогда увидят женщину высшего порядка, но она сама этому будет удивлена более, чем другие».
В письмах к матери в Германию она подробно описывала ход военных действий, восхищалась героизмом русских воинов:
«Надо, подобно нам, видеть и слышать ежедневно о доказательствах патриотизма, самопожертвования и геройской отваги, проявляемых всеми лицами военного и гражданского сословий... О, этот доблестный народ наглядно показывает, чем он является в действительности, и что он именно таков, каким издавна его считали люди, принимавшие его, вопреки мнению тех, которые упорно продолжали считать его народом варварским».
«Я уверена, что вы в Германии плохо осведомлены о том, что происходит у нас. Может быть, вас уверили, что мы бежали в Сибирь, тогда как мы не выезжали из Петербурга.
Мы приготовились ко всему; поистине, только не к переговорам о мире. Чем дальше будет продвигаться Наполеон, тем менее должен он надеяться на возможность мира.
Это единодушное желание Государя и всего народа во всех слоях, и, благодарение Богу, - по этому поводу царит полное согласие. Вот на это-то Наполеон и не рассчитывал; в этом он ошибся, как и во многом другом. Каждый шаг в этой гигантской России приближает его к бездне. Посмотрим, как проведет он в ней зиму.», - письмо от 26 августа 1812 года.
Ей открылась и оборотная сторона войны: сотни раненых и искалеченных воинов наполнили Россию, многие семьи остались без кормильца. В это трудное время она возглавила женское «Патриотическое общество для вспомоществования разоренных войной». Не будучи автором идеи, но чутко воспринимая настроения в обществе, императрица подхватила инициативу и обеспечила ей развитие в дальнейшем. Вот как об этом вспоминает современник событий: «в самом разгаре военных действий составился в Петербурге небольшой кружок дам, задавшихся целью прийти на помощь вдовам и сиротам воинов, пострадавших на войне. 12 ноября 1812 года был утвержден устав Общества, принятого с самого своего возникновения под покровительство государыни Елисаветы Алексеевны». Его задачи были многообразны: выдача пособий, размещение больных и раненых в больницах, создание сиротских домов и казенных школ для обучения детей погибших офицеров.
Первым практическим результатом деятельности Общества стало Училище для сирот воинов, из которого позднее был образован женский Патриотический институт. Впоследствии это учебное заведение, постоянное опекаемое императрицей, стало называться Елизаветинским институтом.
(В 1816 году в ведение Общества поступает Дом трудолюбия, и с этого момента Общество расширяет сферу приложения своих усилий. Теперь оно ориентируется на воспитание и профессиональное обучение детей из бедных семей).
После изгнания Наполеона из России, Елизавета Алексеевна решает выехать вслед за мужем, в действующую армию. Однако, осуществить это намерение ей удается только в конце 1813 года; ее путешествие начинается 19 декабря.
Весь следующий год Елизавета Алексеевна проводит в Германии, навещая многочисленных родственников - своих и Александра.
Супругу императора-освободителя всюду ожидал самый восторженный прием.
19 сентября 1815 года императрица прибывает в Вену на знаменитый «танцующий конгресс», который должен был определить будущее освобожденной Европы.
Муж ее уже два дня назад прибыл туда из Санкт-Петербурга. Вместе с австрийской императорской четой царь выехал встретить жену в Шёнборн. В Вену две монаршие семейные пары въезжали в открытой государственной карете. Императрица российская сидела бок о бок с императрицей австрийской. В честь приезда русской императрицы на пути следования кареты к императорскому дворцу был выстроен почетный караул. Звучала музыка военного оркестра. Тысячи венцев высыпали на улицы посмотреть на жену русского царя и поприветствовать ее. Комнаты для Елизаветы были подготовлены в императорской резиденции.
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. В. Боровиковский, 1814 г.:
Красота и обаяние русской императрицы вызывали самые восторженные отзывы. Один из участников конгресса, граф Огюст де ла Гард писал о ней: «Этот ангел, спустившийся с небес, соединяя в себе все прекрасные черты, олицетворяла собой все то, что касалось счастья и успеха ее мужа. Ее выражение лица было очаровательно, в ее глазах отражалась чистота ее души. Ее прекрасные пепельно-белокурые волосы свободно спадали ей на плечи. Ее фигура была элегантной, стройной, гибкой. Скользящая походка выдавала ее даже тогда, когда она на балу надевала маску. Было невозможно, увидев эту женщину не применить к ней строки Вергилия: “Incessu patuit Dea” (Казалось, она была богиней).
