Мисима неожиданный
25 ноября 1970 года, т.е. 45 лет назад, великий японский писатель Мисима Юкио последний раз в своей жизни сыграл романтическую роль идеального самурая XX века. Возможно, если бы не это обстоятельство, то в моем сознании Мисима-личность занимал бы то место, которое там отведено для талантливых эстетов-теоретиков. Однако обстоятельства его смерти вполне закономерно заставляют помещать его туда, где у меня квартируют более любезные моему сердцу эстеты-практики, но при этом Мисима в число горячо мной любимых эстетствующих практиков не входит. Объективно я признаю и дистанцированно уважаю творчество этого несомненно великого писателя, но вряд ли когда-либо мои субъективные предпочтения сделают возможной любовь к нему.
По большому счету, мне про Мисиму можно вообще ничего не писать. На русском языке про него и без моего участия написано предостаточно, так что вряд ли он нуждается в каких-то новых упоминаниях о себе, как это имеет место в случае с моими любимыми героями. И, наверное, я бы о нем ничего бы и не стал писать вовсе, если бы не воспоминания лично знавшего его Ф.Б., которые я нашел совершенно случайно, но которые счел достаточно интересными для того, чтобы перевести и выложить у себя.
Еженедельник «The Village Voice», №49 от 3 декабря 1970 года
«Я очень хорошо знал Мисиму»
Воспоминания о Мисиме Фэбиона Бауэрса
Я очень хорошо знал Мисиму. Сейчас его также знает и весь мир, но не столько из-за его изумительных и разнообразных книг, сколько из-за 25 ноября, когда он вошел в здание Агентства Самообороны (это придуманный американцами эвфемизм для понятия «военное ведомство»); затем прочитал обращение к солдатам и офицерам, на которое никто не отозвался; после чего Мисима воткнул себе в живот самурайский меч, а один из офицеров его частной армии отрубил ему голову, оборвав тем самым писательские страдания. Мисима и его последователи были облачены в коричневую униформу с отличительными знаками, выдуманными самим Мисимой. Эта униформа более всего напомнила мне костюмы, которые Никсон ввел для президентской церемониальной стражи.
Впервые Мисима привлек к себе внимание богемных кругов оккупационной администрации Японии в 1945 году. Ему было всего лишь 20 лет, он был хорош собой (без очков, без выступающих зубов, без каких-либо подобных изъянов), он разговаривал на некоем подобии английского, был для японца высоким (сейчас бы его снова назвали бы маленьким, так как средний рост японца за последнюю четверть века вырос на четыре феноменальных дюйма) и у него были волосы на груди (в то время это тоже было весьма необычно, это было поводом для острот со стороны белых европеоидов в администрации в адрес смуглого азиата Мисимы).
К тому времени его первая книга уже электризовала Японию, и фрагменты из нее были переведены на английский теми ранними пионерами перевода, чьи труды были необычайно ужасными из-за соответствующих языковых познаний, но которые служили «подстрочными словарями» и рабочими лошадками для изучающей английский японской молодежи. Это автобиографичное произведение ходило в виде романа под названием «Исповедь маски». Насколько мне помнится, роман был целиком про школу, (если быть точным, то про школу Пирса, в которой Мисима учился, так как происходил родом из богатой и родовитой семьи, а Мисима - не его настоящее имя), и в котором часть повествования представляет собой необычайны восторги по поводу растительности под мышками главного героя. В моей трактовке получилась какая-то глупость, но в действительности в книге нет никаких глупостей. На самом деле, это прекрасный роман. Еще больше я был впечатлен его вторым (вышедшим на английском) романом «Звук воды». Он был прямолинейно гетеросексуальным, в нем есть сцена, где двое влюбленных занимаются любовью в бочке для водорослей, и эта сцена снова заставляет меня говорить глупость и опускаться до клише, потому что она показалась мне «незабываемой».
Утром в среду (из-за часовых поясов японские четверги являются нашими средами) мне позвонили из японской газеты «Токио симбун» с просьбой прокомментировать «эксцентричное самоубийство» Мисимы. Репортер обрисовал мне подробности, как Мисима кричал одному из генералов, что японская конституция - дерьмо (честь и хвала ему за это) и ее следует пересмотреть, чтобы Япония смогла на законных основаниях делать то, что она уже делает - перевооружается.
Потом позвонили из «Смитсониан» с просьбой разрешить им скопировать письмо, которое однажды мне написал Мисима (как оно у них оказалось я не знаю). В этом письме он цитировал замечательное старинное стихотворение, насколько мне помнится, про воина с головным убором из цветов вместо боевого шлема. В том письме Мисима также благодарил меня за рецензию, которую я написал для «Нью-Йорк Таймс» и еще писал, что переводчику удалось «проникнуть в его душу». Так он выражал свою благодарность людям, чей английский позволил его работам добиться успеха на Западе и сделать его знаменитым.
