накануне 9 мая
«О чем вы думаете», с настойчивостью попугая спрашивает ФБ, как будто его ботам и правда есть дело до того, кто о чем думает. А думаю я об этом странном завтрашнем дне, который, несмотря на обещанный салют, пафосные телепередачи и народные гулянья вовсе почему-то не ощущается праздником. Что-то крепко поломалось в нашем королевстве.
Все это время затянувшегося повсеместного коллапса действительно многое подняло на поверхность, обострило чувствительность к фальши и заставило думать.
И я думаю - о своих бабушках. И о военном времени, выпавшем на их молодость - на самые звонкие годы, когда ты в полном расцвете женской силы и твое сердце жаждет любви и счастья. О том, каково им было эти четыре года, и потом. Нет, не о том, как одной из них было выбираться больше месяца в первые дни войны из еще доблокадного Ленинграда с двухнедельной дочкой на руках, или другой - успевшей в эвакуацию из Москвы, с тремя малолетками на руках, старшему из которых не было еще и четырех, а младшей - полугода, четыре месяца в товарняках под бомбежками. Им еще очень повезло, они оказались в тылу, и обе так и не вернулись в родные города - и в этом тоже счастливое переплетение судеб, позволившее моим родителям встретиться.
И странная штука, я только уже взрослая, когда и они и деды ушли, поняла, что никто из них никогда о войне не говорил. Ни разу. Все отрывочное, что я знаю - я узнала вскользь, урывками. Мне никогда и в голову не приходило их расспросить…
Мое поколение о войне знает - все детство было множество книг, фильмов, песен. Я помню, как к нам, октябрятам, перед праздником приглашали какого-нибудь дядьку, который рассказывал, как он воевал. Я плохо помню эти выступления, мне трудно сейчас судить, что и почему говорили эти люди, и простит мне бог мои сомнения, воевали ли они. Но во всем этом было много пафоса и торжественности. И мы тоже искренне и вдохновленно читали стихи на пионерских праздничных утренниках, пели песни военных лет, и это как-то сильно цепляло.
Но вот опять же, из странного - мой дядька, племянник моей бабушки, в семнадцать лет убежавший на фронт, подделав документы, и горевший почти что в первом своем бою в танке, вернувшийся с войны без ног - тоже ни разу не обмолвился. Я помню его жизнерадостным, гоняющим по волге на моторке, рыбачащим, поющим… Я подглядывала за снятым протезом, холодея от ужаса и любопытства, но про танк тоже никогда не спросила.
О силе травмы судят по степени умолчания о ней. Теперь я это хорошо знаю. И странно было узнавать о войне из фильмов и книг, когда совсем рядом, в одном доме с тобой живут люди, которые через нее прошли. Как будто это две разных жизни - там и здесь, и они не пересекаются в одном пространстве, хотя отголоски чужой боли и ужаса где-то живут в глубине тебя, вырываясь иногда смутными снами и внезапными слезами на чужой текст, мелодию, слова.
Мое поколение знает о войне из книг, наши дети знают о ней совсем мало - они читали уже другие книги, наши внуки не знают о ней вообще ничего. Это жизнь, и она сильнее войны. Я рассматриваю старые фотографии - довоенные и послевоенные. В войну было не до фоток особо, да и нечем. Молодые, красивые, очень живые лица. Там, на этих фотографиях все очень-очень про жизнь. Что им давало силы? Как им жилось через это все - каждый день? Чему они радовались, кого любили? Что праздновали?
Для них день победы и правда был большим праздником. Святым. Они выстрадали его, оплатили потерями, разрушенными жизнями и мечтами, всей той болью, которую пережили.
Я прикинула, тем, кому было к концу войны 16 - сейчас уже за 90. Практически все ушли. Дети войны тоже уходят, их совсем-совсем немного осталось. С ними уходит и пережитое. Почти нету больше свидетелей - и те, кто еще живы вряд ли могут уже свидетельствовать. А боль - осталась. И даже внуки - правнуки, ничего не ведающие о прошедшей войне будут иногда в глубине себя чувствовать эти фантомный боли.
Кончилось время пафоса. И очень злит, когда то, что было чьим-то немыслимым опытом превращается по чьей-то прихоти в фарс, фальшивый ритуал, перфоманс. Когда, например, из искреннего порыва сохранить память о своих павших - я сейчас про Бессмертный полк - делают формальное шоу: мне уже три рассылки пронырливый сбер прислал, настаивая скорее прислать фотографии воевавших, они их будут демонстрировать онлайн. Шустрые такие и инициативные. Как-то мне очень это пахнет предательством. И фальшивкой.