К ее любезному характеру добавлялся еще и живой дух, и любовь к прекрасным искусствам, и безграничное великодушие. Изящной грацией, благородным поведением и неисчерпаемой добротой она покорила сердца всех присутствующих».
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-Б. Изабе, 1815 г.
На Венском конгрессе императрица Елизавета была далека от политических вопросов. Она посещала балы, обеды, приемы, бывала на многочисленных концертах.
Императрица Елизавета была восторженной поклонницей таланта Бетховена. 29 ноября 1814 года она присутствовала на бетховенском концерте в Академии. При личной встрече русской императрицы и великого композитора, которая состоялась в покоях эрцгерцога Рудольфа, Елизавета сказала Бетховену много восторженных слов.
Еще одна встреча Бетховена и Елизаветы Алексеевны произошла предположительно в самые первые дни 1815 года. Бетховен передал Елизавете при аудиенции полонез (опус) № 89. За свое произведение композитор был щедро вознагражден: он получил 50 дукатов от императрицы и еще 100 дукатов - за признание посвящения сонаты для виолончели, опуса № 30, написанного еще в 1803 году для императора Александра I.
Елизавета Алексеевна уехала из Вены 9 марта: «Обладающая любезным, человечным и снисходительным характером, всеми любимая и почитаемая русская императрица, после того, как она простилась во вторник и в четверг, сегодня рано утром, около 9 часов во всей тишине отправилась из Вены…».
Путь Елизаветы на родину в Карлсруэ проходил через Мюнхен - императрица хотела навестить сестру Каролину - королеву Баварии.
В Баден Елизавета Алексеевна приехала 19 июня. На родине она провела все лето и часть осени.
Несомненно, после столь долгого отсутствия, Елизавета была очень рада возвращению в родные места: «Вот уже четыре недели я нахожусь в одном из красивейших мест на земле. Я рада жить в старом замке, все этажи которого украшены семейными портретами. Это настоящая колыбель моей семьи, окруженная скалами и древними дубами!»
Увы, муж писал ей очень редко, а единственным знаком внимания стала походная церковь, присланная императором в конце августа.
Наконец, 16 октября, из Берлина Елизавете доставили долгожданное письмо от мужа. Император говорил, что ожидает свою жену, и 25 числа должно состояться ее путешествие. В последние дни пребывания в Брухзале императрица заболела. У нее было сильное воспаление горла. Это задержало ее отъезд. Александру написали об этом в Берлин. Но у него не было ни дня, ни часу времени ждать, пока Елизавета выздоровеет.
Александр уехал из Берлина в Варшаву, потом в Петербург. Елизавета простилась с матерью и 1 ноября выехала в Петербург. Она не долечилась, в дороге вновь заболела и вынуждена была из-за этого задержаться еще на две недели в Веймаре. И только после этой двухнедельной задержки отправилась наконец-то в Петербург, где не была два года - с 19 декабря 1813 года…
(Продолжение следует…)
* - стихи Г. Р. Державина;
** - фрейлина императрицы С.А. Муханова;
*** - Ф.Г. Головкин;
**** - письмо Елизаветы Алексеевны матери от 10 июня 1804 г;
***** - К. Вильмот;
****** - запись из дневника принцессы Амалии Баденской, сестры Елизаветы Алексеевны;
******* - генерал Савари;
******** - И.И. Пущин;
Большое спасибо за помощь eregwen, elize_sun, urhoernchen и catherine-catty
Отдельное спасибо за неоценимую помощь maelor
Увы, корона не принесла Елизавете счастья. Всего через три месяца, в декабре 1801 года, в дорожном происшествии погиб отец императрицы - Карл-Людвиг Баденский, гостивший в Швеции, у младшей дочери Фредерики.
В императорской семье Елизавета была оттеснена на второй план свекровью - вдовствующей императрицей Марией Федоровной, имевшей практически безотказный рычаг воздействия на сына-императора: чувство вины за смерть отца, которое преследовало Александра всю жизнь.
Да и сам Александр постепенно охладел к жене, предпочтя ей Марию Антоновну Нарышкину, урожденную польскую княжну Святополк-Четвертинскую, впервые привлекшую его внимание зимой 1800/1801 гг.