Не поймите меня превратно, Мисима не принадлежит к числу писателей, чьи работы в переводах звучат лучше оригиналов (как Шекспир на немецком, или Оскар Уайльд на французском). Его стиль замысловат и сложен, работа с его текстами похожа на восхождение к вершине горы Фудзи в поисках интерпретаций; его влияние на японский язык, мягко говоря, огромно. Мисиму неимоверно обожали в его стране. Японцы часто спрашивали меня, как столь глубоко японский писатель, как Мисима, может быть переведен на другие языки с таким успехом. Ответ прост: Мисима был гением. Поскольку его писательский японский лежит за гранью моих переводных талантов, я просто принимаю на веру то, что говорят более осведомленные в этом вопросе люди. Один переводчик сказал про некую страничную сентенцию Мисимы, что она настолько сложная и преисполненная иносказательностью, что не только не поддается переводу, но и не имеет смысла. Он написал об этом Мисиме и, к его удивлению, автор сумел дать объяснение каждому слову, там оказалась смысловая суть, наподобие того, как жизнь содержится в зернышке.
Постепенно Мисима стал кем-то вроде профессионального японца. Кабуки он признавал, потому что в нем много героического из прошлого. Он говорил мне про ночь, которую провел с актером Кабуки, что это была крайне неприятная ночь, потому что «это было похоже на то, как спят с женщиной». Он пропагандировал культ поклонения телу, который был скорее культом японских боевых искусств, а не культом гантель и гирь. Он опубликовал книгу со своими фотографиями и с фотографиями симпатичных юношей, которую назвал то ли «Молодой самурай», то ли «Золотой самурай» - я уже забыл как именно. В этой книге уже видно, что у Мисимы на лбу появляются возрастные морщины, ему, наверное, было трудно осознавать это. Тогда он решил скрыть это с помощью повязки-хатимаки, которая изначально была придумана для того чтобы длинные волосы не попадали в глаза. Он был аутентичен во всем, но явно что-то было не так. Тот гений, что жил внутри него, продолжал превращать себя в золото, но когда начался самоповтор?
Однажды вечером Мисима прилетел в Америку просто ради секса. Он прилетел, поужинал в моем обществе, с прямотой рассказал, чего он хочет и спросил, могу ли я подсказать ему хорошее место. Я взял на себя обязательства гостеприимного хозяина и провел его по гей-барам в даунтауне, однако на самом деле у меня не было ни желания, ни квалификации для этого. Возможно, что я попросту был утомлен, или что-то вроде этого. Как бы то ни было, я водил его по окрестностям, представлял его всем подряд в гетеросексуальных, гей и би-барах, но это была одна из тех самых ночей, когда ничего не получалось. Никто не заинтересовался «самым великим романистом Японии». Даже его тщательно подобранные дорогие костюм и галстук ни на кого не производили впечатления. В конечном итоге я засунул его в такси, чувствуя себя одновременно глупо и удрученно, потому что не смог помочь другу в его беде. В тот вечер у него была столь большая потребность в обществе европеоида, что его критерии были очень подробно расписаны. Позднее, в моем сознании откуда-то взялась мысль, что Мисима был импотентом.
Та же мысль появилась у меня, когда я узнал про полу-харакири мечом с последующим стремительным отрубанием головы до начала предсмертных мук. И как насчет возгласа, обращенного к императору? Мисима прекрасно знал, что клич «Тэнно хайку бандзай!» вряд ли станет поводом для уважения и национального единения. Однако он прав в том смысле, что конституция (которую написали американцы) должна быть выброшена на свалку.
… Лично мне сложно выразить свое отношение к человеку, которого я знал и в известной степени даже любил. Однажды наши статьи были опубликованы в одном и том же выпуске «Холидей» и журнал сделал так, чтобы мы выступали на одном и том же мероприятии в Сан-Франциско. Там что-то такое непредвиденное приключилось, и аудитория нервничала, потому что ей пришлось ждать с час, или около того. Однако Мисиму это не смутило, и он прочитал свое длительное, подробно расписанное выступление. Я не помню, о чем именно оно было (кажется, это был очередной его нелепый в своей красоте образец творчества, в котором ничего не было пропущено, или не зафиксировано). Когда подошел мой черед выступать, аудитория уже была без сил по той причине, что громко читающий доклад Мисима был почти неразборчив. Я поговорил с аудиторией несколько минут, затем сел, и публика разбежалась по домам.
Той ночью Мисима пошел вразнос и в Сан-Франциско обрел именно то, что хотел… по крайней мере, так он сказал мне на следующий день, когда я провожал его из аэропорта домой, в Японию.