"История одного детства", Е. Н. Водовозова
"Елизавета Николаевна Водовозова, до замужества Цевловская, родилась в 1844 году в семье помещика. В середине 50-х годов ее отвезли учиться в Петербург, в Смольный институт, который она окончила в начале 1862 года. В 1863 году Водовозова напечатала свою первую статью и с тех пор до самой своей смерти (в 1923 году) не прекращала литературной деятельности. Ею напечатан ряд работ по педагогическим вопросам, писала она и книжки для детей, но для современного читателя большой интерес представляют лишь ее мемуары (воспоминания). "История одного детства" является переработкой для детей мемуаров Водовозовой "На заре жизни", причем из них выбраны (и по необходимости сокращены) только те части, в которых описывается детство и институтские годы автора."
Эти небольшие мемуары можно разбить на две части, в первой Водовозова рассказывает о своем детстве, событиях в семье, быте, укладе помещичьей жизни, повествование содержит очень интересные детали. Ну а во второй - ее жизнь в Смольном, организация обучения, взаимоотношения с классными дамами, ученицами и преподавателями и опять же много интересных фактов, а как же все было устроено в этом знаменитом учебном заведении.
Маковский, Крестьянский обед в поле
Удивило, что помещичьими детьми особо не занимались. "В других помещичьих семьях дети росли, как сорная трава. Они бродили по дому без всякого дела или бегали целый день по двору. В помещичьих семьях вообще довольно мало думали о детях. Близости между детьми и родителями почти не бывало. Поутру дети подходили "к ручке" родителей и желали доброго утра, после еды опять целовали ручку и благодарили за обед или ужин. Прощаясь перед сном, желали друг другу спокойной ночи. Вот и все, чем обменивались за день родители, дети, гувернантки и няньки должны были строго следить за тем, чтобы дети не докучали старшим. За каждый пустячный проступок детей награждали подзатыльниками, стегали плеткой, секли розгами"
Поразило, что на фоне сегодняшнего "все лучшее - детям", "даже в богатых помещичьих домах под спальни детей отводились самые темные и невзрачные комнаты. Форточек в комнатах не было. Спертый воздух очищался только топкой печей. Духота в детских стояла ужасная; всех маленьких детей старались поместить в одной-двух комнатках, и тут же, вместе с ними, на лежанках, сундуках или просто на полу, подостлав себе что попало из хлама, пристраивались на ночь мамки, няньки и горничные. Дети спали на высоко взбитых перинах. Перины эти никогда не сушились и не проветривались. Зимой по месяцам детей не выводили на улицу, никто не имел понятия о том, что свежий воздух необходим для здоровья.
В то время существовало поверье, что черные тараканы приносят счастье и скорое замужество, поэтому помещицы, у которых были дочери-невесты, нарочно разводили их: за нижний плинтус стены клали крошки сахара, хлеба. В таких домах тараканы по ночам, как камешки, падали со стен на спящих детей; в изобилии водились здесь и клопы и блохи."
С обучением помещичьих детей тоже особо не заморачивались, даже азбука была наиглупейшей: "в азбуке, по которой я училась, четыре-пять согласных стояли рядом. Это не были слоги какого-нибудь слова или односложные коротенькие слова. "Мргвы, ткпру, ждрву", читала я, ломая язык. Разбирать и произносить эту чепуху было так трудно, что с меня пот катился градом. Если бы не няня, которую я боялась огорчить, я бы, наверное, так и застряла на этих языколомных слогах. С детьми наших соседей это случалось довольно часто. Помучившись некоторое время над такой азбукой, они окончательно тупели и так и оставались неграмотными."
Много интересного о взаимоотношениях внутри семьи, о любимой няне, об истязании крепостных крестьян некоторыми самодурами-помещиками, о рекрутчине, о житье-бытие мелкопоместных дворян, живших бедненько и грязненько.
А вторая часть - Смольный, за красивым фасадом которого скрывалась весьма дурная система обучения воспитанниц, совершенно не развивавшая, а скорее полностью отуплявшая их юные умы, о косности, глупости и жестокости классных дам, о холоде и голоде: "Эти казарменные порядки вытравляли вскоре из сердца «смолянки» все человеческие чувства."
