«ЖИЛ В СЕЛЕ ЧЕЛОВЕК ПРАВЕДНЫЙ…» (Неоконченное сочинение Л. Н. Толстого, 1882 г.)
20 декабря 1882 года С. А. Толстая писала сестре Татьяне: «Лёвочка в хорошем духе. Кажется, начал писать в прежнем духе но не любит, когда я его спрашиваю и говорю об этом».
Судя по дате, следует предположить, что здесь идёт речь о неозаглавленной и незаконченной легенде Толстого, начинающейся словами «Жил в селе человек праведный. Звать его Николай...»
На стр. 2-3 автографа этой легенды исследователи обнаружили черновую редакцию письма Толстого к тульскому губернскому предводителю дворянства Ф. А. Свечину, беловой текст которого датирован автором 16 декабря 1882 года. На этом основании они датируют легенду серединой декабря того же года.
Назначение легенды, по мысли Толстого, состояло в том, чтобы с новой стороны осветить те мысли, какие были выражены им за год до того в легенде «Чем люди живы».
Николай «жил по-Божьи тридцать лет, ни с кем не ругался, не ссорился и мирился - просил прощенья. Сроду не знал женщин, кроме жены Лизаветы... На брань молчал и на зло зла не держал и ни с кем не судился ни за добро [то есть за имущество], ни за обиду. А всех жалел и всех любил, и не было у него разницы между турком и русским, жидом и христианином. Всех любил, «всем помогал и советом делился».
В числе добродетелей, отличавших Николая, желавшего жить по-Божьи, указывается также и то, что он «в должности никакие не ходил» (имеются в виду существовавшие в дореволюционной России в деревне административные должности сотских, старост, старшин). Это прекрасный, истинно христианский и русский народный мотив, восходящий к смутному пониманию и интуитивному ЧУВСТВОВАНИЮ даже безграмотным, обманываемым попами народом АНТИХРИСТОВОЙ СУЩНОСТИ государства Российского во всех его ипостасях - княжеств, царства, Империи… Этот мотив найдёт позднее выражение в христианско-анархических, остро-нецензурных публицистических сочинениях Л.Н. Толстого - таких как «Конец века», «К рабочему народу», «О значении русской революции» и ряде других.
Но и праведник - всё-таки живой, слабый, могущий согрешить человек… Здесь в черновике появляется безсомненно БИОГРАФИЧЕСКИЙ мотив, выражающий отчаянные попытки самого Л.Н. Толстого повлиять христианскими проповедями на членов семьи и на крестьян.
Будто испугавшись, что пишет ненароком горькую правду о самом себе, Толстой замазал эти строки чернилами - но, слава Богу, не очень тщательно, и исследователи прочли их:
«И знал народ Николая и ходили к нему и спрашивали его, как жить надо. И стал Николай учить народ. И народ слушал, что говорит Николай. И говорил народ: «Правду, Николай, говоришь», a делал народ всё по-своему, по худому, и болело об том у Николая сердце, что знает народ, что́ доброе, a делает худое» (26, 461).
Вряд ли реальный мужик Николай мог читать философские сочинения о Сократе и рефлексировать, как начитанный барин-идеалист, по поводу такого НЕ-следования «народом» познанной и проповеданной им истине…
И вот согрешил Николай в мыслях, подумав гордо: «Вот я живу хорошо [т.е. праведно] - лучше людей». И отдал тем себя во власть дьявола, и «вот что сделал дьявол Николаю».
В том селе, где проживал Николай, жил один бедный мужик. Он заболел и занял деньги у богатого мужика (который в черновике легенды называется то Петром, то Архипом). В обеспечение долга богатый мужик «подписал под себя» дом бедного мужика. Бедный мужик скоро умер, богатый мужик завладел его домом и выгнал на улицу его вдову. Вдова с грудным младенцем пошла побираться, а её сына, мальчика, Архип взял к себе в пастухи, держал его впроголодь и заставлял под дождём в рваной одежде стеречь скотину. Мальчик жалуется в разговоре с праведником: «Поешь - и на печку не пускают обсушиться». Печь была семейным «центром вселенной» в русской избе, а значит сирота был в доме богатея на правах не члена семьи, а «пащенка», трудового холопа - попросту говоря, РАБА.