Мария вполне заслуженно считалась первой красавицей двора, будучи при этом прямой противоположностью Елизаветы Алексеевны: «Черными очей огнями, грудью пышною своей она чувствует, вздыхает, нежная видна душа, и сама того не знает, чем всех больше хороша».*
Портрет М.А. Нарышкиной. С. Тончи, после 1800 г.:
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Неизвестный художник, начало 1800-х гг.:
Все эти обстоятельства привели к тому, что жизнь Елизаветы Алексеевны была в большей мере жизнью частного лица, а не первой дамы Российской империи - общалась Елизавета с весьма ограниченным кругом людей (ближайшими подругами ее были графиня Варвара Николаевна Головина, графиня Софья Владимировна Строганова и княжна Наталья Федоровна Шаховская, в замужестве - княгиня Голицына) и много читала.
«Эта государыня соединяла в себе редкие качества ума и сердца; ее кроткий, любезный характер очаровывал всех, кто имел счастье приблизиться к ее особе. Своим приятным, симпатичным голосом она могла обезоружить всякого, явившегося к ней с жалобою или с каким-нибудь объяснением.
Елисавета Алексеевна обладала восхитительным голосом и брала уроки пения; она имела также особенную охоту к языкам, пользовалась уроками лучших преподавателей и знание языков делало ей доступным все изящное в области науки и словесности. Император любил слушать, когда императрица разговаривала; он высказал однажды одной даме, что для него составляет истинное удовольствие слушать как императрица рассказывает что-либо прочитанное ею. Она обладала удивительным даром слова.
Вкусы императрицы были до крайности просты, она никогда не требовала даже самых пустяшных вещей для убранства своих комнат, даже не приказывала никогда приносить цветы и растения. Однако, надобно заметить, что это делалось ею отнюдь не из равнодушия к этим предметам, а единственно из желания никого не беспокоить.
Она никогда не обнаруживала неудовольствия, если что выходило не по ней, напротив, настроение духа всегда было ровное. Приятный звук ее голоса мог очаровать самого равнодушного человека, а ее симпатичный взгляд располагал в ее пользу самых холодных людей.
Любимейшими ее удовольствиями были морское купанье и верховая езда». **
Также «ее можно было видеть, быстрыми шагами проходящую по набережным и по улицам столицы и появляющуюся на гуляньях в обыкновенной коляске четверней или даже пешком, в сопровождении лишь одной дамы и одного лакея».***
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-А. Пеншон, 1801 г.:
Очень скромными были и расходы Елизаветы Алексеевны: она постоянно отказывалась брать миллион дохода, который получают императрицы, довольствуясь 200 тыс., которые ассигнуются великим княгиням. …император уговаривал ее брать эти деньги, но она всегда отвечала, что Россия имеет много других расходов и брала на туалеты, приличные ее сану, всего 5 тыс. в треть, что составляло 15 тыс. в год. Все остальное издерживалось ею исключительно на дела благотворительности…
Главной печалью императрицы было отсутствие детей, и именно поэтому Елизавета Алексеевна весьма болезненно восприняла известие о беременности возлюбленной мужа: «...Я говорила Вам, любезная Мама, что впервые она (госпожа Нарышкина) имела глупость сообщить мне первой о своей беременности, столь ранней, что я при всем желании ничего бы не заметила. Полагаю, что для такого поступка надо обладать бесстыдством, которого я и вообразить не могла. Это произошло на балу, тогда еще ее положение не было общеизвестным фактом, как ныне, я говорила с ней, как со всеми прочими, спросила о ее здоровье, она пожаловалась на недомогание: “По-моему, я беременна”. Как вы находите, Мама, каким неслыханным бесстыдством надо обладать?! Она прекрасно знала, что мне небезызвестно, от кого она могла быть беременна. Не знаю, к чему это приведет и чем кончится, но знаю только, что я не стану убиваться из-за особы, которая того не стоит, ведь ежели я до сих пор не возненавидела людей и не превратилась в ипохондрика, то это просто везение».****
(Нарышкина родила дочь, названную Зинаидой. К сожалению, девочка умерла на шестом году жизни.)
Между тем, не стоит забывать, что Елизавета была еще очень молодой женщиной, и находилась в самом расцвете красоты - «…черты лица ее чрезвычайно тонки и правильны: греческий профиль, большие голубые глаза и прелестнейшие белокурые волосы. Фигура ее изящна и величественна, а походка чисто воздушная».
