Мемуары в соцсетях
Глава четвертая. Клара
(окончание)
31 мая 2009 г. Борис Вайцман умер. Хотя он был на 8 лет старше Клары, он был уверен, что переживет жену, ждал ее смерти и готовился к ней. Но судьба распорядилась иначе. Умер он без страданий. Пришел домой, лег на кровать и потерял сознание. Три дня провел в коме и скончался в реанимации 20 больницы.
Почему-то мне за несколько месяцев до этих событий стали часто снится Клара и Борис, хотя раньше я такого не замечала. Мы снова были в ссоре стараниями Клариного мужа, и от меня тщательно скрывали факт его смерти. Но проговорилась двоюродная сестра моего мужа. Я тут же поехала к Кларе. В квартире было битком народу - съехались родственники Вайцмана из Тулы, из Израиля, из Америки. Клара сидела на краешке дивана всеми забытая и очень напуганная. Они уже все решили за нее - отвезут ее в Израиль в дом престарелых, а все имущество достанется Раечке.
У Клары, как и у мамы, было очень больное сердце, а еще тяжелая форма сахарного диабета и куча сопутствующих заболеваний. Поэтому я первым делом постаралась оказать ей помощь - дала успокоительное лекарство, уложила в кровать, сидела рядом с ней, пытаясь ее успокоить и объяснить, что она не одна, что я рядом и сумею ее защитить.
Хорошо, что я приехала с мужем - кто-то из родственников Вайцмана, кажется, примчавшийся из Израиля, попытался меня побить, когда я вышла на кухню.
Хоронили Вайцмана и устраивали поминки за Кларин счет. При этом обращались к ней, только требуя денег. Я приезжала каждый день, чтобы ухаживать за Кларой, она даже помыться не могла сама, в ванной все было устроено так, что залезть в нее она могла только с посторонней помощью. А потом все родственники мужа разъехались и осталась одна Рая - караулить имущество. Издевалась она над Кларой по страшному, уже ничего и никого не стесняясь. Кричала, что выгонит ее на улицу, и она умрет с голоду под забором. Со мной Рая не разговаривала, хотя я приезжала почти каждый день, чтобы помыть Клару, убраться, приготовить ей еду, проследить, правильно ли она принимает лекарства. Рая же целыми днями сидела и полировала свои ногти.
Я не знаю, где Клара нашла силы и мужество, но однажды, примерно через месяц после смерти мужа, она позвонила мне и попросила срочно приехать и обязательно вместе с мужем. Когда мы приехали, Рая, зеленная от злости, собирала чемоданы. Клара ее выгнала. Как только за ней закрылась дверь, Клара попросила моего мужа сразу же сменить дверные замки, потому что всерьез опасалась любого злодейства от «доченьки».
Не знаю, смогу ли я объяснить то, что для меня является очевидным - маме я не смогла объяснить - что для меня значила и продолжает значить Клара. Первые 7 лет моей жизни она была одним из главных людей в моей судьбе. Потом надолго выпала из нее - причем, поначалу я сильно страдала, скучала и обижалась, но потом привыкла. Когда Клара вернулась, и позже, когда мои родители уехали, я искренне старалась сблизиться с Кларой, но она не существовала в отдельности от своего мужа, была его приложением. Я часто обижалась на нее, в ее словах я всегда оказывалась неправой, всегда была хуже кого-то. Это уже потом я поняла, что это были не ее слова и не ее мнение, а то, что принуждал ее говорить мне Вайцман, прикладывающий огромные усилия, чтобы я не общалась со своей тетей. Но когда ее муж умер и она осталась сама по себе - без его контроля, наши отношения сразу поменялись на теплые и родственные. Только Кларе было сложно поверить, что я смогу ее защитить, а в защите она очень нуждалась. Но главное эмоциональное потрясение для меня было в том, что передо мной открылась бездна, в которой столько лет прожила Клара. Мне стало очень важно не просто обеспечить ей достойное существование в бытовом смысле, нормальный уход, лечение, но подарить ей несколько лет жизни без страданий, с теми радостями, которые доступны в ее возрасте и состоянии здоровья. Я хотела хоть как-то, насколько успею и смогу, компенсировать тот ад, в котором она жила более 30 лет.
К сожалению, я успела очень мало. Как-будто сработал механизм уничтожения, заложенный ее мужем и его родней.
