К АНАЛИЗУ КОНЦЕПТА «ЕВАНГЕЛИЕ» В РЕЛИГИОЗНЫХ СОЧИНЕНИЯХ Л.Н. ТОЛСТОГО
(Продолжение большой публикации.)
Ещё три фундаментальных концепта, с позиций догматической интерпретации которых Г. Ореханов критикует христианское проповедание Льва Николаевича Толстого - ЕВАНГЕЛИЕ (благовествование), ХРИСТОС и ЦЕРКОВЬ. Семантически и исторически они столь тесно связаны в христианстве, что и рассмотрение их целесообразно поместить в последовательный текст, только формально сохраняющий принятое нами выше внутриглавное подразделение.
3. ЕВАНГЕЛИЕ (благовествование) Л.Н. Толстого - это своего рода «синекура», или «легкотрудничество» для Г. Ореханова. Чем дальше мнимые (церковные) христиане от послушания Богу и Христу - тем выше и даже фанатичнее их почитание «священной» БУКВЫ самой дурно состряпанной и искалеченной за тысячи лет вставками «редакторов» и ошибками переписчиков книги в истории человечества - Библии. Так что когда многолетний друг Льва Николаевича Н.Н. Страхов в письме к И.С. Аксакову характеризовал работу Толстого над «соединением и переводом» четырёх канонических евангелий как попытку восстановить «человеческий тон» этих благовествований Бога - ибо не может же Бог ни сбиваться, ни «темнить», что-то важнейшее передавая человечеству, а должен предать это не книжным еврейским языком, а понятной всем «обыкновенной речью» (Аксаков И. С. - Страхов Н.Н. Переписка. Оттава; М., 2007. - С. 135) - ему следовало бы понимать, что для всякого ПЕРЕВОДЧИКА и ИССЛЕДОВАТЕЛЯ это несомненно неисполнимая сверхзадача.
Само заглавие книги неточно: «…перевод…». Толстой был ВЫНУЖДЕН (и ещё не раз потом!..) прибегнуть к такому заглавию-«прикрытию». И, в данном случае, не официальной цензуры ради, а как раз для цензуры НЕофициальной: для того большинства читателей XIX-XXI столетий, кто ещё воспринимает ВЕРУ традиционно: либо как «единую истину», восприемлемую от СВОЕГО духовенства и религиозных “воспитателей”, либо в контексте светского академического курса «Истории Религий» - и кто поэтому не может не отшатнуться с подозрением от автора, который записанное им Благовествование связал бы не с полулегендарными авторитетными персоналиями исторического прошлого, как Иисус, а с СОБСТВЕННО СВОЕЙ ЛИЧНОСТЬЮ.
Собственно, Христу Иисусу тоже пришлось бороться с таким «барьером отторжения»: доказывать одним (фарисеям и книжникам) то, что он говорит не «от себя», не собственную выдумку, другим же - служителям в храме, откуда он только что изгнал теперешний позор РПЦ, торгашей - что Бог «из уст младенцев и грудных детей» подарит миру слово торжества Своего (Мф. 21: 16).
Слишком нескромно не только утверждать, но и констатировать о себе: я - ЕВАНГЕЛИСТ. Не «переводчик», а именно ВОСПРЕЕМЛЮЩИЙ без мирских или церковных посредников БЛАГОВЕСТВОВАТЕЛЬ Божьего учения спасения к жизни в духе и разумении, жизни разумной и доброй. Да при том - действительно неопытный ещё и «скороспелый», не умеющий свести к минимуму «загрязнения» Откровения собственной личностью, продуктами своего рассудка, мировоззрения, привычек и характера...