«Императрица - одно из прелестнейших созданий, которых мне случалось видеть. В ее наружности и в чертах лица мне что-то сильно напомнило виденную мною где-то картину (кажется кисти Анжелики Кауфман), изображающую Корделию дочь короля Лира… Она была одета в белое, шитое платье, с жемчугами огромной величины в ее светло-русых волосах. Было что-то в высшей степени увлекательное во всех движениях этой прелестной особы, исполненной смирения, скромности и благодушия... Она со многими говорила по-французски, кроме одной русской дамы, к которой обратилась по-русски. Голос ее очень приятен и мягок, и она говорит чрезвычайно скоро».*****
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-Л. Монье, 1805 г. (из коллекции elize_sun):
Поэтому нет ничего удивительного в том, что императрица полюбила, и эта любовь была взаимна.
Возлюбленный Елизаветы - Алексей Яковлевич Охотников, был штаб-ротмистром кавалергардского полка.
Портрет Алексея Охотникова:
Довольно продолжительное время, почти два года - 1803/4 гг., их отношения оставались исключительно на платоническом уровне.
Однако, в 1804 году у Алексея была обнаружена чахотка (туберкулез). Возможно, известие о его болезни, и вызванные этим сообщением чувства стали своеобразным катализатором, подтолкнувшим молодых людей друг к другу.
Так или иначе, их встречи проходили тайно, при весьма романтических обстоятельствах: «каждую ночь, когда не светила луна, он взбирался в окно на Каменном острове или же в Таврическом дворце, и они проводили вместе 2-3 часа...».
Это был отнюдь не банальный адюльтер, а настоящее, глубокое чувство: в письмах Алексей называет Елизавету «ma petits femme», «mon ami, ma femme, mon Dieu, mon Elise…», т.е. моя маленькая женушка, мой друг, моя жена, мой бог, моя Элиза…
Портреты императрицы Елизаветы Алексеевны.
Неизвестный художник, 1806 г.:
Ж.-Л. Монье, 1807 г.:
Неизвестный художник, после 1806 - 1808 гг. (из коллекции elize_sun):
Но, увы, судьба отпустила им совсем немного времени - 14 октября 1806 года, Охотников вышел в отставку по болезни, а 30 января 1807 года, в возрасте всего 26-ти лет, умер.
(Впрочем, существует еще одна, гораздо более эффектная версия смерти Алексея Охотникова - якобы в ноябре 1806 года, при выходе из театра Охотников был смертельно ранен неизвестным убийцей. Причем, организатором покушения называли Великого князя Константина Павловича, который мстил то ли за честь брата, то ли за собственные безответные чувства к императрице).
Единственным утешением Елизаветы Алексеевны стала родившаяся 3 ноября 1806 года, дочь ее и Охотникова, названная в честь матери Елизаветой.
Император Александр, несмотря на то, что «…жена, признавшись ему в своей беременности, хотела уйти, уехать…», объявил девочку своим ребенком. Как впоследствии выразилась императрица Мария Федоровна: «…поступил с ней (т.е. Елизаветой Алексеевной) с величайшим великодушием».
(Впрочем, вероятнее всего, Александр проявил великодушие, чтобы не допустить скандала, непременно возникшего бы в случае отъезда императрицы.
Тем более, что всего через год, и он стал отцом: «Дама (т.е. М.А. Нарышкина - [Ростислава]) ночью (с 18 на 19 декабря 1807 г.) родила девочку. Император сообщил об этом моей сестре и предъявил права на ребенка, хотя девочка конечно была не от него. Это меня беспокоит, хотя при данных обстоятельствах он должен благодарить небо, что это девочка. Меня больше всего возмущает, что Император говорит об этом моей сестре, словно она не его жена. Это наводит на прискорбные мысли, которые не дают мне покоя, хотя время не стоит на месте».******
Девочка получила имя Софья. Впрочем, хотя Александр и считал Софью своей дочерью, однако, его отцовство вызывало сомнения, поскольку Мария Нарышкина особой верностью не отличалась, и император был отнюдь не единственным мужчиной в ее жизни).
Дочь Императрицы, Великая княжна Елизавета, которую мать ласково называла «котеночек», стала предметом ее страстной любви и постоянным занятием. Ее уединенная жизнь стала счастьем для нее. Как только она вставала, она шла к своему ребенку и почти не расставалась с ним по целым дням. Если ей случалось не быть дома вечером, никогда она не забывала, возвращаясь, зайти поцеловать ребенка. Но счастье продолжалось только восемнадцать месяцев. У княжны очень трудно резались зубы. Франк, доктор его Величества, не умел лечить ее. Он стал давать ей укрепляющие средства, что только увеличивало раздражение. С ней сделались судороги. Был созван весь факультет, но никакие средства не могли ее спасти.