Первым делом я занялась Клариным здоровьем, привела к ней хорошего кардиолога - свою подругу, она внимательно ее осмотрела, скоординировала лечение, дала нужные советы и пообещала мне, что при хорошем стечении обстоятельств Клара еще проживет несколько лет - ее сердце еще имеет запас прочности. Я записала Клару к эндокринологу, она уже несколько лет не была у него на приеме, Вайцман ходил туда вместо нее. Я оборудовала квартиру максимально удобно для нее - убрала препятствия, мешающие ей проходить, выбросила костыль, привезла всякие приспособления - для ходьбы, для кровати, для ванной - чтобы облегчить самые элементарные потребности. Квартира находилась в жутком состоянии, внешне все было прилично, но мебель рассыпалась, она вся была пробита огромными гвоздями, чтобы не разлететься на куски. Кларина кровать рухнула, когда мы вдвоем сели на ее край. Из двух кроватей мой муж соорудил одну, надежную. Кран на кухне чудом не залил соседей, хорошо, что я была там, когда его прорвало, сразу вызвала сантехника. Мы заменили кран на кухне, начали полную переделку санузла - вместо ванны установили удобную душевую кабину с низким поддоном, гигиенический душ, удобный унитаз, надежные поручни повсюду, чтобы за них можно было держаться.
Я отменила унизительную туалетную бумажку и промывание заполненных калосборников, Клара сразу почувствовала облегчение. Купила таблетницу, и каждый день заполняла ее таблетками на сутки, чтобы Клара не путалась при приеме лекарств. Научила ее пользоваться инсулиновой ручкой-шприцем, чтобы она не зависела от других (при жизни мужа он сам делал ей уколы инсулина и выдавал таблетки).
Мы много разговаривали, ей так не хватало таких разговоров - обо всем, на равных, как женщина с женщиной. Смотрели телевизор (она боялась его включить после смерти мужа). Начали выходить на улицу - для Клары это было таким счастьем, она годами сидела взаперти. Иногда ели мороженное - при уколах инсулина это можно, зато сколько удовольствия!
Я не могла все время жить с Кларой, хотя приезжала каждый день, но ей нужен был постоянный присмотр. Через еврейскую благотворительную организацию я нашла ей помощницу, та приезжала 4 раза в неделю, готовила, убиралась. Там же нам подыскивали женщину, которая могла бы жить с Кларой постоянно, частично это оплачивала бы организация, частично мы.
Мы строили планы - когда Клара вступит в наследство, мы продадим обе квартиры - мою и ее и купим одну большую, чтобы жить вместе. Клара очень этого ждала. Она сделала мне доверенность на оформление ее наследственного дела. Тут выяснилось, что Рая уже подала заявление на наследство нотариусу, поэтому нам пришлось идти к тому, кого выбрала она. У Клары были хорошие перспективы полностью получить квартиру, а дачу мы планировали или отдать Рае или продать, чтобы выплатить ей компенсацию за долю в квартире. И все бы у нас получилось. Но.
Кларе поменяли инсулин и схему его приема - без осмотра, еще при Вайцмане. Но выдавать новый инсулин начали через месяц после его смерти. Эндокринолог был в отпуске и запись к нему на прием откладывалась. Инсулин оказался плохого качества, и новая схема Кларе не подходила. У нее начались скачки сахара в крови. Закончилось все тяжелейшей гипогликемической комой. Повезло, что я приехала в этот день рано утром, и Клара смогла открыть мне дверь - она, вопреки моей просьбе, закрывала на ночь дверь не только на ключ, который у меня был, но и на железный засов, который открыть можно было только изнутри - так ее приучил муж.
Первую помощь я оказала ей сама, еще до приезда Скорой: померила сахар и, обнаружив, что он катастрофически низкий, дала выпить сладкую воду. Первая Скорая не справлялась, вызвали подкрепление - приехал очень опытный пожилой врач, он буквально вытащил Клару с того света. Прошло много часов, пока Клара пришла в себя настолько, что ее можно было довезти до больницы. Мы поехали в 20 больницу. Если есть ад на земле, то эндокринология 20 больницы - одно из его отделений. Условия пребывания там чудовищные, и за пациентами там не ухаживают, все манипуляции или делают родственники, или не делает никто. Но инсулин вернули прежний, уход осуществляла я, и через 3 недели Клару стали готовить к выписке домой.