Ореханов в обоих своих книгах: и «научной» монографии 2010 года, и её популярном переложении года 2016-го - прибегает для доказательства своих «аргументов» к писаниям единомысленных ему (церковных или симпатизирующих так или иначе православию) ПУБЛИЦИСТОВ. Что ж! в данном случае пойдём таким путём и мы, приведя цитату из философско-публицистической книги духовного наследника Льва Николаевича в XX столетии, Владимира Алексеевича Мороза:
«Толстой - лучший из евангелистов. Имена четырёх, а теперь известны, кажется, и другие, дошли до нас потому, что «Возвещение о благе» - так переводит слово «Евангелие» Толстой, было передано ими согласно тому ПОНИМАНИЮ, какое они имели о жизни и Учении Христа. Дальше и мы узнали его потому, что люди, спустя 400 лет (опять таки согласно своему ПОНИМАНИЮ жизни и Учения Христа) рассказали о нём. Евангелист Лев сделал то же, т.е. в новом, но не в более благоприятном для этого времени, огласил возвещение о благе так, как он ПОНИМАЕТ его. И именно это, САМОЕ ГЛУБОКОЕ ПОНИМАНИЕ жизни и Учения Христа позволяет мне сказать, что Евангелие его - лучшее.
Работа его - очистительная, раскрывающая для всех смысл и учения о жизни и исполнения его - примера жизни, вместе, как единого и открытого для всех пути обретения жизни в «духе Отца» - исполнении «воли пославшего». Евангелие Льва - прямое наставление на ПУТЬ, так оно ясно. Высвобожден тот полный силы РИСУНОК, каким пришел в мир жизни Христос.
[…] …Откровение, объясняющее все остальные - это Евангелие Льва.
[…] Найдя в себе опору - Дух Божий, любящий, болеющий за всё живое, помогающий всему, приводясь им в движение, совершая дело жизни, живя не телом, а Духом - спасаясь, человек идёт навстречу таким же, как он, взявшимся за то же дело - спасение души своей. Несет спасение. Помогает. Делится опорой.
Так именно, а не с неба, приходит к людям Спаситель (Иисус, Лев) - помощником в их жизни - Духом Божьим в себе.
[…] К очищенному, спасённому Учителем Львом учению Учителя Иисуса уже нечего добавить, но и ничего нельзя откинуть. Надо следовать» (Мороз В. А. Толстой в моей арестантской жизни // Толстовский Листок. Толстой и о Толстом. - Вып. 2. - М., 1996. - C. 65, 68).
Трудно что-то добавить к сказанному.
Ситуация с «Евангелием от Льва Толстого» (как ещё часто именуется эта книга) усугубляется, однако, очевидным ПРОВАЛОМ этого чрезвычайно трудоёмкого проекта Л.Н. Толстого - если рассматривать его именно как НАУЧНЫЙ проект или как ПЕРЕВОД (работу переводчика). Разумеется, Г. Ореханову в данном случае очень выгодно на нескольких страницах своей розовой книжки (Орех. - 2016. С. 188 - 193) «забыть», что он столичный протоиерей, и побыть ПРЕИМУЩЕСТВЕННО доктором богословских и исторических наук (спецом по официальной церковной «истории») и профессором. Доводы учёного попа в данном случае - КАЖУТСЯ весьма точными и авторитетными в глазах как СОВРЕМЕННЫХ адептов его церкви (сочетающих суеверность с обладанием 1 - 2… университетскими дипломами), так и самых оголтелых «атеистов»:
«Всякому человеку, имеющему самое общее представление о греческом языке, должно быть понятно, что уровня владения языком, которого добился Л. Толстой, действительно было достаточно для ЧТЕНИЯ евангельского текста, но совершенно недостаточно для его АНАЛИЗА, критического исследования и перевода, а ведь именно так определил жанр своей работы сам писатель» (Орех. - 2016. С. 189).
< Прицепился-таки к слову, сатана в рясе!.. - Р. А. >
Толстой «просто не учёл того обстоятельства, что работа по переводу Евангелия требует специальной, специфической, очень сложной богословской, филологической и исторической подготовки, которая продолжается десятки лет и может быть в современных условиях осуществлена только академическим путём» (Там же. С. 190).
Это очевидный «камешек в огород» Толстого - во всяком случае того искажённого, полувымышленного самим Орехановым Толстого, которого он презентует на страницах данной книги своим массово «академически» вышколенным (и очень гордящимся этим!) читателям. Толстого, который с юных лет «воспринимал евангельский текст сквозь призму знаний и представлений европейски образованного человека», да ещё образованного на «домашнем», а не академическом уровне, так как - утверждает Ореханов же - «у Л. Толстого в жизни отсутствовал какой-либо опыт академической жизни» (Там же. С. 112).