Однако, Водовозовой повезло: три года в Смольном проработал Константин Дмитриевич Ушинский (она училась у него два ее последних года в институте), который приложил массу усилий, чтобы реформировать это болото. "Появление Ушинского произвело на нас такое впечатление, будто в тёмном и душном помещении вдруг отворили наглухо закрытые окна и впустили туда широкую струю света и воздуха." Он сменил преподавателей, разрешил задавать вопросы учителям (а раньше не было ни вопросов, ни дискуссий), девушки начали читать. Читать! Они не читали вообще в свободное время.
"За толстым медлительным немцем в класс снова вошел нервной и быстрой походкой новый инспектор. Он поклонился и, не дав немцу раскрыть рта, попросил институтку, сидевшую на последней скамейке, подойти к его столу. Раскрыв перед нею немецкий учебник, но не на том месте, где был задан урок, он попросил ее переводить.
- Мы этого еще не проходили, - сказала ученица.
Ни одна, ни другая, ни третья из вызванных Ушинским институток не сумела хоть сколько-нибудь сносно перевести не выученную заранее строчку.
Смущенный немец наш кряхтел, ворочаясь на своем стуле, и оправдывался тем, что в институте все внимание обращено на французский и что сами воспитанницы терпеть не могут немецкий язык.
Но Ушинский не удовлетворился таким объяснением. Он сказал немцу, что для того, чтобы заставить нас полюбить его предмет, он, учитель, должен был читать нам и рассказывать содержание лучших произведений Гете и Шиллера.
- О, господин инспектор! - с добродушной усмешкой отвечал немец. - Уверяю вас, они решительно ничего не поймут в сочинениях этих величайших писателей и не заинтересуются ими.
На это Ушинский уже с раздражением заметил, что только идиота может не заинтересовать гениальное произведение."
Не было библиотеки, а ученицы совершенно не знали прекрасных произведений русской литературы:
"Старов вызвал нашу первую ученицу Ольхину и oспросил ее заданный урок о Пушкине. Ольхина прекрасно отвечала.
- Очень твердо заучено, - заметил вдруг Ушинский. - Но вместо фразистых слов учебника (так назвал он записки Старова) расскажите-ка лучше содержание "Евгения Онегина".
Ольхина молчала, опустив голову.
Тогда вмешался сам Старов. Он объяснил Ушинскому, что в классе нет библиотеки, а он единственный свой экземпляр не может оставлять нам, так как нередко в один и тот же день читает об одном писателе в нескольких заведениях.
- В таком случае я совсем не понимаю пользы такого преподавания литературы. Вы обращались по этому поводу к администрации института?
- Здесь испокон века так ведется, - бормотал недовольно учитель. - Забота о библиотеке - не мое дело.
- Девицы, кто из вас читал "Мертвые души"? - спросил Ушинский. - Потрудитесь встать.
Никто не двигался с места.
- Это невозможно! - вскричал он и, обращаясь к каждой из нас в отдельности, спрашивал:
- Вы читали? А вы? Но, может быть, что-нибудь другое читали из Гоголя? "Тараса Бульбу" знаете? Неужели и Пушкина никто не читал? А Лермонтова? Грибоедова? Но это невозможно! Я просто этому не верю! Как, ни одна из вас, проходя курс литературы, не поинтересовалась прочесть ни одного произведения? Да ведь это, знаете, что-то совсем баснословное!
Все молчали, а Ушинский, все белее горячась, обращался то к нам, то к учителю:
- Но чем же набит ваш шкаф? - И с этими словами он подбежал к шкафу, который был наполнен тетрадями, грифельными досками и другими классными принадлежностями. Две-три полки были уставлены произведениями Анны Зонтаг, евангелием и разными учебниками.
Пожимая плечами и нервно перелистывая учебники, Ушинский, точно пораженный, несколько минут простоял молча у шкафа, затем быстро захлопнул его, подошел к столу и сел на свое место."
К сожалению, Ушинского через три года все-таки выжили из Смольного, но он успел положительно повлиять на своих учениц.
Очень рекомендую к прочтению, весьма славные мемуары, написанные искренне, Водовозова и про себя пишет правдиво, оценивая какие-то свои глупые выходки, ну а в целом весьма увлекательно и познавательно.
Воспитанницы Смольного института благородных девиц.