И дальше начинается великолепная социально-злободневная до сего дня часть сочинения Л.Н. Толстого, выражающая пробудившееся в его разуме и душе́ живое христианское чувство.
Узнав о бедствиях соседского сына, Николай пошёл обличать богатого соседа. «А богатый мужик в тот день образа поднимал». Праведный застал у Архипа гостей: попа, старши́ну, писаря, старосту, богатых и бедных мужиков из деревни. Всех угощал хозяин, а те жрут, вином запивают, да, конечно, хозяина хвалят...
И вот перед этим сыто-свинячим, полупьяным стадом Николай стал обличать Архипа за его бессердечное отношение к мальчику: «Не показались <справедливыми> слова Николая и гостям и хозяину». Старшина и поп стали в ответ восхвалять негодяя и эксплуататора Архипа - в очень далёком от христианства, но вполне предсказуемом ключе.
Пьяный волостной старши́на высказался так:
«Напрасно ты, Николай, пришёл нашу беседу печалить. Хозяин наш худа не сделал. Покойник и жив был, податей не платил, а вдова и сама свою голову не кормила; коли мужик на корню не сидел, так уж бабе не усидеть, а Архип и отца вызволял, за него [в долг>] деньги два раза платил. Я сам получал. Кабы не Архип, мы бы давно их двор продали и самого бы сослали. А его Архип и похоронил; так отчего же ему двором не владать? А мальчишка и во всю жизнь того житья не видал, что теперь. Архип мальчишку в люди произведёт, а ты его за это порочишь. Одни пустяки ты заводишь. Нашу беседу тревожишь».
Старши́на, сам из крестьян, хотя бы растревожился: не заплыла жиром и не отравлена ещё вином была совесть… Но не то поп. Почувствовав поддержку мелкой, волостной, «шестёрочной», но всё же власти тот раззявил на праведного хайло, изрыгнув нечто куда более агрессивное, наглое, лукавое, антихристово - т.е. типичное (и в наше время…) для представляемой им церкви:
«- Пустые слова! и не слушал бы. Тоже, про грехи говорит и по-Божьи, говорит, жить, а знаешь ли, грех-то чтó и чтó значит по-Божески жить. Учу я, учу вас, дураков мужиков, а всё вы такие же неучи - черти…»
И судит праведного по себе:
« - Что́ ты Архипа коришь, видно глаз-то твой завидущий, что не тебе двор достался. А судишь то, чего не с твоим умом разобрать».
И, конечно, дальше - сволочная, лукавая (т.е. дьяволослужительная) проповедь, долженствовавшая “подкрепить” идейно изрыгнутые на тихого Николая эмоции и ругань:
«Ты слушай: От Бога всем нам даётся, всё посылается Богом, худое и доброе. От Бога наслата на тех нищета за то, что они Бога забыли. Ни попу, ни на свечи покойник не подавал. Он забыл Бога, и Бог его оставил. А Архип, наш хозяин, и старостой в храме Божием предстоящий, трудящийся, и во всякое дело. Служителям у алтаря - травки ли покосить, дровец ли привезть - всё Архип. <…> А в храме Божьем от кого свеча, от кого молебен, кто образа поднимает? - Всё Архип. За то и посылает ему Бог за добродетель. Так-то, дружок. Не взносись. Возносящийся унизится. Много званых, да мало избранных».
Сыто-пьяными голосками «подтвердили слова попа дьякон, дьячёк и просвирня».
Ох! не напрасно так любил Лев Николаевич народную поговорку: «Не встанет перед Богом свеча, а встанет душа». Допиши Лев Николаевич легенду о праведном Николае, её читатели из народа должны были на этом месте смекнуть: ПОКАЗНЫЕ угождения зажиточного Архипа церковникам не снимают с его души греха, что не простил - по прямому слову Евангелия - долга бедному мужику, тем приблизив его гибель, нищенство его жены и сиротство и РАБСКОЕ СОСТОЯНИЕ его сына, которое он считает даже СЛИШКОМ ХОРОШИМ для бездомного, нищего ребёнка - и которое тот должен был ему отрабатывать... Холопство, РАБСТВО в отношениях между собой христиан… хороша ж та якобы «Христова» церковь, которая ВЕКАМИ не только допускала, но и благословляла это - российское Православие!
