Дарк-кабаре-лубок: "Гроза" Андрея Могучего
2 апреля мы попали на прямую трансляцию "Грозы" в постановке Андрея Могучего из Малого театра (показ шел в рамках программы национальной премии "Золотая маска"; спектакль номинирован на премию в шести номинациях.). Спасибо Theatre HD за такую возможность!
В интервью в антракте Андрей Могучий сказал, что никогда не собирался ставить Островского. И все-таки обращение к "Грозе" состоялось: для режиссера пьеса стала поводом поразмышлять над природой русского до-психологического театра и вообще - над русской ментальностью; потому и раскрылся текст с необычной стороны, как лубок, как старинная палехская шкатулка. Да уж очень черно внутри.
За визуальное "темное царство" в спектакле отвечает Вера Мартынов - художница, что знакомая краснодарским зрителям по "Гамлету" Огарева. Она модифицирует портал сцены: верхняя часть его закрыта растяжкой с клубами черного дыма, и только вверху слабо просвечивает солнце. А нижняя часть до поры до времени затянута палехскими росписями: то с любовными картинками, то с чудо-зверями, то с советскими персонажами. Но стоит яркой картинке занавеса отъехать - обнажается черная дыра, в глубине которой молнии высвечивают страшные картины: то висят во множестве повешенные-лохмотья, то так же пугающе подвешены скульптурные кони.
По большому счету действо происходит на авансцене: персонажи выезжают на расписных платформах, как игрушки на подставочках; но за их спинами, во тьме или полутьме, - то самое темное царство.
Режиссер населяет постановку гротескными персонажами разной жанровой природы (и разной степени свободы). Спектакль начинают и свободно в нем присутствуют "ласточки" - три "порхающих" и поющих персонажа, обрамляющие действо и хронологически, и визуально (как росписи на полях лубочных картинок).
Из лубка родом большинство здешних героев: и мастер Кулигин (Анатолий Петров), и Кудряш (Василий Реутов), и Дикой (Дмитрий Воробьев)... Они и говорят ритмично, и даже пританцовывают, так что скоморошеские приговорки неотличимы от рэпа; и все это - в черном; этакие The Tiger Lillies по-русски.
Черный цвет, цилиндры и фраки недаром отсылают к стилистике дарк-кабаре (художник по костюмам - Светлана Грибанова). Чертовщинка во всем этом действе заметна чем дальше, тем больше: вот рогатая "кичка" и змеиная коса искусительницы-Вари (Варвара Павлова); вот тонкая косичка и хвост-пояс Дикого... А уж стиль Феклуши (Мария Лаврова) с ее убогой (Диана Шишляева) и вовсе дает такое забористое сочетание (черная кожа, платок и цилиндр, черная сигарета, высокие ботинки - и черная хламида с веревкой на шее), которое заставляет поверить: не случайно "вас, простых людей, каждого один враг смущает, а к нам, к странным людям, к кому шесть, к кому двенадцать приставлено". Прозрения и говорение чужими языками - попробуй в этакой Феклуше отличить святость от демонизма.
Речь большинства персонажей намеренно опрощена в фонетическом отношении: у них южнорусское Г, бесконечные "тебе" (вместо "тебя"), "мине". И необычайно точная деталь: каждый согласный опровождается добавочным гласным, так что выходит мелодично и очень характерно: не "красота", а "к(ы)расота"; "как мож(ы)но", "ес(ы)ли", "пос(ы)лушать" и так далее, и так далее. Действительно, в незапамятные времена в русском языке согласные не стояли подряд, между ними писались и произносились ери и еры... Все это подводит нас к вопросу о том, насколько далеко в прошлое уходит этот Островский БДТ; судя по всему, большинство персонажей существует в средневековой реальности. Замечательная Кабаниха Марины Игнатовой очень органична в своем домостроевском пафосе (сочетание феминизированной шинели и черного кокошника порождают стойкую ассоциацию с лопатой; этакая саперная свекровь); Тихон Алексея Винникова столь же лубочен в своем послушании и вялом страдании.
И лишь три персонажа выбиваются из этой стилистики. Тут сразу становится понятна природа конфликта: и Катерину, и Бориса, и даже сумасшедшую барыню занесло сюда, в домостроевский Калинов, по случаю. Они - не из этого стиля.