Тут противна и лукава уже сама отсылка Г. Ореханова, выпускника механико-математического факультета МГУ (по первому своему проф. образованию, ещё в СССР) к «европейской образованности» Толстого.
Во-первых, это скрытая отсылка к лживейшей и неприязненной характеристике Л. Толстого публицистом Ульяновым, известным более под псевдонимом «Ленин» -- прежде всего, к статье его «Лев Толстой как зеркало русской революции». Кстати, там он пеняет Толстому не на этот его европейски-светский взгляд на окружающую действительность, а на то как раз, что Толстой при этом СБЕРЁГ И РАЗВИЛ ЖИВУЮ ВЕРУ не умственного (богословов), а «душевного», народного христианства, бывшую для еврея-полукровки и марксистского фанатика Ульянова, как обозначено им же самим в статье, «опиумной отравой», «очищенным» Толстым «ядом» для народа.
Задачей революционаристской сволочи европейского розлива в России было - гнусно ПАРАЗИТСТВОВАТЬ, власти ради, на недоверии церковному эрзацу веры христианского населения России, начавшего просвещаться общим с Европой просвещением, и - столкнуть страну в революцию… Делом же Толстого была - «революция» СОЗНАНИЯ, религиозного понимания жизни, которое обличило бы все хитрости товарищей «Ленина» по партийности (и, кстати сказать, по еврейству). Толстой ПОМЕШАЛ им - так показалось «Ленину» в 1905-м; как публицист, он не преминул назвать белое чёрным, силу слабостью: отсюда знаменитая метафора о Толстом-«зеркале» российской революции, «отразившем» не только народную усталость и жажду перемен, и ненависть (которая, по христианскому жизнепониманию, и есть слабость), но и, якобы, «слабость» народной революции -- «расслабляющее» влияние религии (см.: http://www.patriotica.ru/history/lenin_tolstoy.html ).
Во-вторых, остаётся неясным, с КАКИХ мировоззренческих позиций должен был уже юный Толстой, Толстой-студент, смотреть на тексты Библии. Византийских? Еврейских? Учёно-богослово-православных (открытых в ту эпоху только единицам)? Тогда непонятно, отчего сам юный и великолепный Гоша Ореханов в своём Совке-СССР не подался после школы (уже в канун «перестройки») сразу в православные «лирики» (богословы) или не стал изучать Талмуд - а для чего-то выбрал МГУ и математику? Что, сучонок? Носик советский, сопливый «по ветру» тогда держал - в ПОСЛЕДНИЕ в XX столетии официально-атеистические годы в большевицкой России? Или тупо был любимчиком у учителя математики в своей московской школе? Тогда должен бы понимать, рясоносец (кстати, и с психологическим, позднее приобретённым, образованием!), что полудетские мотивации 16-17-летних ВО ВСЕ ВРЕМЕНА экстровертированы были и есть на адекватность вызовам и запросам референтных для юноши / девушки индивидов и групп той социокультурной общности, которая осуществляет сочетанные процессы его воспитания, социализации и инкультурации. Юному Льву в стремительно «секуляризирующемся» культурном пространстве России 2-й четверти XIX столетия (да и позднее - уже в зрелые годы!) и в коммуникативном пространстве его «сословия», в массе своей скептически настроенного в отношении духовенства и традиционного обрядоверия российской церкви, неоткуда было «взять на вооружение» мотивов для АКАДЕМИЧЕСКОГО изучения именно богословия и специальной (с ориентиром на «священные» тексты) лингвистики. Как и тебя, Гоша, в СССР начала 1980-х из школы отнюдь не в семинарию благословили…
С особенным, гаденьким удовольствием Г. Ореханов подчёркивает для своих массово дипломированных читателей, что Толстой «так и не закончил… три университета - Московский, Петербургский и Казанский», а из последнего даже был отчислен (! - Р. А.) за «прогулы и нечувствительность к истории» (?! - Р. А.).
Конечно, не в интересах Ореханова следовать хотя бы биографической точности и недвусмысленности формулировок и тут же пояснить для читателя, что «отчисление» Толстого из Казанского университета было произведено НЕ как репрессивная («за прогулы…») мера, а - ПО ЕГО ЖЕ ПРОШЕНИЮ от 12 апреля 1847 года. И подал это Прошение ректору Лобачевскому Лев Николаевич не из тех побуждений РАЗОЧАРОВАНИЯ в своих научных способностях, из которых исходили и исходят многие глуповатые молодые люди как XIX столетия, так и 1980-1990-х гг., оставляющие университет *).
