Ж. Бодрийяр об общественном мнении и современной демократии

[rosdolsky]

Ж. Бодрийяр об общественном мнении и современной демократии
В свете тестов индивидуальный ум, общественное мнение и вообще любой семантический процесс сво­дятся к одной лишь «способности осуществлять контрастные реакции на все более широкий набор адекватных стимулов».

«Бинарные коды действуют среди нас. Ими охвачены все сообщения и знаки нашего общества, и наиболее конкретная форма, в которой их можно уловить, это форма теста - вопрос/ответ или сти­мул/ответ. Всякое содержание нейтрализуется процедурой непре­рывных направленных вопросов, подлежащих дешифровке вердик­тов и ультиматумов, которые в данном случае исходят уже не из глу­бин генетического кода, но обладают той же, что и он, тактической недетерминированностью: цикл смыслообразования бесконечно со­кращается до цикла вопрос/ответ, до одного бита, до мельчайшего количества энергии/информации, которое возвращается к своей ис­ходной точке, так что весь цикл лишь вечно реактуализирует одни и те же модели. Эквивалентом тотальной нейтрализации означаемых посредством кода является мгновенность вердикта моды или же лю­бых сообщений в рекламе и средствах массовой информации. Так происходит всюду, где предложение пожирает спрос, где вопрос по­жирает ответ - либо поглощает его и изрыгает назад в форме, удоб­ной для дешифровки, либо сам придумывает и предвосхищает его в форме предсказуемой. Всюду один и тот же «сценарий» - сценарий «проб и ошибок» (как у подопытных животных в лабораторных тес­тах), всюду предлагается на выбор веер вариантов («протестируйте
свой характер»), всюду тест как основополагающая форма социально­го контроля через бесконечно дробящиеся практики и ответы.
Мы живем в режиме референдума - именно потому, что боль­ше нет референции. Каждый знак, каждое сообщение (будь то быто­вая «функциональная» вещь, или какая-нибудь модная причуда, или же любая телепередача, социологический опрос или предвыборное обследование) предстает нам как вопрос/ответ.
Вся система комму­никации перешла от сложной синтаксической структуры языка к бинарно-сигналетической системе вопрос/ответ - системе непрерыв­ного тестирования. Между тем известно, что тест и референдум пред­ставляют собой идеальные формы симуляции: ответ подсказывается вопросом, заранее моделируется/обозначается им. Таким образом, референдум - это всегда не что иное, как ультиматум: односторонний вопрос, который никого больше не вопрошает, а сам сра­зу навязывает некоторый смысл, чем и завершается цикл. Каждое сооб­щение является вердиктом, наподобие тех, что изрекаются статистичес­кими итогами опроса.
…
Созерцать невозможно; восприятие в кино фрагментируется на ряд последовательных кадров-стимулов, ответ на которые может быть только мгновенным «да» или «нет», - реакция сокращается до минимума. Фильм уже не позволяет задаваться вопросами о нем, он сам задает вам вопросы «в прямом изображении». Именно в этом смысле современные средства массовой информации, по Маклюэну, требуют от зрителя более непосредственной сопричастности3, непрес­танных ответов, абсолютной пластичности (Беньямин сравнивает ра­боту кинооператора с хирургической операцией: тактильность и мани­пулирование). Передачи должны уже не информировать, а тестиро­вать и обследовать, в конечном счете - контролировать («контрроль», в том смысле что все ваши ответы уже зафиксированы «ролью», заранее зарегистрированы кодом). Действительно, киномон­таж и кодировка требуют от воспринимающего осуществлять единый процесс демонтажа и декодировки. Поэтому любое восприятие таких передач оказывается постоянным экзаменом на знание кода.
Каждый кадр, каждая передача средств массовой информации, а равно и каждая из окружающих нас функциональных вещей служит тестом - то есть они, в строгом соответствии со смыслом термина, активируют в нас механизмы ответа по стереотипам или аналитичес­ким моделям.
