Белград: автоматическое письмо
Я хочу учить сербский, хочу объездить все монастыри и крепости Сербии, хочу привезти сюда своих родителей… Такие мыслеформы роились у меня в голове, когда я собирала оригами из принесенной вместе с кофе бумагой в кафе напротив Студенческой площади. Как же тут тихо, так тихо, что начинаешь прислушиваться к воздуху.
Эти странные милые сербы, как дети радующиеся, что ты приехала сюда из другой страны, в туристическом офисе посетители начинают наперебой давать советы, продавцы в магазинах добавляют комплименты от себя, официанты в кафе по сто раз извиняются… Я хочу, чтобы здесь жили мои родители, хочу приезжать сюда домой. Хотя я всегда буду ужасно русской девочкой. Боже, как тихо. Залитые солнцем качели и лавочки в Студенческом парке, и Есенин в плеере, чтобы не раствориться окончательно в этой тишине.
Осколки детских воспоминаний сладко-болезненно царапают память: мелочи, глупости, но здесь почему-то все гораздо острее чувствуется. Majdanek Waltz в плеере по второму кругу заходит на «Весну»: Эти леса падут… Март тоскует…
Я не помню, как оказалась на мосту. И сколько раз задавалась вопросом: какого черта тут творится, что это за будущее в прошлом происходит. Перехожу через Дунай - прямо фольклорное пересечение границы. Водитель автобуса беспечно машет рукой на вопрос, сколько стоит поездка до Земуна. На этой стороне совсем все другое: старше, гораздо старше. Разговорилась с местной тетушкой в автобусе, причем, на английском нам, славянским сестрам, общаться неловко, а русско-сербская коммуникация пошла неожиданно гладко. Указав мне путь до театра, пожелав сречной новой годины и взяв с меня обещание как-нибудь познакомиться с ее сыном, который знает наперечет все монастыри в Сербии, тетушка со мной раскланялась. В театре, разумеется, до середины января все на каникулах. И я пошла бродить по своему прошлому-будущему. Я не знаю, что за вода здесь в Дунае, какие мертвецы лежат на кладбище у холма Гардош и почему из башни Янко Сибиньянина так настойчиво тянется ниточка к Море-океану, таверне в месте, которого нет на карте… Но я разговаривала с людьми здесь так, будто знаю их всю жизнь…
Огромные чайки, дерущиеся за куски хлеба, бросаемые им с берега, величественные лебеди, игнорирующие эту суету вокруг еды, дорога назад по кромке берега, начавшаяся у синевы воды и воздуха и закончившаяся уже огнями Белграда в черном вечернем воздухе… Я не знаю, где я сегодня была. Но это лучшее место из всех, где я бывала.
Эти странные милые сербы, как дети радующиеся, что ты приехала сюда из другой страны, в туристическом офисе посетители начинают наперебой давать советы, продавцы в магазинах добавляют комплименты от себя, официанты в кафе по сто раз извиняются… Я хочу, чтобы здесь жили мои родители, хочу приезжать сюда домой. Хотя я всегда буду ужасно русской девочкой. Боже, как тихо. Залитые солнцем качели и лавочки в Студенческом парке, и Есенин в плеере, чтобы не раствориться окончательно в этой тишине.
Осколки детских воспоминаний сладко-болезненно царапают память: мелочи, глупости, но здесь почему-то все гораздо острее чувствуется. Majdanek Waltz в плеере по второму кругу заходит на «Весну»: Эти леса падут… Март тоскует…
Я не помню, как оказалась на мосту. И сколько раз задавалась вопросом: какого черта тут творится, что это за будущее в прошлом происходит. Перехожу через Дунай - прямо фольклорное пересечение границы. Водитель автобуса беспечно машет рукой на вопрос, сколько стоит поездка до Земуна. На этой стороне совсем все другое: старше, гораздо старше. Разговорилась с местной тетушкой в автобусе, причем, на английском нам, славянским сестрам, общаться неловко, а русско-сербская коммуникация пошла неожиданно гладко. Указав мне путь до театра, пожелав сречной новой годины и взяв с меня обещание как-нибудь познакомиться с ее сыном, который знает наперечет все монастыри в Сербии, тетушка со мной раскланялась. В театре, разумеется, до середины января все на каникулах. И я пошла бродить по своему прошлому-будущему. Я не знаю, что за вода здесь в Дунае, какие мертвецы лежат на кладбище у холма Гардош и почему из башни Янко Сибиньянина так настойчиво тянется ниточка к Море-океану, таверне в месте, которого нет на карте… Но я разговаривала с людьми здесь так, будто знаю их всю жизнь…
Огромные чайки, дерущиеся за куски хлеба, бросаемые им с берега, величественные лебеди, игнорирующие эту суету вокруг еды, дорога назад по кромке берега, начавшаяся у синевы воды и воздуха и закончившаяся уже огнями Белграда в черном вечернем воздухе… Я не знаю, где я сегодня была. Но это лучшее место из всех, где я бывала.