Несчастная мать не отходила от кровати, вздрагивая при малейшем движении. Минута успокоения возвратила ей надежду. Императорская семья собралась в той же комнате. Стоя на коленях перед кроватью и видя, что ее ребенок успокоился, Императрица взяла его на руки. Глубокое молчание царило в комнате. Императрица дотронулась своим лицом до личика ребенка и почувствовала холод смерти.
Она попросила Государя оставить ее одну с телом дочери. Государь, зная ее мужество, не поколебался предоставить ее скорби матери. …пробыв долгое время одна у постели умершей девочки, она удалилась к принцессе Амелии. Последняя вместе с Императрицей ухаживала за ребенком и разделяла ее скорбь; но столько волнений расстроили здоровье Государыни, и доктора прописали немедленное кровопускание. Она согласилась на все, чтобы не расставаться со своей сестрой.
Утром этого печального дня (30 апреля 1808 года) было получено известие о смерти младшей сестры Императрицы, принцессы Брауншвейгской.
Император справедливо рассуждал, что лучше было сейчас же передать это известие супруге и что это новое несчастье, как бы чувствительно оно ни было, немногим увеличит ее острое горе матери.
Принцесса Амелия в первое время хотела проводить ночи около Императрицы, но, заметив, что Ее Величество сдерживает из-за нее рыдания, решила оставить ее одну.
Императрица оставила у себя тело ребенка в течение четырех дней, ухаживая за ним…
5 мая 1808 года, Великая княжна Елизавета была похоронена рядом со своей старшей сестрой Марией, в той же Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры.
Надгробие Великой княжны Елизаветы Александровны:
Увы, больше у императрицы не было детей.
Потеря любимого человека и маленькой дочери только усилила склонность Елизаветы к уединенной жизни, тем более, что ее отношения с мужем уже давно приобрели формально-дружеский характер: супруги вместе появлялись на официальных церемониях, император регулярно пил с женой чай, попутно получая от нее подробные сведения о литературных новинках - император Александр говорил, что не имея времени много читать по причине государственных дел, он обязан императрице сведениями обо всем, что выходило в свете любопытного, - но не более…
Елизавета Алексеевна вела, пожалуй, самую замкнутую жизнь среди русских императриц: «…императрица живет в полном уединении. Она кушает у себя, одна со своей сестрой принцессой баденской Амалией, по крайней мере 3 раза в неделю. В другие дни, когда она обедает у императора, она появляется в столовой за минуту до подачи кушанья, удаляется немедленно после кофе и возвращается в свои внутренние комнаты, откуда она высылает даже фрейлину или придворную даму, несущую при ней дежурство...».*******
«Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны». Гравюра Вендрамини с портрета работы Л. де Сент-Обена, 1808 г. (из коллекции catherine-catty):
«К портрету императрицы Елизаветы Алексеевны»
Кто на блистательной видал ее чреде,
Тот все величия постиг очарованье;
Тому, как тайный друг, сопутником везде
Благотворящее о ней воспоминанье.
В царицах скромная, любовь страны своей,
И в бурю бед она душой была спокойна,
И век ея свой суд потомству даст об ней:
Была величия и счастия достойна.
(В. Дорошевич)
Однако, несмотря на почти полную отстраненность от двора, императрица была прекрасно осведомлена и имела собственное мнение обо всех событиях, как внешней, так и внутренней жизни России: переживая войну 1805 года, она с негодованием отмечает трусливое, изменническое по отношению к России поведение австрийцев и с восторгом отзывается о героизме русских солдат. Но после этой австрийской измены она, обнаруживая серьезные политические способности, высказывается за открытие мирных переговоров. Тильзитский мир вызывает в ней горькие чувства, но она глубоко возмущена оппозиционным поведением императрицы-матери и других членов семьи: «Императрица, которая, как мать, должна бы поддерживать, защищать интересы своего сына, по непоследовательности, вследствие самолюбия... дошла до того, что стала походить на главу оппозиции; все недовольные... сплачиваются вокруг нее... Не могу Вам выразить, до какой степени это волнует меня».
И маркграфиня баденская в ответ сообщала своей дочери: «Ваш возвышенный и благородный образ мыслей известен вообще; это дает надежду благомыслящим людям, что император когда-нибудь поймет (особенно, если он переменит политику), что он не может следовать лучшим советам, чем ваши».