…
Уже самый факт того, что сегодня все предстает в виде набора или гаммы решений, - уже сам этот факт вас тестирует, так как тре­бует от вас совершать отбор. Тем самым наш способ обращения с миром в целом сближается с чтением, с селективной расшифров­кой - мы живем не столько как пользователи, сколько как читатели и отбиратели, считывающие элементы. Но внимание: тем самым вы и сами постоянно подвергаетесь отбору и тестированию со стороны самого же средства информации. Как для обследования выбирают образец, так и все средства массовой инфор­мации пучками своих передач, то есть фактически пучками специаль­но отобранных вопросов, выделяют и помещают в рамку определен­ные образцы воспринимающих индивидов. Осуществляя цикличес­кую операцию опытной настройки и непрерывной интерференции, подобную деятельности нервных, тактильных и ретрактильных им­пульсов, которые обследуют объект короткими перцептивными вспышками, пока не сумеют его локализовать и проконтролиро­вать, - они при этом локализуют и структурируют не реальные ав­тономные группы, по социально-психологические образцы, моделиру­емые массированным действием их передач. Самым блестящим та­ким образцом является, конечно, «общественное мнение» - не ирреальная, по гиперреальная политическая субстанция, фантастическая гиперреальность, которая жива только благодаря монтажу и ма­нипуляциям в ходе тестирования.
Последствия такого вторжения бинарной схемы «вопрос/от­вет» невозможно рассчитать: им дезартикулируется любой дискурс, осуществляется короткое замыкание всего того, что в безвозвратно минувший золотой век являлось диалектикой означающего и означае­мого, представляющего и представляемого. Нет больше объектов, оз­начаемым которых была их функция, нет больше общественного мне­ния, отдававшего свой голос «представительным» представителям, нет больше реального вопроса, на который отвечают ответом (а главное, нет больше таких вопросов, на которые нет ответа). Весь этот про­цесс дезартикулирован - в гиперреальной логике монтажа отменяет­ся противоречивое взаимодействие правды и неправды, реального и воображаемого. Мишель Тор в своей книге «Коэффициент умствен­ного развития» очень хорошо разбирает это: «Ответ на вопрос опре­деляется не вопросом как таковым, в той форме, в какой он был по­ставлен, но тем, какой смысл вкладывает опрашиваемый в этот вопрос, тем, как он представляет себе наилучшую тактику ответа, в зависимо­сти от того как он представляет себе ожидания спрашивающих». И ниже: «Артефакт - это не контролируемое преобразование объекта в целях познания, а грубое вмешательство в реальность, в результате которого уже нельзя различить, что в этой реальности связано с объективным познанием, а что - с техническим вмешательством (медиумом). Коэффициент умственного развития и есть такой арте­факт». Больше нет ни истины, ни лжи, так как нет никакого заметного зазора между вопросом и ответом. В свете тестов индивидуальный ум, общественное мнение и вообще любой семантический процесс сво­дятся к одной лишь «способности осуществлять контрастные реакции на все более широкий набор адекватных стимулов».
Вступив в игру масс-медиа и социологических опросов, то есть в сферу интегральной схемы «вопрос/ответ», все факты политики утра­чивают свою специфику. Выборная демократия - безусловно, первый социальный институт, где обмен оказывается сведен к получению отве­та. Благодаря такому сигнальному упрощению она первой и универсализируется: всеобщее голосование - это первое из средств массовой информации. На протяжении XIX и XX веков политическая и эконо­мическая практика все более смыкаются в едином типе дискурса. Про­паганда и реклама сливаются в едином процессе маркетинга и мерчендайзинга вещей и идей, овладевающих массами. Такая языковая конвер­генция между экономикой и политикой вообще характерна для нашего общества, где в полной мере реализовалась «политическая экономия». Но одновременно это и конец политической экономии, так как обе эти сферы взаимно отменяются в совсем иной, медиатической реальности (или гиперреальности).
