БОЛЕЗНЬ И КОНЧИНА ПОЭТА АФАНАСИЯ ФЕТА ПО ВОСПОМИНАНИЯМ СОФЬИ АНДРЕЕВНЫ ТОЛСТОЙ
БОЛЕЗНЬ И КОНЧИНА Аф. Аф. ФЕТА
ПО ВОСПОМИНАНИЯМ СОФЬИ АНДРЕЕВНЫ ТОЛСТОЙ
(К 200-летию со дня рождения. Отрывок из книги. 2020 г.)
…И в этот раз Софья Андреевна добилась «воссоединения» мужа с собой и детьми - именно в Москве, несмотря на гулявший по ней смертельный вирус: 25 ноября 1892 года Толстой уезжает из Ясной Поляны.
Но незадолго до приезда Л. Н. Толстого в хамовнический дом, 21 ноября 1892 года (ст. ст.), совершилось ещё одно вполне историческое событие, отразившееся в переписке супругов: скончался великий поэт России, многолетний друг семьи Толстых Афанасий Афанасьевич Фет. Прочее содержание переписки супругов накануне приезда Толстого в Москву уже малоинтересно для нас. Но несколько отрывков из писем Софьи Андреевны, дополненных мемуарами, касающихся последних дней жизни А. А. Фета, мы приводим ниже в заключение данного Эпизода.
Обстоятельства заболевания и смерти А.А. Фета наиболее достоверно, как принято считать, изложены в воспоминаниях Екатерины Владимировны Кудрявцевой, его личного секретаря и единственной свидетельницы момента его кончины (См.: Кудрявцева Е. В. Воспоминания о последних днях жизни и о смерти А. А. Фета-Шеншина. - Российский Архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII-XX вв.: Альманах. - М., 1994. - С. 240-244).
Вот что она вспоминает о начале смертельной болезни поэта:
«Сколько могу припомнить, в 1892 году мы приехали из Воробьёвки в Москву 2 октября; это была суббота. Афан<асий> Аф<анасьевич> в тот же вечер поехал навестить графиню С. А. Толстую, в Хамовники; мы уговаривали его не ехать, так как погода была сырая, но он не послушался и поехал даже не на своих лошадях, а на извощике. Через три дня после этого он закашлял, зачихал и видимо простудился» (Там же. С. 242).
Как водится и по сей день в России, врачи оказались бессильны верно диагностировать заболевание и сошлись на лёгочном его характере лишь тогда, когда больной начал уже буквально задыхаться. Почти не вызывает сомнений, что Фет “подхватил” в гиблом воздухе проклятой Москвы ту самую “инфлуенцу” (вирусный смертельный грипп), которая так пугала (но и не отвращала от жизни в Москве!) Софью Андреевну.
Семейные и прислуга усиленно обнадёживали поэта; между тем Пётр Петрович Боткин (1831-1907), брат жены Фета и С. П. Боткина, уже покойного к тому времени знаменитого врача, тихонько порекомендовал жене больного позвать попа и причастить мужа (Там же). Действительно, улучшения болезни не наступало; лекарства и кислородные подушки лишь частично уменьшали страдания. «Он дышал кислородом и всё-таки задыхался и кашлял» - вспоминала Софья Толстая часто навещавшая Фета в эти дни в его доме на Плющихе (МЖ - 2. С. 302).
Продолжает рассказ снова личный секретарь А. А. Фета Е. В. Кудрявцева:
«Между тем, Афанасий Афанасьевич, замечая сам, что болезнь не поддаётся лечению постепенно начал приходить в какое-то ожесточение: он и здоровым всегда тяготился жизнью и не раз говорил, что от самоубийства останавливает его только та мысль, что завещание будет недействительно; а иначе его давно бы не было на свете» (Кудрявцева Е. В. Указ. соч. - С. 243).
Узнав от врача, что для разрушающихся от болезни лёгких особенно вредно «игристое» вино, изнурённый удушьем и болями поэт послал утром 21 ноября жену за ШАМПАНСКИМ. Та предупредила несчастного, что сперва испросит разрешение у лечащего врача Фета - того самого, который жесточайше такое питьё запретил. После ухода жены Фет позвал Кудрявцеву в кабинет, где продиктовал некую фразу. По оплошности или, быть может, не доверяя своей памяти, Екатерина Владимировна не вписала её в свои мемуары. Оригинал записки затерялся. Принято считать, что там были следующие слова: «Не понимаю сознательного преумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному. 21-го Ноября. Фет (Шеншин)» (Там же. С. 244. (Примечания)).
Дальше, если верить секретарше, события развивались быстро и фатально:
«В эту минуту я заметила у него в руках разрезальный для писем стальной нож. […] “Дайте, я подпишу”. При этом он заметно был в большом волнении. Поняв его, я растерялась и начала уговаривать; он рассердился; я подошла и старалась взять у него из рук разрезальный нож; с большим трудом мне это удалось, причём я разрезала себе ладонь в нескольких местах; тогда Аф<анасий> Аф<анасьевич> побежал в столовую и так скоро, что я едва догнала; по дороге звоню изо всех сил, но никто из прислуги нейдёт; я вижу, что Аф<анасий> Аф<анасьевич> хочет отворить шифоньерку, где лежали ножи, я стараюсь его не пустить; наконец, силы его оставили от такого волнения, и прошептавши: «Чёрт», он опустился тут же на стул (в это время прибежал наш человек и девушка), начал дышать всё тише, тише, потом вдруг широко раскрыл глаза, как будто увидев что-то необычайное, между тем как правая рука сложилась в крестное знамение, - и через минуты две всё было кончено» (Там же. С. 243).