Вечером, накануне выписки, у Клары произошел инфаркт. Это был уже не первый ее инфаркт, а события последних месяцев и вызванная ими депрессия (Клара в больнице пыталась покончить с собой) - привели к еще одному. Но ее можно было спасти, если бы кто-то попытался это сделать. К ней в больнице никто не подошел, хотя соседки по палате сообщили на пост о том, что Клара упала без сознания (они же и подняли ее на кровать). Первую медицинскую помощь Кларе оказали только на следующий день, когда я утром приехала в больницу и увидела Клару, лежащую в полубессознательном состоянии и всю в собственной рвоте. То, что это инфаркт, а не еще одна кома, выяснили только к 4 часам вечера. К этому моменту у Клары уже начался массированный оттек легких, и в 11 вечера, в кардиореанимации, куда меня не пустили, она скончалась. Это было 15 августа. Жертва пережила своего мучителя только на 2,5 месяца.
Потом было много грязи, подлости, боли и ужаса, связанных с похоронами, с установкой памятника, с попыткой получить документы на захоронение Клары и бабушки. Вкратце: Клару я похоронила в могилу ее мужа, так как ее обманули и сказали, что она покупает место для двойного захоронения, и она захотела быть там похороненной, хотя раньше всегда говорила, что хочет быть похороненной со своей матерью, моей бабушкой, чья могила находится на том же Салтыковском еврейском кладбище. Место оказалось не двойное, а меньше одноместного. В итоге все же захоронение состоялось, естественно, за мой счет. И тут Рая заявляет, что ее родственники собрали деньги на памятник ее отцу, и они будут ставить памятник только ему. А Клара? Места для второго памятника там не было, можно было сделать только один памятник на двоих. Я сказала, что не позволю сделать памятник одному Вайцману, тем более что Вайцмана хоронила Клара, а ее хоронила я, и документы все будут у меня. И тогда Рая через мою дальнюю родственницу (шалаву, работавшую в похоронном отделе МВД), договорилась с мерзавцем, державшим в своих руках Салтыковское еврейское кладбище, что документы он мне не отдаст. Заодно он не отдал мне документы на могилу бабушки, которые я ему передала, чтобы переписать их с Клариного имени на свое.
Были суды, прокуратура, телеэфир, обращение в еврейскую общину и много еще всякого разного. Через два года я смогла получить документы и установить памятник - на двоих. Хотя, я бы хотела, чтобы Клара была захоронена с бабушкой, и памятник я бы поставила им обеим, тем более что памятник бабушке мне не нравится, там очень неудачный ее портрет. Но как сложилось, так сложилось, мне бы никогда не пришло в голову на могиле, где похоронены два человека, поставить памятник только одному из них.
Какова судьба денег, собранных родственниками Вайцмана на его памятник, мне не ведомо.
Недавно я увидела на странице Фейсбука старшей внучки Бориса Вайцмана пост про дедушку, с фотографией поставленного мной на его могиле памятника. Фотография была сделана так, чтобы виден был один Вайцман, Клару внучка обрезала.
После смерти Клары у меня осталась до сих пор не утихающая боль из-за того, что я так и не смогла ничего толком для нее сделать. Я никак не могу смириться с тем, что ее, в сущности, убила врачебная халатность и ненависть родни мужа, и что она так и не пожила в радости и покое.
Я год ходила к психологу, пытаясь как-то пережить все это, психолог говорит, что я так близко к сердцу воспринимаю Кларину судьбу и ее смерть, потому что ассоциирую ее с собой. Не знаю, насколько права психолог, моя судьба мало похожа на Кларину, но она права в том, что все это для меня очень личное и очень болезненное. Поэтому так больно мне от того, как все это восприняла моя мама.
Клара составила завещание, в котором все, ей принадлежащее, оставила мне. Это был ее выбор и ее воля. По закону у нее была одна наследница - родная сестра - моя мама. Но меня не удивляет, что Клара не захотела оставить маму своей наследницей. Они никогда не были дружны и душевно близки друг другу. Это было заметно и по тому, как мама отзывалась о Кларе, и как Клара отзывалась о маме. Это мне было также ясно из того, что мама игнорировала не только рассказы Клары о своих проблемах с Вайцманом, но даже мои рассказы о том, что я сама наблюдала (например, у них на даче), она пропускала это мимо ушей, всегда вставая на сторону Клариного мужа.
А я была любимой племянницей до ее рокового замужества, я была рядом те 15 лет, когда родная сестра была далеко. Я ее понимала и сочувствовала. Я оказалась единственным близким человеком, кто ее не предал. Я заботилась о ней и защищала от всех врагов, которых у нее к концу жизни оказалось так много. И я была с ней искренней и честной, и она это чувствовала. Я бы точно также заботилась о ней и защищала ее, если бы она не писала этого завещания. Поэтому моя совесть чиста.