Но даже если мнения Елизаветы и Александра не совпадали, императрица ставила интересы мужа на первое место, и всегда помогала ему в трудные минуты, о чем свидетельствуют ее собственные слова: «Как только я вижу, что ему грозит несчастье, я вновь приникаю к нему со всем жаром, на который способно мое сердце…».
«Император Александр I и императрица Елизавета Алексеевна». (из коллекции elize_sun)
Такие же чувства, Елизавета питала и к стране, ставшей ее второй Родиной. Однажды она написала матери: «Незадолго до моего отъезда из Карлсруэ, когда …я пожаловалась на свою судьбу, Вы сказали мне: „Вы так молоды, что через некоторое время будете воспринимать Россию как Вашу родину“. В отчаянии я не могла в это поверить, но теперь… должна признаться Вам, Мама, что до глубины души привязана к России. И это не слепой энтузиазм, мешающий мне видеть преимущества иных стран перед Россией: я чувствую все, чего ей не хватает, но вижу также и то, какой она может стать, а каждый ее шаг вперед радует меня».
Предметом ее глубокого и пристального интереса и изучения становятся религия, история, обычаи России; в марте 1811 года, она пишет матери: «Два часа провела в любимом занятии русским языком. Это, действительно, сентиментальное изучение, ибо, конечно, наша литература еще в младенческом развитии, но когда проникнешь во все богатства языка, то видишь, что можно бы из него сделать, а всегда приятно открыть сокровища, требующие лишь рук, которые сумели бы их разработать. К тому же звуки русского языка, подобно музыке, приятны моему слуху».
Два месяца спустя императрица присутствует на торжественном акте открытия Царскосельского лицея: «Императрица Елизавета Алексеевна тогда же нас, юных, пленила непринужденною своею приветливостию ко всем - она как-то умела и успела каждому из профессоров сказать приятное слово». ********
Сильное впечатление императрица Елизавета производит на юного Пушкина. Спустя много лет он напишет:
Приятным, сладким голосом, бывало,
С младенцами беседует она.
Ее чела я помню покрывало
И очи светлые, как небеса.
Но я вникал в ее беседы мало.
Меня смущала строгая краса
Ее чела, спокойных уст и взоров,
И полные святыни словеса.
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Неизвестный художник, 1810-е гг.:
(Между тем, некоторые историки и исследователи жизни и творчества Пушкина считают, что его чувства к Елизавете Алексеевне были очень глубокими, и что именно она являлась той самой «утаенной любовью», загадка имени которой до сих пор не раскрыта).
Также, вполне возможно, что знаменитые строки из «Руслана и Людмилы»:
Увы, ни камни ожерелья,
Ни сарафан, ни перлов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зеркало рисует
Ее красы, ее наряд;
Потупя неподвижный взгляд,
Она молчит, она тоскует.;
были навеяны портретом Елизаветы Алексеевны, работы Ж.-Л. Монье, 1802 г. (превью):
или гравюрой с этого портрета работы Ч. Тернера (из коллекцииcatherine-catty):
Чувство восхищения императрицей Елизаветой, с Пушкиным разделяли многие современники.
Отзывы дипломатов свидетельствуют, в первую очередь, об уме и образованности императрицы: «Она много занимается серьезными вещами, много читает, много рассуждает о наших выдающихся писателях, мало говорит и в общем производит впечатление обладательницы крайне холодного ума. …ее характер остался неизвестен даже тем, кто ее обычно видит... Она воспламеняет воображение чтением наших трагиков: это женщина, которую было бы легче покорить умом, чем сердцем. Никогда не было политических интриг при этом дворе, являющемся обиталищем обыкновенного частного лица. Я считаю императрицу Елизавету женщиной очень тонкой с очень изощренным умом…»;*******
«она более талантлива, чем умна, у нее много такта и проницательности, и она лучше знает человеческое сердце, чем можно было бы думать. Она образованна и продолжает учиться с удивительной легкостью». ***
Помимо этого отмечается необыкновенное достоинство, с которым держится императрица, ее скромный образ жизни, нежелание пользоваться правами, принадлежащими ей как царственной особе.
Значительные перемены в жизни императрицы произошли с началом русско-французской или Отечественной войны 1812 года.