…
Для этой фазы политического гиперреализма характерна зако­номерная комбинация двухпартийной системы и социологических оп­росов, отражающих собой эквивалентное чередование, которое идет в политической игре.
Опросы размещаются по ту сторону всякой общественной вы­работки мнения. Они отсылают теперь лишь к симулякру обще­ственного мнения. Зеркало общественного мнения по своему устрой­ству аналогично зеркалу валового национального продукта - воображаемому зеркалу производительных сил независимо от их обще­ственной целесообразности или антицелесообразности; главное, чтобы «оно» воспроизводилось, - вот так же и в общественном мнении главное, чтобы оно непрестанно дублировалось своим отражением, в этом и заключается секрет массового представительства. Никто больше не должен вырабатывать, производить свое мнение - нужно, чтобы все воспроизводили общественное мнение, в том смысле что все частные мнения вливаются в этот своеобразный всеобщий экви­валент и проистекают из него вновь (то есть воспроизводят его, при любом к нему отношении, на уровне индивидуального выбора). С мнениями дело обстоит так же, как с материальными благами: произ­водство умерло, да здравствует воспроизводство!
Здесь как нельзя более уместна формула Маклюэна («Medium is message»). Обще­ственное мнение - образцовый пример средства сообщения и самого сообщения вместе. А формирующие его социологические опросы как раз и заняты непрестанным утверждением средства сообщения в ка­честве сообщения. В этом они принадлежат к одному разряду с теле­видением и вообще электронными масс-медиа: мы ведь видели, что те тоже представляют собой постоянную игру вопросов/ответов, ору­дие постоянного опроса.
Социологические вопросы манипулируют неразрешимым. Вли­яют ли они на результаты голосования? Да или нет? Дают ли они точный снимок реальности, или всего лишь тенденции, или же прелом­ление этой реальности в гиперпространстве симуляции, мера искрив­ленности которого нам неизвестна? Да или нет? Задача неразрешима. Как ни усложнять применяемый в них анализ, все равно остается ме­сто для обратимости гипотез. Статистика - всего лишь казуистика. Такая неразрешимость свойственна любому процессу симуляции (см. выше о неразрешимой задаче кризиса). Да, внутренняя логика этих процедур (статистики, вероятностного исчисления, операциональной кибернетики) строга и «научна», и все же кое в чем она совершенно не годится, это фикция, миф, чей индекс преломления в реальности (истинной или ложной) равен нулю. Это даже образует силу подоб­ных моделей, по оттого же и истины в них не более, чем в тестах, в параноической самопроекции той или иной касты или группы, мечтаю­щей о чудесном соответствии реальности своим моделям, то есть об абсолютном манипулировании всеми и вся.
Сказанное о статистическом сценарии верно и в отношении ре­гулярного раздела политической сферы - чередования ведущих сил, подменяющих друг друга большинства/меньшинства и т.д. В этом крайнем случае чистого представления «это» уже никого и ничего не представляет. Политика умирает от слишком регулярной игры своих различительных оппозиций. Сфера политики (и вообще сфера влас­ти) становится пустой. В известном смысле это плата за исполнение желания политического класса - безраздельно манипулировать об­щественным представительством. В тот самый момент, когда эта ма­шина достигла безупречного самовоспроизводства, из нее тихонько, незаметно улетучилась всякая социальная субстанция.