Но мама рассудила иначе. Она считала, что только она должна быть наследницей своей сестры. Узнав, что я Кларина наследница, она много ругалась со мной, обвиняла меня в том, что я обманом получила наследство, что я заставила Клару написать завещание, что мне повезло: «всего-то 2 месяца поухаживала за больным человеком и получила наследство». Мама считала, что я проявила хитрость, ловкость, лицемерие, вспоминала, что я ссорилась с Кларой, что Клара ей на меня жаловалась. Она категорически отказывалась признать, что у меня с Кларой могли быть свои отношения, независимо от нее, что мы могли испытывать друг к другу какие-то чувства.
Это было так несправедливо, так незаслуженно и так обидно, что каждая моя попытка что-то объяснить маме заканчивалась тем, что я просто прекращала разговор. Поэтому после 2008 года я долго не ездила к маме, и поехала только в начале 2017, когда мама попала в больницу с отеком легких.
При этом я все равно помогала маме, как могла. Сразу после Клариной смерти в ее доме оставались 2 тысячи долларов, и я переслала их маме. Остальное наследство еще надо было получить. А я до сих пор его до конца не получила. Это только у Клары было преимущество на получение квартиры, у меня его нет (как не было бы и у мамы). Мне принадлежит ¾ доли квартиры (той самой, в Отрадном, с низкими потолками и 6-метровой кухней), а ¼ доля принадлежит дочери Вайцмана. И я не смогла ни путем мирового соглашения, ни через суд решить с ней квартирный спор, потому что она совершенно не договороспособный человек (уже немолодая женщина с интеллектом капризного ребенка, живущего по принципу: я хочу или я не хочу). Она прописалась на принадлежащих ей 7 метрах, и я не могу ничего с этой квартирой сделать, ни сдать ее, ни продать. Я могу в ней жить. Но, до сих пор не живу. Во-первых, у меня с ней связаны тяжелые воспоминания, во-вторых, я не люблю этот район, в-третьих, квартира находилась в настолько убитом состоянии, что жить в ней было нельзя. Потихонечку, годами, по мере появления средств, мы сделали там ремонт. Причем, сначала мы планировали минимальный ремонт, но когда стали обдирать стены и пол, там такое оказалось, что пришлось все ломать, заделывать дыры, ведущие прямо на улицу, выгребать тонны мусора из-под паркетной доски, полностью менять трубы, проводку, перекладывать пол, выравнивать стены, утеплять санузел. Сейчас ремонт почти окончен, осталось немного, но и деньги закончились. Так что пока я только оплачиваю ЖКУ и налоги за эту квартиру. Чем я могла поделиться с мамой? Своими расходами? С дачным участком получилось еще хуже. Рая вообще не стала оформлять на себя свою ¼ долю, она до сих пор числится за ее отцом, умершим в 2009 г. Продать его у меня не получается, с таким обременением никто покупать не хочет. Но налоги я платить должна, а кадастровая стоимость, по которой начисляют налоги, сейчас выше рыночной. Ездить в Калужскую область для нас не по силам. Так что дача - это исключительно расходы.
Но все эти объяснения мама пропускала мимо ушей. Поначалу я думала, что ее накручивает моя сестра Света, ведь она стараниями своего мужа-алкоголика осталась бездомной и вынуждена снимать жилье. Правда, моей вины в этом нет. Но Света ни разу ничего не высказала мне на этот счет.
Со временем страсти поутихли, и мы с мамой перестали касаться этой темы. Но когда я поехала прошлой зимой в Израиль, то эта тема возникал вновь.
Мы с Шарон вдвоем были у мамы в больнице, ей уже было намного лучше, и она готовилась к выписке через несколько дней. И вдруг в разговоре вновь вылезла тема моего наследства. И мама вновь сказала мне что-то обидное. Я встала и молча вышла из палаты. А в коридоре разрыдалась. Шарон прибежала ко мне, попыталась меня успокоить, потом вернулась к маме в палату. На улице в машине нас ждала Света. Я села к ней в машину, все еще плача. Света попыталась меня резко одернуть, но я ответила, что если человек плачет, бесчеловечно заставлять его прекратить, надо дать возможность выплакаться. Потом, немного успокоившись, я сказала сестре, какая замечательная, умная и чуткая у нее старшая дочь, она и меня постаралась поддержать, и к бабушке вернулась, чтобы ее тоже успокоить. Ведь я несмотря на обиду переживала за маму, и была благодарна Шарон за то, что она решила побыть с ней подольше.