А дальше в легенде - уж совершенный парад и апофеоз дури и азиатчины «традиционной» России и её безжалостных в своей нравственной тупости «духовных скреп». Получив поддержку гостей, Архип осмелел до наглости. Чтобы показать своё пьяное, праздничное «великодушие», Архип тут же велел звать мальчика на пир, да выдать ему шубу своей жены - конечно, не с плеча её снял, а приказал извлечь «из клети» (т.е. старую, вдрызг изношенную, но не выброшенную по бабьей русской жадности), накормил объедками, не вместившимися в чрева гостей, и даже поднёс стакан вина:
«Привели мальчёнка в шубе в старой. Напоили, накормили. Сам мальчик смеётся. Стали обносить, просить Николая и студнем, и кашей, и вином. Поел Николай и выпил».
Конечно, бес-сатана не мог не торжествовать победы… но ещё не над праведным мужиком - пока тот был ТРЕЗВ. Но вот Николай, совершенно сбитый с толку, и объелся, и напился хмельного…
Тут возникает тема доверчивой НАИВНОСТИ праведного мужика Николая - выросшего с детства под влиянием тех же православных попов, и, вместе с преданиями о Христе, впитавший в своё сознание и всю паразитирующую на этих преданиях ЛОЖЬ учения церкви ЛЖЕхристианства православия. Добрый, но простоватый Николай стал сомневаться…
Пошёл пьяный Николай домой, а дома сам с собой стал рассуждать: «Жил я тридцать лет хорошо, а Пе́тра <т.е. Архип: Толстой в черновике ещё не выбрал богачу окончательного имени и путает два варианта. - Р. А.> тридцать лет живёт худо. Приду я домой, у меня ничего нет, а у него всего много. Меня осудили, его пожалели, у меня недостатки, у него всего много. А помрём и мы все так же. Всё то же что праведному, что неправедному. Помрём, похоронят, зачернеет могилка, провалится, окрепнет, задернеет могилка, - ничего не останется ни от злых, ни от добрых дел. Всё пройдёт, ничего не останется.
Нашептал это бес. И сказал это за ним Николай.
Сказал это Николай и подумал, и тошно ему стало на сердце. И думает: «Неужели обманул меня Бог?» И пошёл Николай спать и не может заснуть. Болит его сердце. И застонал Николай голосом: «Бог, не обманщик ты, покажи ж мне свою правду. Покажи мне, какая польза от добра, что я делал на свете».
Ночью Николаю явилось видение - «разинулся потолок над печью» и явился старец в белых ризах. Призвал он Николая следовать за ним:
«И только поднялся Николай, как уж он не в избе, а и не в поле, и не в городе, и не в деревне, и не день; не зима и не лето, а Петровки; и не лежит Николай и не сидит, и не стоит он и ни холодно, ни жарко, и не весело и не скучно; везде он и нигде. [ЗАЧЁРКНУТО В ЧЕРНОВИКЕ: …Идёт ярмарка. И Николай видит всякого человека сразу со всех сторон, и слышит всякое слово и всякое дыхание человека, и слышит, как бьётся сердце в каждом человеке.] И старец подле него. [ЗАЧ.: И куда покажет старец, там всё видит и слышит Николай.]
Старец сказал, что он покажет Николаю «все злые дела»:
«Покажу натрое: злые дела в долину́, злые дела в ширину и злые дела в глубину. Тогда не будешь больше спрашивать Бога».
И старец начинает показывать Николаю злые дела человеческие. При этом Николай обрёл дар видеть сквозь стены и слышать мысли людей:
«Смотри в ширину. Кто кого обидел и кого наградил Архип, и злые или добрые дела - чтó сильнее на свете.
Смотри в глубину, - есть ли злые дела на свете?»
