No one writes better of love and cowshit
На свою беду набрела вчера в библиотеке на книжку Бергера "Однажды в Европе" (если вдруг кто не видел первую серию нашего романа, то вот). Взяла на всякий случай - вообще-то ничего серьезного и медленного мне читать не хотелось, я и в библиотеку-то пришла за Патрицией Хайсмит и двумя кулинарными фолиантами. Сегодня пошла оформлять документы и положила книжку в сумку - на всякий случай, вдруг ждать придется. Ждать не пришлось. Села и начала читать.
Выяснилось, что читать Бергера просто так мой организм не может - он автоматически начинает переводить. Не знаю, рефлекс это или легкая форма помешательства, но тридцать страниц я читала примерно два с половиной часа - русские предложения настойчиво лезли мне в голову, мозг прикидывал, где можно избавиться от притяжательных местоимений а где лучше оставить, особо удачные варианты требовали немедленного занесения на поля... На семнадцатой странице плюнула на все и перевела три небольших абзаца - прямо вот так, кусок из середины текста. Полегчало. Такое ощущение, что если я буду просто читать Бергера, без перевода, то прочту его как-то... неполностью что ли. Впрочем, кто меня вообще спрашивает - инструмент он инструмент и есть.
*
Однажды в январе он заметил, что дощатый пол из ржаного стали шиферно-серым. Он выпустил пса погулять, набил печку дровами, снял ботинки и брюки, и, встав на колени, принялся отскабливать грязь. Он не обращал внимания на беспорядок слишком долго - грязь намертво въелась в доски. Скрипя зубами, он наполнял и наполнял ведро водой из гигантской кастрюли на плите. Половицы медленно меняли цвет.
Чем дольше он тер пол, тем яснее понимал, что сколько ни отмывай его, каждая уборка - лишь секунда в бесконечности пыли и безразличия. Он распрямил спину и взглянул на кухонный шкаф. На верхней полке стояли их лучшие сервизы, расписанные ветками и цветочными венками: фиалками, незабудками, жимолостью. Цветы, нарисованные на краях тарелок, в середине блюд, на боках чашек, напомнили ему своими формами уши, рты, глаза, груди.
Он надел брюки, обулся, выложил пол страницами старых газет и, ступая с одного газетного листка на другой, дошел до двери. На улице шел серый снег. Шатаясь, как пьяный, он добрел до хлева. Он облокотился о бок одной из своих коров, и его рвало до тех пор пока в желудке ничего не осталось.
*
Начало с продолжением наверное будут. Нет, ну не смешно ли, что "моим" оказался писатель, помешанный, в числе прочего, на деревне? Зато теперь я, конечно, умею по-английски отличить грабли от подойника.
PS. Заодно пришла к выводу, что Сильви Жермен - это гипотетическое внебрачное дитя Бергера с Павичем. Не спрашивайте почему, внятно объяснить не сумею.
Выяснилось, что читать Бергера просто так мой организм не может - он автоматически начинает переводить. Не знаю, рефлекс это или легкая форма помешательства, но тридцать страниц я читала примерно два с половиной часа - русские предложения настойчиво лезли мне в голову, мозг прикидывал, где можно избавиться от притяжательных местоимений а где лучше оставить, особо удачные варианты требовали немедленного занесения на поля... На семнадцатой странице плюнула на все и перевела три небольших абзаца - прямо вот так, кусок из середины текста. Полегчало. Такое ощущение, что если я буду просто читать Бергера, без перевода, то прочту его как-то... неполностью что ли. Впрочем, кто меня вообще спрашивает - инструмент он инструмент и есть.
*
Однажды в январе он заметил, что дощатый пол из ржаного стали шиферно-серым. Он выпустил пса погулять, набил печку дровами, снял ботинки и брюки, и, встав на колени, принялся отскабливать грязь. Он не обращал внимания на беспорядок слишком долго - грязь намертво въелась в доски. Скрипя зубами, он наполнял и наполнял ведро водой из гигантской кастрюли на плите. Половицы медленно меняли цвет.
Чем дольше он тер пол, тем яснее понимал, что сколько ни отмывай его, каждая уборка - лишь секунда в бесконечности пыли и безразличия. Он распрямил спину и взглянул на кухонный шкаф. На верхней полке стояли их лучшие сервизы, расписанные ветками и цветочными венками: фиалками, незабудками, жимолостью. Цветы, нарисованные на краях тарелок, в середине блюд, на боках чашек, напомнили ему своими формами уши, рты, глаза, груди.
Он надел брюки, обулся, выложил пол страницами старых газет и, ступая с одного газетного листка на другой, дошел до двери. На улице шел серый снег. Шатаясь, как пьяный, он добрел до хлева. Он облокотился о бок одной из своих коров, и его рвало до тех пор пока в желудке ничего не осталось.
*
Начало с продолжением наверное будут. Нет, ну не смешно ли, что "моим" оказался писатель, помешанный, в числе прочего, на деревне? Зато теперь я, конечно, умею по-английски отличить грабли от подойника.
PS. Заодно пришла к выводу, что Сильви Жермен - это гипотетическое внебрачное дитя Бергера с Павичем. Не спрашивайте почему, внятно объяснить не сумею.