Победа над лесом: "Лес. Диалоги по дороге" в Школе драматичекого искусства

Dec 15, 2017 14:09

За последние дни я должна (была) написать много чего обязательного. Но решила, что могу, черт побери, отложить остальное и написать о спектакле, который меня волнует, и цепляет, и взывает к истолкованию: «Лес» Островского в постановке Александра Огарева в Школе драматического искусства.



«Лес» Островского, при том что это явно «хорошо сделанная пьеса», сложно закрученная и многослойная, тем не менее довольно архаична. В ней есть говорящие фамилии, социальные типажи и их обличение. Читать ее довольно скучно, постановки, я знаю, бывают еще скучнее.
Разнимая пьесу на реплики, на эпизоды, на фрагменты, режиссер смешивает их в новом синтезе, в новом джазовом ритме, чтобы они служили идее всепобеждающей мощи театра. (Надо отметить, что в «Гамлете» или «Панночке» режиссер не занимается таким мозаичным перестроением текста - потому что сами тексты, как мне кажется, более витальны).

Витальность кажется мне важным словом при обсуждении театра Огарева. Не случайно его лаборатория в «Школе драматического искусства» прозвана «эротической»: здесь очень важно телесное начало. Артисты «сдают» свои страсти в движениях, жестикуляции, взаимодействии; «Лес» Огарева, как и другие его спектакли, наполнен жизненной силой либидо и его воплощением: красотой.

Итак, «Лес». Затаенная мысль спектакля - о чистом искусстве. Из пьесы по большому счету исчезает социальная проблематика, пропадают возрастные противопоставления.  Здесь действуют не «типичные герои», а изысканно прорисованные образы. Текст Островского, очищенный от социальных смыслов, становится монадой Лейбница, отражающей в своем замкнутом зеркале весь мир театра: от «Ромео и Джульетты» и «Вишневого сада» до таганковского «Гамлета».

Одним из ключей к спектаклю становится последний пункт в списке ролей: «супрематический народ» (и четыре фамилии: в спектакле это мужики в черном с дивными пегими бородами). Здесь указание на супрематизм объясняет сразу многое: и уточняет эпоху (1910-е, вместе со звучащими стихами Хлебникова и мотивами из Гумилева), и намечает дорогу к идеям чистого искусства и власти цвета, и мотивирует изысканный, сложный крой одежд. И, конечно, ведет к идее преобладания визуального начала. Во-первых, это красиво.

Спектакли Огарева, которые я видела, отличаются изысканной красотой. Я не сразу восприняла «Панночку» (кажется, уже почившую в краснодарской драме), но вторая ночь c первого просмотра стоит у меня перед глазами. А магический круг в томской «Амели»? А летающий мимо огромного призрака отца Гамлет Андрея Харенко?

Главным визуальным образом «Леса» становится собственно лес, воплощенный Александром Моховым и Марией Лукка: упругая, как перья, белая трава выше пояса. Кажется, прародителем образа стала фраза Островского в начале второго действия: «В треугольнике между дорогами, по вырубке мелкий кустарник не выше человеческого роста». Этот жесткий, упругий травяной лес  создает удивительный эффект: вот, занавес поднят, но мы так и не видим тех, кто есть на сцене. В любой момент там может оказаться слуга Карп, подслушивающий актер или влюбленная парочка. Этот лес - и стихия, и море, и хаос страсти, и сложные сплетения семейного быта. Видеопроекция превращает его и в волшебную светящуюся чащу, и в тропические джунгли, и в морское дно. Этот лес - сама жизнь с ее страстями и неожиданностями.

Начало каждого акта проходит на авансцене. Лес скрыт за занавесом: белым, крупноячеистым, лоскутным, словно бы живым. Этот занавес - и привет занавесу таганкинского Гамлета, и идеальный экран для видеопроекций, и та завеса, что отделят мир искусства от просто мира.
На фоне этого занавеса встречаются комик и трагик: из их перебранки режиссер создает заинтересованный диалог о сути театра. Начало первого акта расцвечено театральными чудесами, которые будут только прибывать по мере развития действия - чтобы в конце первого акта создать удивительный сюрреальный мир, визионерскую картину победы воображения.