Разумеется, Елизавета Алексеевна не могла остаться равнодушной к происходящему: разыгравшиеся драматические события вынужденно оторвали ее от личных переживаний, вызвали в ней небывалый подъем духа и подвигли ее к совершенно новой деятельности.
Знаменитая французская писательница мадам де Сталь, находившаяся в это время в России, пишет о своей встрече с Елизаветой Алексеевной: «Императрица предстала передо мной как ангел России. Её манеры очень сдержаны, но то, что она говорит, полно жизни, а её чувства и мнения приобрели силу и жар в горниле благородных идей. Слушая её, я была взволнована чем-то неизъяснимым, шедшим не от величия, а от гармонии её души. Уже давно я не встречала такой соразмерности силы и добродетели».
Возможно, именно это, столь тяжелое для страны и народа время, стало для императрицы тем самым случаем, о котором упомянул граф Ф. Головкин, характеризуя Елизавету Алексеевну: «Но в этом очаровательном лице скрывается великий гений; когда-нибудь случай может его внезапно развить. Тогда увидят женщину высшего порядка, но она сама этому будет удивлена более, чем другие».
В письмах к матери в Германию она подробно описывала ход военных действий, восхищалась героизмом русских воинов:
«Надо, подобно нам, видеть и слышать ежедневно о доказательствах патриотизма, самопожертвования и геройской отваги, проявляемых всеми лицами военного и гражданского сословий... О, этот доблестный народ наглядно показывает, чем он является в действительности, и что он именно таков, каким издавна его считали люди, принимавшие его, вопреки мнению тех, которые упорно продолжали считать его народом варварским».
«Я уверена, что вы в Германии плохо осведомлены о том, что происходит у нас. Может быть, вас уверили, что мы бежали в Сибирь, тогда как мы не выезжали из Петербурга.
Мы приготовились ко всему; поистине, только не к переговорам о мире. Чем дальше будет продвигаться Наполеон, тем менее должен он надеяться на возможность мира.
Это единодушное желание Государя и всего народа во всех слоях, и, благодарение Богу, - по этому поводу царит полное согласие. Вот на это-то Наполеон и не рассчитывал; в этом он ошибся, как и во многом другом. Каждый шаг в этой гигантской России приближает его к бездне. Посмотрим, как проведет он в ней зиму.», - письмо от 26 августа 1812 года.
Ей открылась и оборотная сторона войны: сотни раненых и искалеченных воинов наполнили Россию, многие семьи остались без кормильца. В это трудное время она возглавила женское «Патриотическое общество для вспомоществования разоренных войной». Не будучи автором идеи, но чутко воспринимая настроения в обществе, императрица подхватила инициативу и обеспечила ей развитие в дальнейшем. Вот как об этом вспоминает современник событий: «в самом разгаре военных действий составился в Петербурге небольшой кружок дам, задавшихся целью прийти на помощь вдовам и сиротам воинов, пострадавших на войне. 12 ноября 1812 года был утвержден устав Общества, принятого с самого своего возникновения под покровительство государыни Елисаветы Алексеевны». Его задачи были многообразны: выдача пособий, размещение больных и раненых в больницах, создание сиротских домов и казенных школ для обучения детей погибших офицеров.
Первым практическим результатом деятельности Общества стало Училище для сирот воинов, из которого позднее был образован женский Патриотический институт. Впоследствии это учебное заведение, постоянное опекаемое императрицей, стало называться Елизаветинским институтом.
(В 1816 году в ведение Общества поступает Дом трудолюбия, и с этого момента Общество расширяет сферу приложения своих усилий. Теперь оно ориентируется на воспитание и профессиональное обучение детей из бедных семей).
После изгнания Наполеона из России, Елизавета Алексеевна решает выехать вслед за мужем, в действующую армию. Однако, осуществить это намерение ей удается только в конце 1813 года; ее путешествие начинается 19 декабря.
Весь следующий год Елизавета Алексеевна проводит в Германии, навещая многочисленных родственников - своих и Александра.
Супругу императора-освободителя всюду ожидал самый восторженный прием.
19 сентября 1815 года императрица прибывает в Вену на знаменитый «танцующий конгресс», который должен был определить будущее освобожденной Европы.
Муж ее уже два дня назад прибыл туда из Санкт-Петербурга. Вместе с австрийской императорской четой царь выехал встретить жену в Шёнборн. В Вену две монаршие семейные пары въезжали в открытой государственной карете. Императрица российская сидела бок о бок с императрицей австрийской. В честь приезда русской императрицы на пути следования кареты к императорскому дворцу был выстроен почетный караул. Звучала музыка военного оркестра. Тысячи венцев высыпали на улицы посмотреть на жену русского царя и поприветствовать ее. Комнаты для Елизаветы были подготовлены в императорской резиденции.