На следующий день я к маме не поехала, обида была еще слишком сильна. А еще через день мама уже вернулась домой. Но между нами так и остался небольшой холодок отчуждения, мы так и не поговорили по душам до самого моего отъезда. Может быть, времени не хватило, может быть, что-то еще помешало.
Потом, общаясь по телефону, мы больше не возвращались к этой теме.
Поэтому, узнав, что мама в тяжелом состоянии и, возможно, при смерти, я так рвалась с ней увидеться. Приехать я могла всего на несколько дней, потому что Лиза тогда работала и возвращалась домой поздно вечером, а больше нескольких дней муж с внуком не выдержал бы, инфаркт его сильно подкосил. И денег у меня совсем не было. Но я все равно начала искать билеты на самолет, пытаясь найти самый дешевый вариант, даже не подумав, где возьму деньги на билеты. Была уверена, что найду.
Но реакция родной сестры меня ошеломила и подкосила, она предложила мне снять гостиницу или арендовать квартиру, написав мне: «Я тебя не могу принять у себя».
Всплыла и тема наследства, как же без нее: «Я помну когда мама просила помочь мнекогда ты записала квартиру на себя и забрала все Кларины деньги.на что ты ответила твоя Света прорва.я занимаюсь родителями уже 17 лет и твоя медвежья помощь мне не нужна.ты всегда быластрашной эгоисткой.я сама занимаюсь мамой и делаю все возможное для нее.а от тебя никакой помощи».
Но ведь прошло 9 лет, не могло же это спустя столько времени стать причиной разрыва отношений сестры со мной? Год назад она сама звала меня приехать. Значит, случилось что-то еще, недавно.
В начале 2017 мама собирала документы для получения компенсации из Германии. Она и ко мне обращалась, нет ли у меня каких-то бумаг, оставшихся от Клары. Но у меня была только такая же справка из эвакуации, которая была и у мамы, поэтому помочь я ей не смогла. А больше и не спрашивала, получила она эту компенсацию или нет. Я вообще никогда не спрашивала родителей о таких вещах, потому что меня это не касается, а считать чужие деньги у меня привычки нет.
Если мама все же оформила эти документы, она должна была получить 5 тысяч евро (я слышала про эту сумму, т.к. бабушка мужа тоже должна была получить такую компенсацию, но умерла раньше).
Неужели, все дело в этих 5 тысячах? Сестра боялась моего приезда из-за этих денег?
Я так разгневана на нее, что даже подумала, а не подать ли мне заявление на наследство через консульство, чтобы забрать половину?
Но никакого наследства нет, уверена, что все деньги, которые были на мамином счету, сестра сняла заранее, пока мама была в коме.
Так что пусть живет с этим грузом. Не думаю, что он сделает ее счастливее.
8 декабря 2017 г. - 20 февраля 2018 г.
(окончание)
31 мая 2009 г. Борис Вайцман умер. Хотя он был на 8 лет старше Клары, он был уверен, что переживет жену, ждал ее смерти и готовился к ней. Но судьба распорядилась иначе. Умер он без страданий. Пришел домой, лег на кровать и потерял сознание. Три дня провел в коме и скончался в реанимации 20 больницы.
Почему-то мне за несколько месяцев до этих событий стали часто снится Клара и Борис, хотя раньше я такого не замечала. Мы снова были в ссоре стараниями Клариного мужа, и от меня тщательно скрывали факт его смерти. Но проговорилась двоюродная сестра моего мужа. Я тут же поехала к Кларе. В квартире было битком народу - съехались родственники Вайцмана из Тулы, из Израиля, из Америки. Клара сидела на краешке дивана всеми забытая и очень напуганная. Они уже все решили за нее - отвезут ее в Израиль в дом престарелых, а все имущество достанется Раечке.
У Клары, как и у мамы, было очень больное сердце, а еще тяжелая форма сахарного диабета и куча сопутствующих заболеваний. Поэтому я первым делом постаралась оказать ей помощь - дала успокоительное лекарство, уложила в кровать, сидела рядом с ней, пытаясь ее успокоить и объяснить, что она не одна, что я рядом и сумею ее защитить.
Хорошо, что я приехала с мужем - кто-то из родственников Вайцмана, кажется, примчавшийся из Израиля, попытался меня побить, когда я вышла на кухню.