Так же и с социологическими опросами: в конечном счете им верит один лишь политический класс, так же как рекламе и исследова­ниям рынка верят одни лишь специалисты по рекламе и маркетингу. И не по чьей-то личной глупости (хотя она не исключается), а потому, что опросы однородны всему функционированию политики в наши дни. Поэтому они получают «реальную» тактическую ценность, дей­ствуют как регулирующий фактор политического класса, в соответ­ствии с его собственными правилами игры. То есть он имеет основа­ние верить им - и верит. А кто, собственно, еще? Опросы и передачи масс-медиа показывают людям, сколь гротескно выглядит вся эта политика, сверхпредставительная и никого не представляющая. Ее очевидное ничтожество доставляет специфическое удовольствие, в конце концов принимающее форму статистической созерцательно­сти. Впрочем, она всегда, как известно, сопровождается глубоким ра­зочарованием, чувством крушения иллюзий, которое вызывают опро­сы, растворяющие в себе всякое политическое слово, замыкающие накоротко любой процесс самовыражения. Завораживающее дей­ствие, которое они производят, соразмерно этой их всенейтрализующей пустоте, этому головокружению, которое они вызывают, давая опережающий образ любой возможной реальности.
Итак, проблема опросов заключается вовсе не в их объектив­ном воздействии. Как и в случае пропаганды или рекламы, это воз­действие, как известно, в значительной мере отменяется факторами индивидуального или коллективного сопротивления или же инерции. Проблема опросов в том, что на всем пространстве социальных прак­тик они устраивают операциональную симуляцию; это проблема лейкемизации всякой социальной субстанции - кровь заменяется блед­ной лимфой масс-медиа.
«Развитые демократические» системы стабилизируются в форме двухпартийного чередования власти. Фактически монополия остается в руках единого политического класса, от левых до правых, но реализоваться она должна иначе: однопартийный, тоталитарный режим неустойчив, он лишает напряжения политическую сцепу, не обеспечивает больше обратной связи с общественным мнением, мини­мального тока в той интегральной схеме, которую образует транзис­торный аппарат политики. Напротив того, чередование партий - это изощреннейшая форма представительства: ведь в силу чисто фор­мальных причин контроль социальной базы оказывается наибольшим тогда, когда мы приближаемся к полному равенству между двумя со­стязающимися партиями. Все логично: демократия осуществляет закон эквивалентности в сфере политики, и свое завершение этот закон находит в качании двух чашек весов, при котором их эквивалент­ность вновь и вновь реактивируется, а ничтожно малое отклонение стрелки позволяет уловить общественный консенсус и тем самым замкнуть цикл репрезентации. Операциональный спектакль, в котором от Общественного Разума остался лишь туманный отсвет. Действи­тельно, «свободный выбор» граждан, этот символ веры демократии, превращается в нечто прямо противоположное: голосование сдела­лось по сути обязательным, пусть не юридически, но в силу структур­но-статистического закона чередования, подкрепляемого социологи­ческими опросами. Голосование сделалось по сути случайным: дос­тигнув высокой степени формального развития, демократия стабилизирует свои показатели вокруг примерно равных коэффици­ентов (50/50). Выборы сводятся к броуновскому движению частиц или же к расчету вероятностей - все равно как если бы каждый го­лосовал наугад, как если бы голосовали обезьяны.
В этом смысле не имеет большого значения, чтобы реально имею­щиеся партии что-то выражали собой исторически или социально; ско­рее даже им не следует ничего представлять; тем сильнее заворажива­ющая сила игры, ее формально-статистическое навязчивое влечение.
«Классическое» всеобщее избирательное право уже предпола­гало известную нейтрализацию политического поля в силу обще­ственного согласия о правилах игры. Но там еще различались пред­ставители и представляемые, на фоне реального противоборства мне­ний в обществе. Сегодня, когда эта противоречивая референция политики тоже нейтрализована, когда общественное мнение стало равным себе, когда оно заранее медиатизируется и выравнивается через опросы, стало возможным чередование «людей наверху», симу­ляция противоположности двух партий, взаимопоглощение их целей, взаимообратимость их дискурсов. Это чистая форма представитель­ства, без всяких представителей и представляемых, - точно так же как симуляция характеризует чистую форму политической экономии знака, без означающего и означаемого; точно так же как плавающий курс и исчислимый дрейф валют характеризуют собой чистую форму ценности, без всякой потребительной и меновой стоимости, без всякой субстанции производства.»

(«Символический обмен и смерть», 1976 г.)