Урок игры на арфе. Выпускной альбом института 1889 года.
Урок рисования. Выпускной альбом института 1889 года.
На катке. Фото 1889 года.
Смолянки в столовой. Выпускной альбом института 1889 года
Помывочная. Фото 1889 года.
Спальня воспитанниц.
На уроке.
Воспитанницы Смольного института благородных девиц на уроке танцев. 1901 г.
Эти небольшие мемуары можно разбить на две части, в первой Водовозова рассказывает о своем детстве, событиях в семье, быте, укладе помещичьей жизни, повествование содержит очень интересные детали. Ну а во второй - ее жизнь в Смольном, организация обучения, взаимоотношения с классными дамами, ученицами и преподавателями и опять же много интересных фактов, а как же все было устроено в этом знаменитом учебном заведении.
Маковский, Крестьянский обед в поле
Удивило, что помещичьими детьми особо не занимались. "В других помещичьих семьях дети росли, как сорная трава. Они бродили по дому без всякого дела или бегали целый день по двору. В помещичьих семьях вообще довольно мало думали о детях. Близости между детьми и родителями почти не бывало. Поутру дети подходили "к ручке" родителей и желали доброго утра, после еды опять целовали ручку и благодарили за обед или ужин. Прощаясь перед сном, желали друг другу спокойной ночи. Вот и все, чем обменивались за день родители, дети, гувернантки и няньки должны были строго следить за тем, чтобы дети не докучали старшим. За каждый пустячный проступок детей награждали подзатыльниками, стегали плеткой, секли розгами"
Поразило, что на фоне сегодняшнего "все лучшее - детям", "даже в богатых помещичьих домах под спальни детей отводились самые темные и невзрачные комнаты. Форточек в комнатах не было. Спертый воздух очищался только топкой печей. Духота в детских стояла ужасная; всех маленьких детей старались поместить в одной-двух комнатках, и тут же, вместе с ними, на лежанках, сундуках или просто на полу, подостлав себе что попало из хлама, пристраивались на ночь мамки, няньки и горничные. Дети спали на высоко взбитых перинах. Перины эти никогда не сушились и не проветривались. Зимой по месяцам детей не выводили на улицу, никто не имел понятия о том, что свежий воздух необходим для здоровья.
В то время существовало поверье, что черные тараканы приносят счастье и скорое замужество, поэтому помещицы, у которых были дочери-невесты, нарочно разводили их: за нижний плинтус стены клали крошки сахара, хлеба. В таких домах тараканы по ночам, как камешки, падали со стен на спящих детей; в изобилии водились здесь и клопы и блохи."
С обучением помещичьих детей тоже особо не заморачивались, даже азбука была наиглупейшей: "в азбуке, по которой я училась, четыре-пять согласных стояли рядом. Это не были слоги какого-нибудь слова или односложные коротенькие слова. "Мргвы, ткпру, ждрву", читала я, ломая язык. Разбирать и произносить эту чепуху было так трудно, что с меня пот катился градом. Если бы не няня, которую я боялась огорчить, я бы, наверное, так и застряла на этих языколомных слогах. С детьми наших соседей это случалось довольно часто. Помучившись некоторое время над такой азбукой, они окончательно тупели и так и оставались неграмотными."
Много интересного о взаимоотношениях внутри семьи, о любимой няне, об истязании крепостных крестьян некоторыми самодурами-помещиками, о рекрутчине, о житье-бытие мелкопоместных дворян, живших бедненько и грязненько.
А вторая часть - Смольный, за красивым фасадом которого скрывалась весьма дурная система обучения воспитанниц, совершенно не развивавшая, а скорее полностью отуплявшая их юные умы, о косности, глупости и жестокости классных дам, о холоде и голоде: "Эти казарменные порядки вытравляли вскоре из сердца «смолянки» все человеческие чувства."
Однако, Водовозовой повезло: три года в Смольном проработал Константин Дмитриевич Ушинский (она училась у него два ее последних года в институте), который приложил массу усилий, чтобы реформировать это болото. "Появление Ушинского произвело на нас такое впечатление, будто в тёмном и душном помещении вдруг отворили наглухо закрытые окна и впустили туда широкую струю света и воздуха." Он сменил преподавателей, разрешил задавать вопросы учителям (а раньше не было ни вопросов, ни дискуссий), девушки начали читать. Читать! Они не читали вообще в свободное время.