Хоронили Вайцмана и устраивали поминки за Кларин счет. При этом обращались к ней, только требуя денег. Я приезжала каждый день, чтобы ухаживать за Кларой, она даже помыться не могла сама, в ванной все было устроено так, что залезть в нее она могла только с посторонней помощью. А потом все родственники мужа разъехались и осталась одна Рая - караулить имущество. Издевалась она над Кларой по страшному, уже ничего и никого не стесняясь. Кричала, что выгонит ее на улицу, и она умрет с голоду под забором. Со мной Рая не разговаривала, хотя я приезжала почти каждый день, чтобы помыть Клару, убраться, приготовить ей еду, проследить, правильно ли она принимает лекарства. Рая же целыми днями сидела и полировала свои ногти.
Я не знаю, где Клара нашла силы и мужество, но однажды, примерно через месяц после смерти мужа, она позвонила мне и попросила срочно приехать и обязательно вместе с мужем. Когда мы приехали, Рая, зеленная от злости, собирала чемоданы. Клара ее выгнала. Как только за ней закрылась дверь, Клара попросила моего мужа сразу же сменить дверные замки, потому что всерьез опасалась любого злодейства от «доченьки».
Не знаю, смогу ли я объяснить то, что для меня является очевидным - маме я не смогла объяснить - что для меня значила и продолжает значить Клара. Первые 7 лет моей жизни она была одним из главных людей в моей судьбе. Потом надолго выпала из нее - причем, поначалу я сильно страдала, скучала и обижалась, но потом привыкла. Когда Клара вернулась, и позже, когда мои родители уехали, я искренне старалась сблизиться с Кларой, но она не существовала в отдельности от своего мужа, была его приложением. Я часто обижалась на нее, в ее словах я всегда оказывалась неправой, всегда была хуже кого-то. Это уже потом я поняла, что это были не ее слова и не ее мнение, а то, что принуждал ее говорить мне Вайцман, прикладывающий огромные усилия, чтобы я не общалась со своей тетей. Но когда ее муж умер и она осталась сама по себе - без его контроля, наши отношения сразу поменялись на теплые и родственные. Только Кларе было сложно поверить, что я смогу ее защитить, а в защите она очень нуждалась. Но главное эмоциональное потрясение для меня было в том, что передо мной открылась бездна, в которой столько лет прожила Клара. Мне стало очень важно не просто обеспечить ей достойное существование в бытовом смысле, нормальный уход, лечение, но подарить ей несколько лет жизни без страданий, с теми радостями, которые доступны в ее возрасте и состоянии здоровья. Я хотела хоть как-то, насколько успею и смогу, компенсировать тот ад, в котором она жила более 30 лет.
К сожалению, я успела очень мало. Как-будто сработал механизм уничтожения, заложенный ее мужем и его родней.
Первым делом я занялась Клариным здоровьем, привела к ней хорошего кардиолога - свою подругу, она внимательно ее осмотрела, скоординировала лечение, дала нужные советы и пообещала мне, что при хорошем стечении обстоятельств Клара еще проживет несколько лет - ее сердце еще имеет запас прочности. Я записала Клару к эндокринологу, она уже несколько лет не была у него на приеме, Вайцман ходил туда вместо нее. Я оборудовала квартиру максимально удобно для нее - убрала препятствия, мешающие ей проходить, выбросила костыль, привезла всякие приспособления - для ходьбы, для кровати, для ванной - чтобы облегчить самые элементарные потребности. Квартира находилась в жутком состоянии, внешне все было прилично, но мебель рассыпалась, она вся была пробита огромными гвоздями, чтобы не разлететься на куски. Кларина кровать рухнула, когда мы вдвоем сели на ее край. Из двух кроватей мой муж соорудил одну, надежную. Кран на кухне чудом не залил соседей, хорошо, что я была там, когда его прорвало, сразу вызвала сантехника. Мы заменили кран на кухне, начали полную переделку санузла - вместо ванны установили удобную душевую кабину с низким поддоном, гигиенический душ, удобный унитаз, надежные поручни повсюду, чтобы за них можно было держаться.
Я отменила унизительную туалетную бумажку и промывание заполненных калосборников, Клара сразу почувствовала облегчение. Купила таблетницу, и каждый день заполняла ее таблетками на сутки, чтобы Клара не путалась при приеме лекарств. Научила ее пользоваться инсулиновой ручкой-шприцем, чтобы она не зависела от других (при жизни мужа он сам делал ей уколы инсулина и выдавал таблетки).
