Тургенев Иван Сергеевич
Тургенев Иван Сергеевич
(1818 - 1882)
По свидетельству историка Николая Яковлева, председатель КГБ Андропов сообщил ему, что «великий Тургенев после плодотворной службы в императорском политическом сыске провёл многие годы за рубежом, в Западной Европе , главой российской агентуры, и как я понял, был жандармским генералом» (Николай Яковлев. Август 1914. М., 1993. С. 292).
Понятно, что великий русский писатель Иван Тургенев не любил жидов, понимал их опасность для Государства Российского и, конечно же, не боялся употреблять слов «жид».
У Ивана Тургенева есть даже небольшой рассказ, который так и называется - «ЖИД». Рассказ этот был опубликован в 1846 году. Перепечатываем этот рассказ здесь полностью.
Ж И Д
- РАССКАЖИТЕ ВЫ НАМ ЧТО-НИБУДЬ, полковник, сказали мы, наконец, Николаю Ильичу.
Полковник улыбнулся, пропустил струю табачного дыма сквозь усы, провёл рукой по седым волосам, посмотрел на нас и задумался.
- Ну, слушайте ж, - начал он. - Дело было в 13-м году, под Данцигом. Я служил тогда в Е-м кирасирском полку и, помнится, только что был произведён в корнеты. Мне всего тогда пошёл девятнадцатый год, малый был я здоровый, кровь с молоком, думал потешиться и насчёт того… ну, понимаете… а вышло-то вот что. От нечего делать пустился я играть. Как-то раз, после страшного проигрыша, мне повезло, и к утру (мы играли ночью) я был в сильном выигрыше. Измученный, сонный вышел я на свежий воздух и присел на гласис, а потом и задремал. Осторожный кашель разбудил меня; я открыл глаза и увидел перед собой жида, лет сорока, в долгополом сером кафтане, башмаках и чёрной ермолке. Этот жид, по прозвищу Гиршель, то и дело таскался в наш лагерь, напрашивался в факторы, доставал нам вина, съестных припасов и прочих безделок; росту был он небольшого, худенький, рябой, рыжий, - беспрестанно моргал крошечными, тоже рыжими глазками, нос имел кривой и длинный, и всё покашливал. Он начал вертеться передо мной и униженно кланяться.
- Ну что тебе надобно? - спросил я его, наконец.
- А так-с, пришёл узнать-с, что не могу ли их благородию чем-нибудь-с…
- Не нужен ты мне, ступай.
- Извольте, извольте-с. А позволите их благородие поздравить с выигрышем…
- А ты почему знаешь?
- Уж как мне не знать-с… Большой выигрыш… большой… У! Какой большой… Гиршель растопырил пальцы и покачал головой.
- Да что толку, - сказал я с досадой, - на какой дьявол здесь и деньги?
- О! Не говорите, ваше благородие, ай, ай, не говорите такое. Деньги - хорошая вещь; всегда нужны, всё можно за деньги достать, ваше благородие, всё! всё! А я знаю, что господину офицеру угодно… знаю… уж я знаю!
Жид принял весьма плутовской вид…
- В самом деле?
Жид взглянул боязливо, потом нагнулся ко мне.
- Такая красавица, ваше благородие, такая!.. - Гиршель опять закрыл глаза и вытянул губы.
- Ваше благородие, прикажите… увидите сами… что я теперь буду говорить, вы будете слушать… вы не будете верить… а лучше прикажите показать…
Я молчал и глядел на жида.
- А что ж, ваше благородие, задаточек?
- Да ты обманешь меня, или покажешь мне какое-нибудь чучело?
- Ай, вай, что вы такое говорите? - проговорил жид с необыкновенным жаром и размахивая руками. - Как можно?
В это время один из моих товарищей приподнял край палатки и назвал меня по имени. Я поспешно встал и бросил жиду червонец.
- Вечером, вечером, - пробормотал он мне вслед.
