Всего лишь театр. «Миледи» в Молодежке
Пишу для "Новой газеты Кубани". О премьере в Молодежке.
Фотографии Алексея Лишуты.
Что вы вспоминаете, услышав слово «Миледи»? Как правило, русскому зрителю припоминается история о бравых мушкетерах и роковой блондинке. Этот весьма знакомый сюжет попробовал представить в новом свете Молодежный театр.
Спектакль был создан именитой столичной командой: его авторами, наряду с драматургом Э.-Э. Шмиттом, стали худрук тольяттинского театра «Колесо» и профессор РАТИ Михаил Чумаченко, главный художник театра имени Вахтангова Максим Обрезков и композитор Алексей Шелыгин. Получившаяся постановка оказалась весьма красивой, но породила ряд вопросов.
Есть все основания видеть в «Миледи» театр художника: с этой точки зрения спектакль отличается и стилем, и самоиронией. Чего стоит только попытка обратить экспериментальное пространство Молодежки в классическую сцену итальянского театра, с росписями на потолке и бесконечными бархатными занавесями! Роскошные костюмы со множеством деталей ироничны, как и сценография: они и прославляют век плаща и кинжала, и посмеиваются над его эстетикой, и оттеняют скромность одежд советских мушкетеров. В общем, визуально этот спектакль - стильная штучка, выделанная с необычайным изяществом.
Несколько сложнее обстоит дело со смыслами. Французский драматург Эрик-Эммануэль Шмитт планировал написать феминистскую версию «Трех мушкетеров», предложить новый взгляд на всем известные события, - с точки зрения миледи Винтер. Однако никакого открытия не случилось: давно известная история обогатилась лишь парой новых сюжетных подробностей, - например, о детских годах героини, которые должны оправдать ее коварный нрав. Как говорил Остап Бендер: «Граждане судьи! У моего подзащитного было тяжелое детство».
Отчасти напоминая последние премьеры в драмтеатре (яркая и грубоватая «За двумя зайцами», вторичная «Ханума»), «Миледи» выгодно отличается сыгранностью актеров. В актерском существовании, в ансамбле, в пластическом решении ряда сцен проявилась работа Михаила Чумаченко как театрального педагога; однако в остальном постановка страдает от недостатка режиссерского внимания. История миледи Винтер разворачивается плоско, - подобно тому, как в пространстве Молодежки итальянская сцена оказывается плоским игрушечным макетом.
Несмотря на сыгранность, со смыслами актерской игры было сложно. Убедительнее других стали Ришелье Дмитрия Морщакова, Бэкингем Алексея Алексеева, Атос Станислава Слободянюка, - исступленный, пассионарный, - и фарсовое явление Мазеля (Анатолий Дробязко), которое хотя и выламывалось из стиля спектакля, но неожиданно оживило его, показало возможную перспективу парадоксальных и неодномерных трактовок текста.
Миледи сыграна Людмилой Дорошевой подробно и разнообразно; и все же есть ощущение, что ее героиня холодна, ей не хватает жизни, - и потому ставка на точку зрения миледи Винтер оказывается неубедительна. Прекрасная в своих туалетах (один из которых гротескно напоминает образ Минни Маус), переменчивая Миледи то исступленно-нервна, то интригует, то лжет, - но есть ощущение, что актриса отстранена от роли, не пропускает ее через себя.
Быть может, такое отстранение от роли, подчеркнутое почти фарсово роскошными нарядами, и задумано режиссером, - и тогда Никита Петров, к примеру, играет не Д’Артаньяна, а лишь постмодернистский иронический образ Д’Артаньяна, пропущенный через наше восприятие? Быть может, сегодня мушкетеры невозможны, а возможна лишь игра в них, - столь же красивая и столь же бутафорская, как дуэли в постановке Олега Снопкова? (Подобный прием театрализации жизни был блестяще использован Джо Райтом в недавней голливудской постановке «Анны Карениной»). Если этот модус актерского существования и был задан в «Миледи», то он не отыгран до конца. Ирония над театральностью мира, отчетливо заметная в оформлении спектакля, в актерской игре не срабатывает. В особенности это становится заметно в неожиданно реалистично решенной постельной сцене, которая выбивается из общего эстетского стиля постановки. А такие «спецэффекты», как театрально алая кровь, и вовсе склоняют определить жанр спектакля как «спагетти-мелодрама».
Выбор материала кажется продиктованным исключительно задачами художника-оформителя. С начала и до конца длинного спектакля хочется спросить: да, это красиво, и что же? Что нам пытается сказать команда авторов? К чему эта постановка может побудить зрителя сегодняшнего дня, кроме как «перечесть Женитьбу Фигаро», то бишь пересмотреть советский фильм?
Эти вопросы приводят к более общей проблеме постановки классики в драматическом театре. Как только классика «замыкается» в себе, дается «так, как было в книге», в бархатных штанишках или в сверкающих доспехах, она рискует стать герметичной, закрыться от зрителя, обратиться образцом безжизненной театральной музейности. Кстати, тот же Максим Обрезков стал в краснодарском Музтеатре художником выдающегося спектакля, номинированного на «Золотую маску», в котором мастерски перелицована история о мертвых душах. Да и недавняя «Зимняя сказка» Шекспира в самой Молодежке решена Даниилом Безносовым куда более нелинейно.
В очередной раз задаюсь вопросом, почему наши театры так любят старые истории, не обращая внимание на современную драму. В этом году, став ридером драматургического конкурса «Любимовка», я лично прочла порядка 150 пьес (меньше трети всего объема конкурса), среди которых были и несуразные, и талантливые, и трагические, и уморительно смешные - но не было откровенно вторичных. Эти тексты говорили к современному человеку, открывая нашу с вами боль и наши проблемы, наши печали и радости. Современная драма трудно ищет путь на сцену в театральной провинции, где, как считается, публика достаточно ленива и нелюбопытна, чтобы смотреть преимущественно давно знакомые истории. Такие, как сюжет о мушкетерах и миледи.
Как говорит лорд Винтер (устами Ивана Чирова), оправдания Миледи - «всего лишь театр». Эта фраза справедлива и по отношению ко всему спектаклю, который оставляет впечатление красивой, но холодной безделицы.
В оригинале обычно бывает бой в комментах. Готовлю попкорн!