Я не хочу оценивать происходящее, второй год уже, связанное с праздником. Каждый решает сам и только совесть ему судья. Только кажется мне, что нынче совсем не случайно на эти дни выпала Радоница. Она не для того, чтобы примазываться к чужой победе. Она для того, чтобы поминать.
Все это время затянувшегося повсеместного коллапса действительно многое подняло на поверхность, обострило чувствительность к фальши и заставило думать.
И я думаю - о своих бабушках. И о военном времени, выпавшем на их молодость - на самые звонкие годы, когда ты в полном расцвете женской силы и твое сердце жаждет любви и счастья. О том, каково им было эти четыре года, и потом. Нет, не о том, как одной из них было выбираться больше месяца в первые дни войны из еще доблокадного Ленинграда с двухнедельной дочкой на руках, или другой - успевшей в эвакуацию из Москвы, с тремя малолетками на руках, старшему из которых не было еще и четырех, а младшей - полугода, четыре месяца в товарняках под бомбежками. Им еще очень повезло, они оказались в тылу, и обе так и не вернулись в родные города - и в этом тоже счастливое переплетение судеб, позволившее моим родителям встретиться.
И странная штука, я только уже взрослая, когда и они и деды ушли, поняла, что никто из них никогда о войне не говорил. Ни разу. Все отрывочное, что я знаю - я узнала вскользь, урывками. Мне никогда и в голову не приходило их расспросить…
Мое поколение о войне знает - все детство было множество книг, фильмов, песен. Я помню, как к нам, октябрятам, перед праздником приглашали какого-нибудь дядьку, который рассказывал, как он воевал. Я плохо помню эти выступления, мне трудно сейчас судить, что и почему говорили эти люди, и простит мне бог мои сомнения, воевали ли они. Но во всем этом было много пафоса и торжественности. И мы тоже искренне и вдохновленно читали стихи на пионерских праздничных утренниках, пели песни военных лет, и это как-то сильно цепляло.
Но вот опять же, из странного - мой дядька, племянник моей бабушки, в семнадцать лет убежавший на фронт, подделав документы, и горевший почти что в первом своем бою в танке, вернувшийся с войны без ног - тоже ни разу не обмолвился. Я помню его жизнерадостным, гоняющим по волге на моторке, рыбачащим, поющим… Я подглядывала за снятым протезом, холодея от ужаса и любопытства, но про танк тоже никогда не спросила.
О силе травмы судят по степени умолчания о ней. Теперь я это хорошо знаю. И странно было узнавать о войне из фильмов и книг, когда совсем рядом, в одном доме с тобой живут люди, которые через нее прошли. Как будто это две разных жизни - там и здесь, и они не пересекаются в одном пространстве, хотя отголоски чужой боли и ужаса где-то живут в глубине тебя, вырываясь иногда смутными снами и внезапными слезами на чужой текст, мелодию, слова.
Мое поколение знает о войне из книг, наши дети знают о ней совсем мало - они читали уже другие книги, наши внуки не знают о ней вообще ничего. Это жизнь, и она сильнее войны. Я рассматриваю старые фотографии - довоенные и послевоенные. В войну было не до фоток особо, да и нечем. Молодые, красивые, очень живые лица. Там, на этих фотографиях все очень-очень про жизнь. Что им давало силы? Как им жилось через это все - каждый день? Чему они радовались, кого любили? Что праздновали?
Для них день победы и правда был большим праздником. Святым. Они выстрадали его, оплатили потерями, разрушенными жизнями и мечтами, всей той болью, которую пережили.
Я прикинула, тем, кому было к концу войны 16 - сейчас уже за 90. Практически все ушли. Дети войны тоже уходят, их совсем-совсем немного осталось. С ними уходит и пережитое. Почти нету больше свидетелей - и те, кто еще живы вряд ли могут уже свидетельствовать. А боль - осталась. И даже внуки - правнуки, ничего не ведающие о прошедшей войне будут иногда в глубине себя чувствовать эти фантомный боли.
Кончилось время пафоса. И очень злит, когда то, что было чьим-то немыслимым опытом превращается по чьей-то прихоти в фарс, фальшивый ритуал, перфоманс. Когда, например, из искреннего порыва сохранить память о своих павших - я сейчас про Бессмертный полк - делают формальное шоу: мне уже три рассылки пронырливый сбер прислал, настаивая скорее прислать фотографии воевавших, они их будут демонстрировать онлайн. Шустрые такие и инициативные. Как-то мне очень это пахнет предательством. И фальшивкой.
Я не хочу оценивать происходящее, второй год уже, связанное с праздником. Каждый решает сам и только совесть ему судья. Только кажется мне, что нынче совсем не случайно на эти дни выпала Радоница. Она не для того, чтобы примазываться к чужой победе. Она для того, чтобы поминать.