Признаюсь вам, господа, я дожидался вечера с некоторым нетерпением. Скоро весь лагерь утих. Звёзды выступили. Настала ночь.
- Ваше благородие… - пролепетал под самым моим ухом трепетный голос.
Я оглянулся: Гиршель. Он был очень бледен, заикался и пришёптывал.
- Пожалуйте-с в вашу палатку-с.
Я встал и пошёл за ним. Жид весь съёжился и осторожно выступал по короткой, сырой траве. Я заметил в стороне неподвижную, закутанную фигуру. Жид махнул ей рукой - она подошла к нему. Он с ней пошептался, обратился ко мне, несколько раз кивнул головой, и мы все трое вошли в палатку. Смешно сказать: я задыхался.
Закутанная фигура не шевелилась. Я сам был в страшном смущении, и не знал, что сказать.
Гиршель тоже семенил на месте и как-то странно разводил руками.
- Однако, - сказал я ему, - выдь-ка ты вон…
Гиршель как будто нехотя повиновался.
- Как тебя зовут? - промолвил я, наконец.
- Сара, - отвечала она, - и в одно мгновенье сверкнули во мраке белки её больших и длинных глаз и маленькие, ровные, блестящие зубы.
Я схватил две кожаные подушки, бросил их на землю и попросил её сесть. Она скинула свой плащ и села.
Я хотел было обнять её, но она проворно отодвинулась…
- Нет, нет, пожалуйста, господин, пожалуйста…
- Ну, так посмотри на меня, по крайне мере.
Она остановила на мне свои чёрные, пронзительные глаза и тотчас же с улыбкой отвернулась и покраснела.
Я с жаром поцеловал её руку. Она посмотрела на меня исподлобья и тихонько засмеялась.
- Чему ты?
Она закрыла лицо руками и засмеялась ещё пуще прежнего.
Гиршель появился у входа палатки и погрозил ей.
Она замолчала.
- Пошёл вон! - прошептал я ему сквозь зубы. - Ты мне надоел.
Гиршель не выходил.
Я достал из кармана горсть червонцев, сунул их ему в руку и вытолкал его вон.
- Господин, дай и мне… - проговорила она.
Я ей кинул несколько червонцев на колени; она подхватила их проворно, как кошка.
Кровь меня душила. Я досадовал на себя и не знал, что делать. Однако, подумал я, наконец, что я за дурак!
Я нагнулся к ней. Сара положила руки мне на плечи, начала разглядывать моё лицо, хмурилась, улыбалась… Я не выдержал и проворно поцеловал её в щёку. Она вскочила и в один прыжок очутилась у входа палатки.
Гиршель опять выставил свою курчавую головку, сказал ей два слова; она нагнулась и ускользнула, как змея.
На другое утро мы сидели в палатке нашего ротмистра; я играл, но без охоты. Вошёл мой денщик.
- Спрашивают вас, ваше благородие.
- Кто меня спрашивает?
- Жид спрашивает.
«Неужели Гиршель?» - подумал я. Я дождался конца талии, встал и вышел.
Действительно, я увидел Гиршеля.
- Ай, ай, господин офицер. Какой же вы, - проговорил Гиршель с укоризной, но не переставая улыбаться. - Девица, молодая, скромная… Вы её испугали, право, испугали.
- Хорошая скромность! А деньги-то она зачем взяла?
- А как же-с? Деньги дают-с, так как же не брать-с?
- Послушай, Гиршель, пусть она придёт опять, я тебя не обижу…
У Гиршеля засверкали глазки.
- Красавица! Такой нет красавицы нигде. А денег мне пожалуете?
- Возьми, только слушай: уговор лучше денег. Приведи её, да убирайся к чёрту! Я её сам провожу домой.
Я бросил ему червонец; мы разошлись.
День минул, наконец. Настала ночь. Я долго сидел один в своей палатке. Вдруг вошла Сара, одна. Я вскочил, обнял её… Она молчала, не шевелилась, и вдруг громко, судорожно зарыдала.