"За толстым медлительным немцем в класс снова вошел нервной и быстрой походкой новый инспектор. Он поклонился и, не дав немцу раскрыть рта, попросил институтку, сидевшую на последней скамейке, подойти к его столу. Раскрыв перед нею немецкий учебник, но не на том месте, где был задан урок, он попросил ее переводить.
- Мы этого еще не проходили, - сказала ученица.
Ни одна, ни другая, ни третья из вызванных Ушинским институток не сумела хоть сколько-нибудь сносно перевести не выученную заранее строчку.
Смущенный немец наш кряхтел, ворочаясь на своем стуле, и оправдывался тем, что в институте все внимание обращено на французский и что сами воспитанницы терпеть не могут немецкий язык.
Но Ушинский не удовлетворился таким объяснением. Он сказал немцу, что для того, чтобы заставить нас полюбить его предмет, он, учитель, должен был читать нам и рассказывать содержание лучших произведений Гете и Шиллера.
- О, господин инспектор! - с добродушной усмешкой отвечал немец. - Уверяю вас, они решительно ничего не поймут в сочинениях этих величайших писателей и не заинтересуются ими.
На это Ушинский уже с раздражением заметил, что только идиота может не заинтересовать гениальное произведение."
Не было библиотеки, а ученицы совершенно не знали прекрасных произведений русской литературы:
"Старов вызвал нашу первую ученицу Ольхину и oспросил ее заданный урок о Пушкине. Ольхина прекрасно отвечала.
- Очень твердо заучено, - заметил вдруг Ушинский. - Но вместо фразистых слов учебника (так назвал он записки Старова) расскажите-ка лучше содержание "Евгения Онегина".
Ольхина молчала, опустив голову.
Тогда вмешался сам Старов. Он объяснил Ушинскому, что в классе нет библиотеки, а он единственный свой экземпляр не может оставлять нам, так как нередко в один и тот же день читает об одном писателе в нескольких заведениях.
- В таком случае я совсем не понимаю пользы такого преподавания литературы. Вы обращались по этому поводу к администрации института?
- Здесь испокон века так ведется, - бормотал недовольно учитель. - Забота о библиотеке - не мое дело.
- Девицы, кто из вас читал "Мертвые души"? - спросил Ушинский. - Потрудитесь встать.
Никто не двигался с места.
- Это невозможно! - вскричал он и, обращаясь к каждой из нас в отдельности, спрашивал:
- Вы читали? А вы? Но, может быть, что-нибудь другое читали из Гоголя? "Тараса Бульбу" знаете? Неужели и Пушкина никто не читал? А Лермонтова? Грибоедова? Но это невозможно! Я просто этому не верю! Как, ни одна из вас, проходя курс литературы, не поинтересовалась прочесть ни одного произведения? Да ведь это, знаете, что-то совсем баснословное!
Все молчали, а Ушинский, все белее горячась, обращался то к нам, то к учителю:
- Но чем же набит ваш шкаф? - И с этими словами он подбежал к шкафу, который был наполнен тетрадями, грифельными досками и другими классными принадлежностями. Две-три полки были уставлены произведениями Анны Зонтаг, евангелием и разными учебниками.
Пожимая плечами и нервно перелистывая учебники, Ушинский, точно пораженный, несколько минут простоял молча у шкафа, затем быстро захлопнул его, подошел к столу и сел на свое место."
К сожалению, Ушинского через три года все-таки выжили из Смольного, но он успел положительно повлиять на своих учениц.
Очень рекомендую к прочтению, весьма славные мемуары, написанные искренне, Водовозова и про себя пишет правдиво, оценивая какие-то свои глупые выходки, ну а в целом весьма увлекательно и познавательно.
Воспитанницы Смольного института благородных девиц.
Урок игры на арфе. Выпускной альбом института 1889 года.
Урок рисования. Выпускной альбом института 1889 года.
На катке. Фото 1889 года.
Смолянки в столовой. Выпускной альбом института 1889 года
Помывочная. Фото 1889 года.
Спальня воспитанниц.
На уроке.
Воспитанницы Смольного института благородных девиц на уроке танцев. 1901 г.