Эти последние в черновике слова святого старца намекают на возможность уже в этой, 1882 года, легенде, того христианского ответа, который Лев Николаевич дал позднее, начиная с философского трактата «О жизни» (1886-1887) и вплоть до последней большой книги своей - «Путь жизни» (1910). Зла, в мире торжествующего, нет - есть ошибки, страсти, грехи, из-за которых люди не только заставляют страдать других, но и сами страдают… и достойны жалости не менее, чем обличения. Противостоять тому, что полагается «злом» лучше всего - именно своими добрыми делами, которые делаются личностью не для себя или «общества», а для Бога - точнее, Бог творит добро посредством преданного ему, как Отцу, человека. Таков пафос позднейшей легенды Толстого «Миташа» (1886), сохранившейся только в черновой «программе» автора (см. 26, 529 - 532). Там же содержится ответ и на вопрошание старцу о смысле добра праведного Николая. Миташе попадается в руки ФАЛЬШИВЫЙ КУПОН. И видит он сон, в котором светлый ангел в обличии юноши рассказывает ему историю купона, как им «разносилось» и чем пресеклось зло:
«И он увидал, что зло расходится, но не поборает добро. А добро также расходится и поборает зло. И он понял, что зло есть то поле, которое пашет добро, те дрова, которые сожигает добро, та свеча, на которой горит свет добра» (Там же. С. 529).
В анализируемой же нами легенде старец позволяет праведному мужику узреть торжество этой истины в картинах повседневной жизни... Вот Николай узрел изнутри торговую лавку Архипа. Видит: «входит в пальто человек» и спрашивает четвёрку чаю, два фунта сахару и котёлок <народное именование баранок в Тульской губ. - Р. А.>…
На этом, увы, черновик легенды обрывается, но на последней странице автографа, сразу после заключительной фразы легенды, Толстой набрасывает один за другим два кратких плана продолжения, дающих представление о замысле автора.
Вот первый из этих планов:
1.Облагодетельствованный мужик обманул мукой.
2. У мужика украли 2-х лошадей.
3. Мужика обманул купоном лавочник.
4. Лавочника обманула <девка>.
5. Девку обманул прикащик.
6. Прикащика обидел хозяин.
7. Хозяина обманул кирпичник.
8. Кирпичника посадили в острог за подушки брата жены.
9. Хозяйку подушек разочли по наговорам.
10. <У> наговорщицы отняли сына в солдаты.
12. Отняли сына в солдаты. Мужик.
13. У мужика оттянули усадьбу.
Очевидно, все эпизоды, указанные в плане, должны были иллюстрировать движение зла «в глубину», как обещал старец показать Николаю.
Третий пункт плана должен был показать, как лавочник обманул мужика «купоном». Следовательно, сюжет повести «Фальшивый купон», над которым Толстой работал уже в 1902-1904 годах возник в его творческом сознании ещё в 1882 году.
Подобно тому как в легенде «Чем люди живы» вместе с элементом чудесного даются совершенно реальные характеры сапожника, его жены, барина, заказывающего сапоги, и купчихи, воспитавшей девочек-сироток, и вполне реальные картины жизни деревенского сапожника, так и в незаконченной легенде «Жил на селе человек праведный» нарисованы совершенно реальные образы деревенского попа, кулака-мироеда, волостного старшины и ВЕСЬМА осязаемая картина пиршества у мужика-богатея.
Кулак-мироед Пётр, он же Архип, дополняет образ кулака Рябинина в «Анне Карениной», фигуры же своекорыстного деревенского попа и притеснителя крестьян - старши́ны в этой легенде появляются у Толстого впервые.
Обращает внимание и тот факт, что уцелевшее в черновиках и известное нам начало незаконченной легенды «Жил в селе человек праведный» написано тем же народным разговорным языком, как и легенда «Чем люди живы».
Данная легенда была впервые напечатана с некоторыми неточностями только в Полном (юб.) собрании сочинений, т. 26, стр. 461-465. Планы Льва Николаевича на продолжение данного сочинения опубликованы там же, на стр. 831-832.