________________________
*) И из которых исходила, к примеру, теперешняя директорша музея-усадьбы «Ясная Поляна» и видный член партии «Единая Россия» Екатерина Толстая (в девках Минаева), так же начавшая было, по блатной протекции, работать в музее в середине 1990-х как научный сотрудник, но, почуяв ничтожность своих именно научных и творческих способностей, быстренько сделавшая другую «карьеру» - наглостью и п…дой: окрутила и отманила от законной жены (уже с детьми!) тогдашнего директора музея В. Толстого и скоро ушла в «декретный» отпуск, после которого на прежнюю должность в музей уже работать не пошла… (Примечание автора.)
__________
Итак, мы видим, что Г. Ореханов: 1) что называется, «привязывается к словам», аттестуя работу Толстого над евангелиями именно как «дилетантский», неудачный их перевод, и 2) произвольно возводит «дилетантизм» Толстого как «библеиста» к его, утрированной им, юношеской «неуспешности» в университетах.
Наконец, тут как тут и третья излюбленная ложь Ореханова - ложь сочетания ПЕРЕТОЛКОВАНИЯ ПРАВДЫ с УМОЛЧАНИЕМ того, что трудно переврать. Завершает тему он сообщением читателю о том, что и сам Л.Н. Толстой в начале 1900-х гг. уже никак не был доволен своим «Соединением и переводом четырёх евангелий», что и выразил в письме к В.Г. Черткову от 26-28 марта 1902 г. Но, заглянув в текст данного письма, мы видим, что перед нами - то же недовольство не толкованием учения, а именно ПЕРЕВОДОМ ТЕКСТА, которое в ходе работы и сразу после её окончания высказывали Льву Николаевичу наиболее авторитетные в его глазах критики - философ Н.Н. Страхов и учитель древних языков И.М. Ивакин:
«В книге этой есть много лишнего, в особенности все филологические необычные толкования греческих слов в таком смысле, чтобы они отвечали общему смыслу.
[…] Книга эта была писана мною в период незабвенного для меня восторга, сознания того, что христианское учение, выраженное в Евангелиях, не есть то странное, мучившее меня своими противоречиями учение, в котором оно преподаётся церковью, а есть ясное, глубокое и простое учение жизни, отвечающее высшим потребностям души человека.
Под влиянием этого восторга и увлечения я, к сожалению, не ограничился тем, чтобы выставить понятные места Евангелия, излагавшие это учение, пропустив всё остальное, не вяжущееся с основным главным смыслом, а пытался придать и тёмным местам подтверждающее общий смысл значение. Эти попытки вовлекли меня в искусственные и, вероятно, неправильные филологические разъяснения, кот[орые] не только не усиливают убедительность общего смысла, но ослабляют её. Увидав эту ошибку, кроме того, что я был весь поглощён другими работами в том же направлении, я не решился опять переделывать всю работу, отделяя излишнее от необходимого, так как знал, что работа комментария на эту удивительную книгу
4-х Евангелий, никогда не может быть закончена, и потому оставил книгу так, как она есть…
Те, которым дорога истина, люди не предубеждённые,
искренно ищущие истины, сумеют сами отделить излишнее, не нарушив сущности содержания. Для людей же предубеждённых и вперёд решивших, что истина только в церковном толковании, никакая точность и ясность изложения не может быть убедительна» (88, 258 - 260).
И Чертков, и Страхов, и Михаил Новосёлов (см. его письмо Толстому от 10 августа 1887 г.), и в особенности Ивакин, чьи иронические воспоминания и «переводческой» (с его помощью) работе Г. Ореханов цитирует в опровержение понимания Толстым СУЩНОСТИ евангельского учения - на самом деле были неприятно удивлены именно вольностями толстовского ПЕРЕВОДА - и не более того! Что подтверждает и комментатор сочинения в 24-м томе Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого (см.: 24, 982).