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. В. Боровиковский, 1814 г.:
Красота и обаяние русской императрицы вызывали самые восторженные отзывы. Один из участников конгресса, граф Огюст де ла Гард писал о ней: «Этот ангел, спустившийся с небес, соединяя в себе все прекрасные черты, олицетворяла собой все то, что касалось счастья и успеха ее мужа. Ее выражение лица было очаровательно, в ее глазах отражалась чистота ее души. Ее прекрасные пепельно-белокурые волосы свободно спадали ей на плечи. Ее фигура была элегантной, стройной, гибкой. Скользящая походка выдавала ее даже тогда, когда она на балу надевала маску. Было невозможно, увидев эту женщину не применить к ней строки Вергилия: “Incessu patuit Dea” (Казалось, она была богиней).
К ее любезному характеру добавлялся еще и живой дух, и любовь к прекрасным искусствам, и безграничное великодушие. Изящной грацией, благородным поведением и неисчерпаемой добротой она покорила сердца всех присутствующих».
Портрет императрицы Елизаветы Алексеевны. Ж.-Б. Изабе, 1815 г.
На Венском конгрессе императрица Елизавета была далека от политических вопросов. Она посещала балы, обеды, приемы, бывала на многочисленных концертах.
Императрица Елизавета была восторженной поклонницей таланта Бетховена. 29 ноября 1814 года она присутствовала на бетховенском концерте в Академии. При личной встрече русской императрицы и великого композитора, которая состоялась в покоях эрцгерцога Рудольфа, Елизавета сказала Бетховену много восторженных слов.
Еще одна встреча Бетховена и Елизаветы Алексеевны произошла предположительно в самые первые дни 1815 года. Бетховен передал Елизавете при аудиенции полонез (опус) № 89. За свое произведение композитор был щедро вознагражден: он получил 50 дукатов от императрицы и еще 100 дукатов - за признание посвящения сонаты для виолончели, опуса № 30, написанного еще в 1803 году для императора Александра I.
Елизавета Алексеевна уехала из Вены 9 марта: «Обладающая любезным, человечным и снисходительным характером, всеми любимая и почитаемая русская императрица, после того, как она простилась во вторник и в четверг, сегодня рано утром, около 9 часов во всей тишине отправилась из Вены…».
Путь Елизаветы на родину в Карлсруэ проходил через Мюнхен - императрица хотела навестить сестру Каролину - королеву Баварии.
В Баден Елизавета Алексеевна приехала 19 июня. На родине она провела все лето и часть осени.
Несомненно, после столь долгого отсутствия, Елизавета была очень рада возвращению в родные места: «Вот уже четыре недели я нахожусь в одном из красивейших мест на земле. Я рада жить в старом замке, все этажи которого украшены семейными портретами. Это настоящая колыбель моей семьи, окруженная скалами и древними дубами!»
Увы, муж писал ей очень редко, а единственным знаком внимания стала походная церковь, присланная императором в конце августа.
Наконец, 16 октября, из Берлина Елизавете доставили долгожданное письмо от мужа. Император говорил, что ожидает свою жену, и 25 числа должно состояться ее путешествие. В последние дни пребывания в Брухзале императрица заболела. У нее было сильное воспаление горла. Это задержало ее отъезд. Александру написали об этом в Берлин. Но у него не было ни дня, ни часу времени ждать, пока Елизавета выздоровеет.
Александр уехал из Берлина в Варшаву, потом в Петербург. Елизавета простилась с матерью и 1 ноября выехала в Петербург. Она не долечилась, в дороге вновь заболела и вынуждена была из-за этого задержаться еще на две недели в Веймаре. И только после этой двухнедельной задержки отправилась наконец-то в Петербург, где не была два года - с 19 декабря 1813 года…
(Продолжение следует…)
* - стихи Г. Р. Державина;
** - фрейлина императрицы С.А. Муханова;
*** - Ф.Г. Головкин;
**** - письмо Елизаветы Алексеевны матери от 10 июня 1804 г;
***** - К. Вильмот;
****** - запись из дневника принцессы Амалии Баденской, сестры Елизаветы Алексеевны;
******* - генерал Савари;
******** - И.И. Пущин;