Катерина Виктории Артюховой противостоит жителям Калинова в цветовом и стилистическом отношении. Она - в красном; ее кокошник - в форме солнца. А занесло ее сюда, несомненно, из карамзинского сентиментализма: недаром героиня первые минут 15 на сцене буквально рыдает, и сквозь рыдания произносит знаменитые монологи (а Варвара ее заботливо осматривает-ощупывает: уж не больна ли?). Нет, не больна: для героини сентиментального романа и утрированные "чувства", и страдания, и самоубийство вполне органичны - правда, выход из этой стилистической одномерности происходит во втором акте, когда переживания героини выражаются народным пением: здесь чудесный голос актрисы вдруг по-новому раскрывает ее персонажа, наполняет страдания новой реальностью, идентифицирует их в традиции русского фольклора. И даже здесь Катерина не "сходится" с Калиновым в стиле: ее стиль - чистый фольклор, их стиль - лубок, пост- и псевдо-фольклор, стилизация "под" Палех.
Еще более чужд Калинову по стилю Борис. Приглашение на эту роль Александра Кузнецова (солист оперной труппы Михайловского театра) более чем оправдано: вместе с тоскующим персонажем на сцену вступает опера. Конфликт стилей чуть ли не мощнее, чем социальный; абсолютно ясно, почему этот поющий франт в серебристом плаще не может ни с кем здесь взаимодействовать: он и с Катериной-то сходится только в певческом дуэте.
И третий персонаж "извне" - сумасшедшая барыня. Ируте Вингалите в этой роли свободна и от лубочного стиля, и от просторечий: она - наиболее реальное лицо во всей этой истории, с психологически оправданными интонациями и пластикой; она играет, кажется, просто старую заслуженную актрису. Только она здесь действительно сочувствует Катерине; и двойничество, обычно играемое инфернально, здесь перерастает чуть ли не в отношения матери и дочери.
Заостряя сентименталистские конфликты, утрируя лубочную "народность" текста и образов, Могучий создал мощное высказывание - о фольклоре и о театре; о кликушестве и святости; о том, как стиль определяет сознание. И, конечно, о темном царстве.
Фотографии взяты из открытых источников
В интервью в антракте Андрей Могучий сказал, что никогда не собирался ставить Островского. И все-таки обращение к "Грозе" состоялось: для режиссера пьеса стала поводом поразмышлять над природой русского до-психологического театра и вообще - над русской ментальностью; потому и раскрылся текст с необычной стороны, как лубок, как старинная палехская шкатулка. Да уж очень черно внутри.
За визуальное "темное царство" в спектакле отвечает Вера Мартынов - художница, что знакомая краснодарским зрителям по "Гамлету" Огарева. Она модифицирует портал сцены: верхняя часть его закрыта растяжкой с клубами черного дыма, и только вверху слабо просвечивает солнце. А нижняя часть до поры до времени затянута палехскими росписями: то с любовными картинками, то с чудо-зверями, то с советскими персонажами. Но стоит яркой картинке занавеса отъехать - обнажается черная дыра, в глубине которой молнии высвечивают страшные картины: то висят во множестве повешенные-лохмотья, то так же пугающе подвешены скульптурные кони.
По большому счету действо происходит на авансцене: персонажи выезжают на расписных платформах, как игрушки на подставочках; но за их спинами, во тьме или полутьме, - то самое темное царство.
Режиссер населяет постановку гротескными персонажами разной жанровой природы (и разной степени свободы). Спектакль начинают и свободно в нем присутствуют "ласточки" - три "порхающих" и поющих персонажа, обрамляющие действо и хронологически, и визуально (как росписи на полях лубочных картинок).
Из лубка родом большинство здешних героев: и мастер Кулигин (Анатолий Петров), и Кудряш (Василий Реутов), и Дикой (Дмитрий Воробьев)... Они и говорят ритмично, и даже пританцовывают, так что скоморошеские приговорки неотличимы от рэпа; и все это - в черном; этакие The Tiger Lillies по-русски.