Я напрасно старался успокоить, уговорить её… Сердце во мне перевернулось; я встал и вышел из палатки.
Гиршель точно из земли предо мною вынырнул.
- Гиршель, - сказал я ему, - вот тебе обещанные деньги. Уведи Сару.
Дней пять или шесть, господа, я всё думал о моей жидовке. Гиршель не являлся, и никто не видал его в лагере. Послали меня со взводом на фуражировку в отдаленную деревеньку. Пока мои солдаты шарили по домам, я остался на улице и не слезал с коня. Вдруг кто-то схватил меня за ногу…
- Боже мой, Сара!
Она была бледна и взволнована.
- Господин офицер, господин… помогите, спасите, солдаты нас обижают… Господин офицер…
Она узнала меня и вспыхнула.
- Разве ты здесь живёшь?
- Здесь.
Я крикнул на своих и приказал им оставить жидов в покое, ничего не брать у них. Солдаты повиновались; вахмистр сел на свою гнедую кобылу Прозерпину, или как он называл её, «Прожерпылу», и выехал со мной на улицу.
- Ну что, - сказал я Саре, - довольно ты мной?
Она с улыбкой посмотрела на меня.
- Где ты пропадала всё это время?
Она опустила глаза.
- Я к вам завтра приду.
- Вечером?
- Нет, господин, утром.
- Смотри же, не обмани меня.
- Нет… нет, не обману.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ я встал очень рано, оделся и вышел из палатки. Подо мной толстая чугунная пушка выставила в поле своё чёрное жерло. Я рассеянно смотрел во все стороны… и вдруг увидал, шагах в ста, скорченную фигуру в сером кафтане. Я узнал Гиршеля. Он долго стоял неподвижно на одном месте, потом вдруг отбежал немного в сторону, торопливо и боязливо оглянулся… крикнул, присел, осторожно вытянул шею и опять начал оглядываться и прислушиваться. Я очень ясно видел все его движенья. Он запустил руку за пазуху, достал клочок бумажки, карандаш и начал писать или чертить что-то. Гиршель беспрестанно останавливался, вздрагивал, как заяц, внимательно рассматривал окрестность, будто срисовывал наш лагерь. Он не раз прятал свою бумажку, щурил глаза, нюхал воздух и снова принимался за работу. Наконец, жид присел на траву, снял башмак, запихал туда бумажку; но не успел он ещё выпрямиться, как вдруг, шагах в десяти от него, из-за ската гласиса показалась усатая голова вахмистра Силявки и понемногу приподнялось от земли всё длинное и неуклюжее его тело. Жид стоял к нему спиной. Силявка проворно подошёл к нему и положил ему на плечо свою тяжёлую лапу. Гиршеля скорчило. Он затрясся, как лист, и испустил болезненный, заячий крик. Силявка грозно заговорил с ним и схватил его за ворот. Гиршель рванулся и бросился в сторону; вахмистр пустился за ним в погоню. Жид бежал чрезвычайно проворно; его ноги, обутые в синие чулки, мелькали, действительно, весьма быстро; но Силявка после двух или трёх «угонок» поймал присевшего жида, поднял и понёс его на руках - прямо в лагерь. Я встал и пошёл навстречу.
- А ваше благородие! - закричал Силявка., - лазутчика несу вам, лазутчика! Пот градом катился с дюжего малоросса. - Да перестань же ты вертеться, чёртов жид! Да ну же… экой ты! Не то придавлю, смотри!
Несчастный Гиршель слабо упирался локтями в грудь Силявки, слабо болтал ногами… Глаза судорожно закатывались…
- Что такое? - спросил я Силявку.
- А вот что, ваше благородие: извольте-ка снять с его правой ноги башмак, - мне неловко.
Он всё ещё держал жида на руках.