Трагик, Андрей Финягин, в стилизованной мантии и берете - все просадил на костюм Гамлета! - тонкий, изысканный, все про искусство. Комик, Олег Охотниченко - живчик, небольшого роста, быстрый, как ртуть: вскатывается на помост, спрыгивает, бежит… Здесь начинается россыпь театральных трюков и чудес: вот птички идут по ветке, работает ветряная машина, артист путешествует в ковре… а вот визуально воплощается инфернальная суть суфлерской будки, - «все там будем». Режиссер находит в тексте современные смыслы, добавляющие смеховой энергии: «Я лев, - говорит трагик, - родился 15 августа».

Комик покажет миниатюру-увертюру, предваряющую главную мысль спектакля: для художника любая сытая жизнь вне искусства - это смерть, навязчиво наползающая петля. Все приключение Счастливцева и Несчастливцева, по сути, и есть такая попытка войти в обычную жизнь, отказавшись от своей артистической сути.

Правда, и лес обыденности в спектакле более чем красив; режиссёр, как это свойственно его почерку, не склонен к карикатуре и огульному осуждению. Здесь все по-своему красиво и каждый герой оправдан. И каждый - тоже монада искусства, отражающая свет мировой культуры и нередко представляющая собственный стиль в театре. А вмете они - Ноев ковчег театра, где каждой твари по паре.

Парад персонажей - это парад стилей.  Несчастливцев - это, конечно, Гамлет; Счастливцев воплощает палитру комических приемов, да-да, те самые любимые «зрителем» комедии положений, с их падениями и пошловатыми шуточками (ах, как его руки появляются из-под алого платья Улиты!).

Аксюша Юлии Демяненко - немного Джульетта, сидящая в невозможно высоком окне, немного панночка-утопленница - играет психологично, на контрасте с игровой стихией спектакля. У этой Джульетты сразу два Ромео: лирический, Петр (Алексей Киселев), и пародийный, сниженный - Алексис (Романа Колбина). Они тоже своего рода трагик и комик, но только в жизни, и потому их игра и их противостояние проще и неинтереснее.
Замечательно остроумно решена тема купечества-меценатства в образе Восмибратова Игоря Лесова и его сына, в их пиджаках с натюрмортами. Не умаляя привычной жадности купца, режиссер неожиданно делает Восмибратова и воплощением широкой русской души (когда «купец» готов не только отдать тысячу, но и все с себя снять!), и утонченным ценителем искусства и литературы, который обсуждает эти предметы с сыном по-французски.

Дополняют друг друга два существа эстетической природы - слуга Карп и служанка Улита. Карп здесь - настоящий Дживс, английский дворецкий, изысканный и высокомерный: «Что, чаю совсем не хотите?». Иван Орлов, с его уайльдовским / фраевским профилем и огромным ростом, весь словно бы аргумент искусства для искусства, и каждое его появление на сцене - выход, отдельный номер. То же можно сказать и о замечательной Улите Евгении Козиной, чье красное платье, виолончель, удивительный головной убор создают изысканный образ еще одного обитателя здешних лесных (морских?) глубин.

Во втором акте раскрывается полностью и один из ключевых образов спектакля: Гурмыжская, здесь - главная героиня, вокруг которой закручивается действие. В исполнении Александрины Мерецкой она становится хищно обаятельна: да, тиранша, да, самодур, но искренне влюбленная и искренне намеренная осчастливить своего незадачливого возлюбленного. Сцена на кровати, с Алексисом, которого героиня поражает не столько любовным пылом, сколько своей растяжкой и отжиманием на одной руке, и эротична, и в то же время уморительно смешна. Конечно, героиня не добивается, по большому счету, взаимности; конечно, Алексис просто сбит с ног ее напором и никогда не будет верен. Но ей, ослепленной и влюбленной, это не важно.

Несмотря на то, что образы теряют жесткую социальную и возрастную укорененность (сохраняется разе что противостояние театр - не театр), все они в спектакле наполняются симпатичным и небанальным человеческим содержанием. Каждый оказывается живым.

Первый акт - парад завораживающих театральных аттракционов, второй - углубление образов, метатеатр, выход в карнавал. Здесь «выстреливает» абсурдная притча про откушенный палец, здесь театр тянется к своим карнавальным, мистериальным истокам.

Что же такое искусство? В частности, театр? На этот вопрос отвечает Несчатливцев, предлагая сестре «радости, которых другие люди не знают». На этот же вопрос отвечает весь спектакль, перерождаясь к финалу в вакханалию театральной радости, в карнавал, где артисты на ходу создают номера, дурачатся и пьют - за искусство.

Школа драматического искусства, Александр Огарев, театр

Previous post Next post
Up