Черный цвет, цилиндры и фраки недаром отсылают к стилистике дарк-кабаре (художник по костюмам - Светлана Грибанова). Чертовщинка во всем этом действе заметна чем дальше, тем больше: вот рогатая "кичка" и змеиная коса искусительницы-Вари (Варвара Павлова); вот тонкая косичка и хвост-пояс Дикого... А уж стиль Феклуши (Мария Лаврова) с ее убогой (Диана Шишляева) и вовсе дает такое забористое сочетание (черная кожа, платок и цилиндр, черная сигарета, высокие ботинки - и черная хламида с веревкой на шее), которое заставляет поверить: не случайно "вас, простых людей, каждого один враг смущает, а к нам, к странным людям, к кому шесть, к кому двенадцать приставлено". Прозрения и говорение чужими языками - попробуй в этакой Феклуше отличить святость от демонизма.
Речь большинства персонажей намеренно опрощена в фонетическом отношении: у них южнорусское Г, бесконечные "тебе" (вместо "тебя"), "мине". И необычайно точная деталь: каждый согласный опровождается добавочным гласным, так что выходит мелодично и очень характерно: не "красота", а "к(ы)расота"; "как мож(ы)но", "ес(ы)ли", "пос(ы)лушать" и так далее, и так далее. Действительно, в незапамятные времена в русском языке согласные не стояли подряд, между ними писались и произносились ери и еры... Все это подводит нас к вопросу о том, насколько далеко в прошлое уходит этот Островский БДТ; судя по всему, большинство персонажей существует в средневековой реальности. Замечательная Кабаниха Марины Игнатовой очень органична в своем домостроевском пафосе (сочетание феминизированной шинели и черного кокошника порождают стойкую ассоциацию с лопатой; этакая саперная свекровь); Тихон Алексея Винникова столь же лубочен в своем послушании и вялом страдании.
И лишь три персонажа выбиваются из этой стилистики. Тут сразу становится понятна природа конфликта: и Катерину, и Бориса, и даже сумасшедшую барыню занесло сюда, в домостроевский Калинов, по случаю. Они - не из этого стиля.
Катерина Виктории Артюховой противостоит жителям Калинова в цветовом и стилистическом отношении. Она - в красном; ее кокошник - в форме солнца. А занесло ее сюда, несомненно, из карамзинского сентиментализма: недаром героиня первые минут 15 на сцене буквально рыдает, и сквозь рыдания произносит знаменитые монологи (а Варвара ее заботливо осматривает-ощупывает: уж не больна ли?). Нет, не больна: для героини сентиментального романа и утрированные "чувства", и страдания, и самоубийство вполне органичны - правда, выход из этой стилистической одномерности происходит во втором акте, когда переживания героини выражаются народным пением: здесь чудесный голос актрисы вдруг по-новому раскрывает ее персонажа, наполняет страдания новой реальностью, идентифицирует их в традиции русского фольклора. И даже здесь Катерина не "сходится" с Калиновым в стиле: ее стиль - чистый фольклор, их стиль - лубок, пост- и псевдо-фольклор, стилизация "под" Палех.
Еще более чужд Калинову по стилю Борис. Приглашение на эту роль Александра Кузнецова (солист оперной труппы Михайловского театра) более чем оправдано: вместе с тоскующим персонажем на сцену вступает опера. Конфликт стилей чуть ли не мощнее, чем социальный; абсолютно ясно, почему этот поющий франт в серебристом плаще не может ни с кем здесь взаимодействовать: он и с Катериной-то сходится только в певческом дуэте.
И третий персонаж "извне" - сумасшедшая барыня. Ируте Вингалите в этой роли свободна и от лубочного стиля, и от просторечий: она - наиболее реальное лицо во всей этой истории, с психологически оправданными интонациями и пластикой; она играет, кажется, просто старую заслуженную актрису. Только она здесь действительно сочувствует Катерине; и двойничество, обычно играемое инфернально, здесь перерастает чуть ли не в отношения матери и дочери.
Заостряя сентименталистские конфликты, утрируя лубочную "народность" текста и образов, Могучий создал мощное высказывание - о фольклоре и о театре; о кликушестве и святости; о том, как стиль определяет сознание. И, конечно, о темном царстве.
Фотографии взяты из открытых источников