Из рассказа Кудрявцевой понятно, что пошедшие вслед за смертью Фета по Москве сплетни о его самоубийстве были неосновательны; из-за множества неясностей, связанных с обстоятельствами этой смерти, официальной причиной её принято называть инфаркт.
Фет не дожил всего двух дней до своего 72-го дня рождения, 23 ноября (ст. ст.). По воспоминаниям Софьи Андреевны, он даже обсуждал при ней с женой грядущий пирог и гостей, и Соня отговорила собирать гостей - чтобы не создавать для больного духоты:
«“Умница”, - сказал он мне, целуя кончики своих пальцев. “Такая и всегда была”, - прибавил он тихо» (МЖ - 2. С. 303).
А ещё он просил Софью Андреевну передать старому приятелю следующее:
«Скажите Льву Николаевичу, что я, читая “Войну и мир”, прежде осудил его за то, что князь Андрей, умирая, сурово отнёсся к Наташе. А теперь я понял, как это удивительно верно. Когда человек умирает, то и любовь его умирает. У меня сердце перерезано пополам страданием и бессилием, бессилием во всём, стало быть и в любви» (Там же. С. 302).
И ещё, после тяжёлого припадка, о гениальнейшей «Смерти Ивана Ильича»:
«Вот я это время умирал и вспомнил “Смерть Ивана Ильича”, как мужик здоровый с ним сидел и ноги ему держал, и ему было легче. И если в эту минуту вошёл бы Толстой, я поклонился бы ему в ноги. Кто такую вещь понял и написал, тот не просто человек, а единица или громадина» (Там же. С. 303).
О болезни и смерти А.А. Фета Соничка пишет в двух письмах этих дней к мужу - 20 и 21 ноября. Приводим соответствующие выдержки из них.
Из письма 20 ноября:
«Вчера вечером была у Фета. Он сидел, тяжело дыша, ни слова не мог говорить, три дня ничего не ел. Он поманил меня к себе, и, когда он взял мою руку и приложил к губам, мне даже жутко стало, до чего холодны, как у мертвеца, были его руки и лоб, до которого я дотронулась губами. Я думала, что он в ночь умрёт. Но когда я заехала к нему, он сидел в кабинете, мог немного говорить и спал ночь.
Вот умирание постепенное: вспыхнет огонёк, опять потухнет; опять ярче, - и так замрёт навеки. Умный человек умно и умирает, спокойно, стойко и мудро. Смерти не боится и желает её. Жизни не жалеет, а пока жив - в нём твёрдо всё, что было и раньше твёрдо…
И вспомнишь его стихи к смерти, как он к ней относился. Вот выписка одной строфы:
Ты вся ещё покорна моей воле,
Ты тень у ног моих, беззвучный призрак ты,
Покуда я дышу - ты мысль моя, не боле,
Игрушка жалкая тоскующей мечты».
(Цит. по: Там же. С. 303 - 304).
И из письма 21 ноября, писанного, очевидно, сразу по получении известия о смерти А. А. Фета:
«Сегодня в 12 часов дня, после бессонной, мучительной ночи, Фет сам прошёл из кабинета в столовую и задохнулся. 10 минут он дышал тяжело, потом всё тише и тише, - и конец. Перед этим он умолял <жену свою> Марью Петровну поехать привезти ему шампанское и заехать к доктору, спросить его, можно ли его выпить. Он все эти дни отсылал её проехаться и придумывал предлоги: то одеколон ему нужен, то ещё что-нибудь.
Когда Марья Петровна оделась, Фет подозвал её и сказал: “Прощай, мамочка моя дорогая, прощай, будь здорова”. Он поцеловал её руку, а она его.
Ещё вчера утром он прислал мне записку с упрёком, что я пошла пешком, а не послала за извозчиком и что я в первый раз в жизни поступила с ним не дружески. Он спрашивал, как я дошла и здорова ли? До конца был заботлив и учтив с теми, кого любил» (Там же. С. 304).
На отпевании Софье Андреевне неприятно запомнился камергерский мундир, в котором Фет распорядился похоронить себя. В «Моей жизни» она вспоминает:
«Странно было видеть в гробу этот золотом шитый шутовской наряд, и тут же бледное, строгое лицо покойника, с горбатым носом и впалыми губами, и этим особенным, неземным выражением всего облика» (Там же).
Неприятно поразил Соню и сам металлический, закрывающийся плотно, гроб, в котором Россия хоронила своего поэта:
«…Я всегда умоляю близких хоронить меня в самом дешёвом деревянном гробу, а лучше всего прямо в землю, как татары, кавказцы и другие народы» (Там же. С. 305).
Николай Николаевич Страхов напомнил ей в письме строки фетовского стихотворения, которые как нельзя больше подходили к ситуации и которые она, несколько изменив, цитирует в мемуарах, конечно же, относя их напрямую к себе:
«Ты отстрадал, а я ещё страдаю…» (Там же).
_________________