Толстовцу М.Н. Новосёлову Лев Николаевич отвечал тогда следующим образом:
«Получил ваше письмо... и очень порадовался тому, что вы проверяете перевод Евангелия. Я вперёд согласен уже был вообще с теми поправками, слишком
отдалённо от прежних переводов и хитро переведённых... Вообще в переводе моём грубых ошибок не думаю чтобы было (я советовался с филологом знатоком и тонким критиком), но много должно быть таких мест, как те, которые вы указали, где натянут смысл и перевод искусствен. Это произошло оттого, что мне хотелось как можно более деполяризировать, как магнит, слова церковного толкования, получившие несвойственную им полярность. Исправить это будет полезным делом» (64, 62 - 63).
12 февраля 1889 г. Толстой записывает в Дневнике: «Потом пришёл <писатель из крестьян> Ивин... Читал с ним Евангелие, своё изложение, и мне многое не понравилось: много ненужных натяжек. Хорошо бы исправить, но едва ли я могу теперь. И едва ли это нужно. Помню то доброе чувство, по которому я не боялся, что меня осудят за ошибки. Я знал, что больше доброго, чем злого, что от сердца доброго исходят слова добрые, и потому не боялся зла и не боялся осуждения, и теперь в хорошие минуты не боюсь» (50, 36).
Кандидату Петербургской духовной академии А. А. Зеленецкому на письмо с возражениями против понимания Толстым греческого текста некоторых мест евангелий Лев Николаевич отвечал 15 марта 1890 г.: «Откровенно скажу вам, что буква, слова не интересуют меня, и я часто сожалею, что придавал ей слишком большое значение и делал, увлекаясь своими гипотезами, натяжки в толкованиях буквы. И потому во всяких ошибках в толкованиях буквы охотно соглашаюсь. Дух же учения не нуждается в толковании и не может измениться ни от каких толкований» (65, 44).
В 1895 г. в Лондоне вышел в английском переводе первый том «Соединения и перевода четырех Евангелий». 27 марта 1895 г. Толстой писал переводчику этой книги Джону Кенворти: «Книга превосходно переведена и издана. Я перечел её. В ней много недостатков, которых я не сделал бы, если бы писал её теперь, но исправлять её уже не могу. Главный недостаток в ней - излишние филологические тонкости, которые никого не убеждают: что такое-то слово именно так, а не иначе надо понимать, - а напротив, дают возможность, опровергая частности, подрывать доверие ко всему. А между тем истинность общего смысла так несомненна, что тот, кто не будет развлекаться подробностями, неизбежно согласится с ним» (68, 54).
Наконец, только в 1907 г. Толстой исправил часть недостатков своего перевода для переиздания книги в «Посреднике».
Как видим, на самом деле Толстой и до 1902 года сам адекватно оценивал и критиковал свой «филолого-богословский» труд, и многие свои позднейшие (с середины 1880-х гг. до конца жизни) сочинения (такие как трактаты «О жизни», «Царство Божие внутри вас…», своё детское Евангелие или статью «Христианское учение») готовил именно как ПОПРАВЛЕНИЕ этой своей «лингво-переводческой», а отчасти и истолковательной, неудачи начала 1880-х.
Поэтому совершенно нет никакого противоречия (как это пытается представить Г. Ореханов) с утверждением Л.Н. Толстого в ходе беседы в 1890 году с К.Н. Леонтьевым, что Леонтьев цедит «чистую Евангельскую воду» через церковную и монашескую «воронку», тогда как он, Толстой - предпочитает пить её непосредственно из текстов Нового Завета (Орех. 2016. С. 192 - 193).
Неудача Толстого - в том, в чём он сам признавал её - закономерна, если помнить и понимать, что речь шла и идёт о «потоковом», как сейчас бы выразились, ТРАНСЛИРОВАНИИ открывающейся всё более и более Божьей Истины, а не об «умственном» состряпывании некоей фиксированной и «закрытой» догмы ради сотворения секты или угождения «своей» церкви. Системные «коды» того, что традиционно именуют «толстовством» -- открыты для дальнейшей «разработки» лучшими, любящими Бога и Христа, сердцами и въедливейшими умами человечества. И это - одно из главных ДОСТОИНСТВ (а не недостатков!) святого благовествования от Льва Николаевича, содержащегося, как органически неотъемлемая стадия всечеловеческого богопостижения, в его духовном и творческом наследии.
___________________________