Яснополянская сказочница рассказывает Л.Н. Толстому СКАЗКУ О ХЛЕБЕ
Недалеко от Ясной Поляны жила старая старушка Анисья. Она часто навещала Льва Николаевича и проводила с ним долгие вечера, рассказывая ему многое о седой старине и передавая разные деревенские сказания. У неё был дивный дар слова, и Лев Николаевич, бывало, с замиранием сердца слушает её рассказы.
Прихожу я раз ко Л. Н. и застаю его в кабинете полулежащим на диване и выслушивающим тихую, журчащую речь Анисьи.
Она сидела у самого изголовья Л. Н. на стульчике и слегка наклонившись, казалось, говорила ему над самым ухом.
Сухой, морщинистый подбородок она подперла костлявой рукой и, шамкая, как бы жуя, сыпала одно за другим свои круглые, отточенные слова, блиставшие поразительною меткостью и благоухавшие сочной свежестью чистой народной речи.
-- ... И вот, оно стало так! - тихо сказала она заканчивая рассказ, и протяжно вздохнула. - И не высучиться людям из этой доли... И никакая пряха не пособит. Хлеб не будет родить.
-- Хорошо! - восторгался Л.Н.
-- Хороша, да мало, - внучек мой говорит. Ухожу это я, а он за мной пятки так и руби... Баушка! - кричит, - добавь сказочки... Хороша, да мало!..
И, смеясь мелким умным смехом, старушечка встала и простилась со Львом Николаевичем.
-- Не обессудь меня, глупую, коли по-бабьему разуму и лишнее сказала. Ты перетри на сердце своем и шелуху то откинь, а из мучицы дело сделай... И ладно буде...
Лев Николаевич встал и, растроганный, с сияющими глазами, провожая старушку, сказал:
- Мастерица ты, Анисья. Спасибо тебе, ты учишь меня по-русски и говорить, и по-русски думать.
-- Ах, какую легенду она мне сегодня рассказала, - говорил Л. Н., возвратившись, - изваянную, сильную!..
Я боюсь пересказом умалить несравненную красоту великолепной мысли, вложенной в эту глубокую повесть о бедствиях жизни.
Жили люди раньше в сытости, довольстве. Хлеб на полях не сеяли, не жали, а прямо охапками брали и из каждой охапки намолачивали пуды. Хлеб рос кустами, по 200-300 колосьев, а в каждом колосе по 200-300 зёрен.
Это называлось спориной.
И захотелось Богу посмотреть, как люди живут на земле. Принял он образ нищего, пришёл в деревню и стал на пороге одной избы, просят милостыни у хозяев.
Двери были настежь открыты, и видно было, как хозяйка, красная к потная, хлопочет у печи - блины печёт. Навалила на загнётке блинов целую гору и каждый раз выливает на горячую сковородку ещё новые блинчики, тонущие в кипящем пузырями масле. Захлопоталась баба и не слышит голоса нищего.
Вдруг проснулся в люльке ребёнок и заплакал. Стыдливо, жалобно так плачет и хочет выскочить из люльки.
Подбежала мать, видит - ребёнок умарался.
Схватила баба из-под низу два-три ещё тёпленьких блина и вытерла «угваздавшееся» дитя, а грязные комки блинов бросила потом в переполненную помоями лоханку.
Закипело сердце Господа досадой и болью.
-- Так они добром моим владеют, непутёвые!..
И выбежал Господь в поле. Схватил рукой куст спорины и говорит:
-- Вот так, как я сделаю с этим кустом, так пусть будет со всем хлебом на всех полях земли моей!...
И в гневе Своём смыкнул рукой снизу вверх, срывая кучами ветки и колосья с куста.
В это время грустно завыла собака.
-- Господи! За что ж Ты меня наказываешь? Ведь и я с голоду околею...
Сжалился Господь над собакой и отвёл руку.
На кустике уцелел только крохотный, тощенький, средний колосок, с осыпавшимися зёрнами снизу.
-- Это будет твоя доля! - молвил Господь.
С тех пор на полях и родится наш тощенький, реденький хлеб, и собачьею долею этой кормятся люди теперь…