Я снял башмак, достал тщательно сложенную бумажку, развернул её и увидел подробный рисунок нашего лагеря. На полях стояло множество заметок, писанных мелким почерком на жидовском языке.
Между тем Силявка поставил Гиршеля на ноги.
Жид раскрыл глаза, увидел меня и бросился передо мной на колени.
Я молча показал ему бумажку.
- Это что?
- Это - так, господин офицер. Это я так. - Голос его прервался.
- Ты лазутчик?
Он не понимал меня, бормотал несвязные глаза, трепетно прикасался моих колен…
- Ты шпион?
- Ай! - крикнул он слабо и потряс головой. - Как можно? Я - никогда; я совсем нет. Не можно; не есть возможно. Я готов. Я - сейчас. Я дам денег… я заплачу, - прошептал он и закрыл глаза.
Солдаты нас обступили. Я сперва хотел было пугнуть Гиршеля да приказать Силявке молчать, но теперь дело стало гласно и не могло миновать «сведения начальства».
- Веди его к генералу, - сказал я вахмистру.
- Ваше благородие! - закричал мне жид вслед, - прикажите! Помилуйте!
Крик его терзал меня. Я удвоил шаги.
ГЕНЕРАЛ НАШ был человек немецкого происхождения, честный и добрый, но строгий исполнитель правил службы. Я вошёл в небольшой, наскоро выстроенный его домик и в немногих словах объяснил ему причину моего посещения. Я знал всю строгость военных, и потому не произнёс даже слова «лазутчик», а постарался представить всё дело ничтожным и не стоящим внимания. Но, к несчастью Гиршеля, генерал исполнение долга ставил выше сострадания.
- Вы, молодой человек, - сказал он мне, - суть неопытный. Вы в воинском деле неопытны суть. Дело, о котором (генерал весьма любил слово «который») вы мне рапортовали, есть важное, весьма важное… А где же этот человек, который взят был? Тот еврей? Где же тот?
Я вышел из палатки и приказал ввести жида.
Ввели жида. Несчастный едва стоял на ногах.
- Да, - промолвил генерал, обратясь ко мне, - а где же план, который найден на сём человеке?
Я вручил ему бумажку. Генерал развернул её, отодвинулся назад, прищурил глаза, нахмурил брови.
- Это уд-див-вит-тельно… - проговорил он с расстановкой. - Кто арестовал его?
- Я, ваше превосходительство! - резко брякнул Силявка.
- А! Хорошо! Хорошо!.. Ну, любезный мой, что ты скажешь в своё оправдание?
- Ва… ва… ваше превосходительство, - пролепетал Гиршель, - я… помилуйте… Ваше превосходительство… не виноват… спросите, ваше превосходительство, господина офицера… Я фактор, ваше превосходительство, честный фактор .
- Ты рисовал план? Ты есть шпион неприятельский?
- Не я! - крикнул внезапно Гиршель, - не я, ваше превосходительство!
Генерал посмотрел на Силявку.
- Да врёт же он, ваше превосходительство. Господин офицер сам из его башмака грамоту достал.
Генерал посмотрел на меня. Я принуждён был кивнуть головой.
- Ты, любезный мой, есть неприятельский лазутчик… любезный мой.
- Не я… не я… - шептал растерявшийся жид.
- Ты уже доставлял подобные сведения и прежде неприятелю? Признавайся…
- Как можно!
- Ты, любезный мой, меня не будешь обманывать. Ты лазутчик?
Жид закрыл глаза, тряхнул головой и поднял полы своего кафтана.
- Повесить его, - проговорил выразительно генерал после некоторого молчания, - сообразно закону.
- Сжальтесь, ваше превосходительство, - сказал я генералу по-немецки, как умел, - отпустите его…
- Вы, молодой человек, - отвечал он мне по-русски, - я вам сказал, неопытны, и посему прошу вас молчать и меня более не утруждать.
Гиршель с криком повалился в ноги к генералу.