Мы много разговаривали, ей так не хватало таких разговоров - обо всем, на равных, как женщина с женщиной. Смотрели телевизор (она боялась его включить после смерти мужа). Начали выходить на улицу - для Клары это было таким счастьем, она годами сидела взаперти. Иногда ели мороженное - при уколах инсулина это можно, зато сколько удовольствия!
Я не могла все время жить с Кларой, хотя приезжала каждый день, но ей нужен был постоянный присмотр. Через еврейскую благотворительную организацию я нашла ей помощницу, та приезжала 4 раза в неделю, готовила, убиралась. Там же нам подыскивали женщину, которая могла бы жить с Кларой постоянно, частично это оплачивала бы организация, частично мы.
Мы строили планы - когда Клара вступит в наследство, мы продадим обе квартиры - мою и ее и купим одну большую, чтобы жить вместе. Клара очень этого ждала. Она сделала мне доверенность на оформление ее наследственного дела. Тут выяснилось, что Рая уже подала заявление на наследство нотариусу, поэтому нам пришлось идти к тому, кого выбрала она. У Клары были хорошие перспективы полностью получить квартиру, а дачу мы планировали или отдать Рае или продать, чтобы выплатить ей компенсацию за долю в квартире. И все бы у нас получилось. Но.
Кларе поменяли инсулин и схему его приема - без осмотра, еще при Вайцмане. Но выдавать новый инсулин начали через месяц после его смерти. Эндокринолог был в отпуске и запись к нему на прием откладывалась. Инсулин оказался плохого качества, и новая схема Кларе не подходила. У нее начались скачки сахара в крови. Закончилось все тяжелейшей гипогликемической комой. Повезло, что я приехала в этот день рано утром, и Клара смогла открыть мне дверь - она, вопреки моей просьбе, закрывала на ночь дверь не только на ключ, который у меня был, но и на железный засов, который открыть можно было только изнутри - так ее приучил муж.
Первую помощь я оказала ей сама, еще до приезда Скорой: померила сахар и, обнаружив, что он катастрофически низкий, дала выпить сладкую воду. Первая Скорая не справлялась, вызвали подкрепление - приехал очень опытный пожилой врач, он буквально вытащил Клару с того света. Прошло много часов, пока Клара пришла в себя настолько, что ее можно было довезти до больницы. Мы поехали в 20 больницу. Если есть ад на земле, то эндокринология 20 больницы - одно из его отделений. Условия пребывания там чудовищные, и за пациентами там не ухаживают, все манипуляции или делают родственники, или не делает никто. Но инсулин вернули прежний, уход осуществляла я, и через 3 недели Клару стали готовить к выписке домой.
Вечером, накануне выписки, у Клары произошел инфаркт. Это был уже не первый ее инфаркт, а события последних месяцев и вызванная ими депрессия (Клара в больнице пыталась покончить с собой) - привели к еще одному. Но ее можно было спасти, если бы кто-то попытался это сделать. К ней в больнице никто не подошел, хотя соседки по палате сообщили на пост о том, что Клара упала без сознания (они же и подняли ее на кровать). Первую медицинскую помощь Кларе оказали только на следующий день, когда я утром приехала в больницу и увидела Клару, лежащую в полубессознательном состоянии и всю в собственной рвоте. То, что это инфаркт, а не еще одна кома, выяснили только к 4 часам вечера. К этому моменту у Клары уже начался массированный оттек легких, и в 11 вечера, в кардиореанимации, куда меня не пустили, она скончалась. Это было 15 августа. Жертва пережила своего мучителя только на 2,5 месяца.
Потом было много грязи, подлости, боли и ужаса, связанных с похоронами, с установкой памятника, с попыткой получить документы на захоронение Клары и бабушки. Вкратце: Клару я похоронила в могилу ее мужа, так как ее обманули и сказали, что она покупает место для двойного захоронения, и она захотела быть там похороненной, хотя раньше всегда говорила, что хочет быть похороненной со своей матерью, моей бабушкой, чья могила находится на том же Салтыковском еврейском кладбище. Место оказалось не двойное, а меньше одноместного. В итоге все же захоронение состоялось, естественно, за мой счет. И тут Рая заявляет, что ее родственники собрали деньги на памятник ее отцу, и они будут ставить памятник только ему. А Клара? Места для второго памятника там не было, можно было сделать только один памятник на двоих. Я сказала, что не позволю сделать памятник одному Вайцману, тем более что Вайцмана хоронила Клара, а ее хоронила я, и документы все будут у меня. И тогда Рая через мою дальнюю родственницу (шалаву, работавшую в похоронном отделе МВД), договорилась с мерзавцем, державшим в своих руках Салтыковское еврейское кладбище, что документы он мне не отдаст. Заодно он не отдал мне документы на могилу бабушки, которые я ему передала, чтобы переписать их с Клариного имени на свое.