- Ваше превосходительство, помилуйте, не буду вперёд, не буду, ваше превосходительство, жена у меня есть… ваше превосходительство, дочь есть… помилуйте…
- Других бумаг не доставлял?
- В первый раз, ваше превосходительство… жена… дети… помилуйте…
- Но ты есть шпион.
- Жена… ваше превосходительство… дети…
Генерала покоробило, но делать было нечего.
В Гиршеле вдруг произошла страшная перемена. Вместо обыкновенного, жидовской натуре свойственного, тревожного испуга, на лице его изобразилась страшная, предсмертная тоска. Он заметался, как пойманный зверёк, разинул рот, глухо захрипел, даже запрыгал на месте, судорожно размахивая локтями. Он был в одном башмаке, другой позабыли надеть ему на ногу… кафтан его распахнулся… ермолка свалилась…
Все мы вздрогнули, генерал замолчал.
- Ваше превосходительство, - начал я опять, - простите этого несчастного.
- Нельзя. Закон повелевает, - возразил генерал отрывисто и не без волнения, - другим в пример.
- Ради Бога…
- Господин корнет, извольте отправиться на свой пост, - сказал генерал и повелительно указал мне рукою на дверь.
Я поклонился и вышел. Но так как у меня, собственно, поста не было нигде, то я остановился в недалёком расстоянии от генеральского домика.
МИНУТЫ ЧЕРЕЗ ДВЕ явился Гиршель в сопровождении Силявки и трёх солдат. Бедный жид был в оцепенении и едва переступал ногами. Силявка прошёл мимо в лагерь и скоро вернулся с верёвкой в руках. На грубом, но не злом его лице изображалось странное, ожесточённое сострадание. При виде верёвки жид замахал руками, присел и зарыдал. Солдаты молча стояли около него и угрюмо смотрели в землю. Я приблизился к Гиршелю, заговорил с ним, он рыдал, как ребёнок, и даже не посмотрел на меня. Я махнул рукой, ушёл к себе, бросился на ковёр - и закрыл глаза…
Вдруг кто-то торопливо и шумно вбежал в мою палатку. Я поднял голову и увидел Сару - на ней лица не было. Она бросилась ко мне и схватила меня за руки.
- Пойдём, пойдём, пойдём, - твердила она задыхающимся голосом.
- Куда? Зачем? Останемся здесь.
- К отцу, к отцу скорее… спаси его… спаси!
- К какому отцу?..
- К моему отцу, его хотят вешать…
- Как? Разве Гиршель…
- Мой отец… я тебе растолкую потом, - прибавила она, отчаянно ломая руки, - только пойдём… пойдём…
Мы выбежали вон из палатки. В поле, на дороге к одинокой берёзе, виднелась группа солдат… Сара указала на неё пальцем…
- Стой, сказал я вдруг, - куда же мы бежим? Солдаты меня не послушаются.
Сара продолжала тащить меня за собой… Признаюсь, у меня голова закружилась.
- Да, послушай, Сара, - сказал я ей, - что толку туда бежать? Лучше я пойду опять к генералу; пойдём вместе; авось мы упросим его.
Сара остановилась и, как безумная, посмотрела на меня.
- Пойми меня, Сара, ради Бога. Я твоего отца помиловать не могу, а генерал может. Пойдём к нему.
- Да его пока повесят, - простонала она…
- Я оглянулся. Писарь стоял невдалеке.
- Иванов, - крикнул я ему, - сбегай, пожалуйста, туда к ним, прикажи им подождать, скажи, что я пошёл просить генерала.
- Слушаюсь-с…
Иванов побежал.
Нас к генералу не пустили. Напрасно я просил, убеждал, наконец, даже бранился… Напрасно бедная Сара рвала волосы и бросалась на часовых: нас не пустили. Сара дико посмотрела кругом, схватила обеими руками себя за голову и побежала стремглав в поле, к отцу. Я за ней. На нас глядели с недоумением…
Жид увидел нас и кинулся на шею дочери. Сара судорожно схватилась за него. Бедняк вообразил, что его простили… Он начал уже благодарить меня… я отвернулся.
- Ваше благородие, - закричал он и стиснул руки. - Я не прощён?
Я молчал.
- Нет?
- Нет.
- Ваше благородие, - забормотал он, - посмотрите, ваше благородие, посмотрите… ведь вот она, эта девица - знаете - она дочь моя.
- Знаю, - отвечал я и опять отвернулся.
- Ваше благородие, - закричал он, - я не отходил от палатки! Я ни за что… Он остановился и закрыл на мгновение глаза… Я хотел ваших денежек, ваше благородие, нужно сознаться, денежек… но я ни за что…
Я молчал. Гиршель был мне гадок, да и она его сообщница…
- Но теперь, если вы меня спасёте, - проговорил жид шёпотом, - я прикажу - я понимаете?.. всё… я уж на всё пойду…
Он дрожал, как лист, и торопливо оглядывался. Сара молча и страстно обнимала его. К ним подошёл адъютант.
- Господин корнет, - сказал он мне, - его превосходительство приказали арестовать вас. А вы…
- Он молча указал солдатам на жида… сейчас его…
Силявка подошёл к жиду.
- Фёдор Карлович, сказал я адъютанту (с ним пришло человек пять солдат), прикажите, по крайней мере, унести эту бедную девушку…
- Разумеется. Согласен-с.
Несчастная едва дышала. Гиршель бормотал ей на ухо по-жидовски.
Солдаты с трудом высвободили Сару из отцовских объятий и бережно отнесли её шагов на двадцать. Но вдруг она вырвалась у них из рук и бросилась к Гиршелю… Силявка остановил её.
Сара оттолкнула его, лицо её покрылось лёгкой краской, глаза засверкали, она протянула руки.
- Так будьте же вы прокляты, - закричала она по-немецки, - прокляты, трижды прокляты, вы и весь ненавистный род ваш, проклятием Даонна и Авирона, проклятьем бедности, бесплодия и насильственной, позорной смерти! Пускай же земля раскроется перед вашими ногами, безбожники, безжалостные, кровожадные псы…
Голова её закинулась назад… она упала на землю… Её подняли и унесли. Солдаты взяли Гиршеля под руки. Бедняк замирал от страха…
- Ой, ой, ой! - кричал он, - ой… стойте! Я расскажу… много расскажу. Господин унтер-вахмистер, вы меня знаете. Я фактор, честный фактор. Не хватайте меня, постойте ещё минутку, минуточку, маленькую минуточку постойте! Пустите меня: я бедный еврей. Сара… где Сара? О, я знаю! Она у господина квартир-поручика (Бог знает, почему он меня пожаловал в такой небывалый чин). Господин квартир поручик! Я не отхожу от палатки. (Солдаты взялись было за Гиршеля… он оглушительно взвизгнул и выскользнул у них из рук). Ваше превосходительство!.. Помилуйте несчастного отца семейства! Я дам десять червонцев, пятнадцать дам, ваше превосходительство!.. (Его потащили к берёзе)…
- Пощадите! Смилуйтесь! Господин квартир-поручик! Сиятельство ваше, господин оберт-генерал и главный шеф!
- На жида надели петлю… Я закрыл глаза и бросился бежать.
Я просидел две недели под арестом. Мне говорили, что вдова несчастного Гиршеля приходила за платьем покойного. Генерал велел ей выдать сто рублей. Сару я более не видал. Я был ранен; меня отправили в госпиталь, и когда я выздоровел, Данциг уже сдался, - и я догнал свой полк на берегах Рейна».
(Тургенев И. С. Собрание сочинений. М. , 1954. Т. 5. С. 110 - 132)
http://poiskpravdy.com/russkie-pisateli-o-zhidax/#more-3458