Были суды, прокуратура, телеэфир, обращение в еврейскую общину и много еще всякого разного. Через два года я смогла получить документы и установить памятник - на двоих. Хотя, я бы хотела, чтобы Клара была захоронена с бабушкой, и памятник я бы поставила им обеим, тем более что памятник бабушке мне не нравится, там очень неудачный ее портрет. Но как сложилось, так сложилось, мне бы никогда не пришло в голову на могиле, где похоронены два человека, поставить памятник только одному из них.
Какова судьба денег, собранных родственниками Вайцмана на его памятник, мне не ведомо.
Недавно я увидела на странице Фейсбука старшей внучки Бориса Вайцмана пост про дедушку, с фотографией поставленного мной на его могиле памятника. Фотография была сделана так, чтобы виден был один Вайцман, Клару внучка обрезала.
После смерти Клары у меня осталась до сих пор не утихающая боль из-за того, что я так и не смогла ничего толком для нее сделать. Я никак не могу смириться с тем, что ее, в сущности, убила врачебная халатность и ненависть родни мужа, и что она так и не пожила в радости и покое.
Я год ходила к психологу, пытаясь как-то пережить все это, психолог говорит, что я так близко к сердцу воспринимаю Кларину судьбу и ее смерть, потому что ассоциирую ее с собой. Не знаю, насколько права психолог, моя судьба мало похожа на Кларину, но она права в том, что все это для меня очень личное и очень болезненное. Поэтому так больно мне от того, как все это восприняла моя мама.
Клара составила завещание, в котором все, ей принадлежащее, оставила мне. Это был ее выбор и ее воля. По закону у нее была одна наследница - родная сестра - моя мама. Но меня не удивляет, что Клара не захотела оставить маму своей наследницей. Они никогда не были дружны и душевно близки друг другу. Это было заметно и по тому, как мама отзывалась о Кларе, и как Клара отзывалась о маме. Это мне было также ясно из того, что мама игнорировала не только рассказы Клары о своих проблемах с Вайцманом, но даже мои рассказы о том, что я сама наблюдала (например, у них на даче), она пропускала это мимо ушей, всегда вставая на сторону Клариного мужа.
А я была любимой племянницей до ее рокового замужества, я была рядом те 15 лет, когда родная сестра была далеко. Я ее понимала и сочувствовала. Я оказалась единственным близким человеком, кто ее не предал. Я заботилась о ней и защищала от всех врагов, которых у нее к концу жизни оказалось так много. И я была с ней искренней и честной, и она это чувствовала. Я бы точно также заботилась о ней и защищала ее, если бы она не писала этого завещания. Поэтому моя совесть чиста.
Но мама рассудила иначе. Она считала, что только она должна быть наследницей своей сестры. Узнав, что я Кларина наследница, она много ругалась со мной, обвиняла меня в том, что я обманом получила наследство, что я заставила Клару написать завещание, что мне повезло: «всего-то 2 месяца поухаживала за больным человеком и получила наследство». Мама считала, что я проявила хитрость, ловкость, лицемерие, вспоминала, что я ссорилась с Кларой, что Клара ей на меня жаловалась. Она категорически отказывалась признать, что у меня с Кларой могли быть свои отношения, независимо от нее, что мы могли испытывать друг к другу какие-то чувства.
Это было так несправедливо, так незаслуженно и так обидно, что каждая моя попытка что-то объяснить маме заканчивалась тем, что я просто прекращала разговор. Поэтому после 2008 года я долго не ездила к маме, и поехала только в начале 2017, когда мама попала в больницу с отеком легких.
При этом я все равно помогала маме, как могла. Сразу после Клариной смерти в ее доме оставались 2 тысячи долларов, и я переслала их маме. Остальное наследство еще надо было получить. А я до сих пор его до конца не получила. Это только у Клары было преимущество на получение квартиры, у меня его нет (как не было бы и у мамы). Мне принадлежит ¾ доли квартиры (той самой, в Отрадном, с низкими потолками и 6-метровой кухней), а ¼ доля принадлежит дочери Вайцмана. И я не смогла ни путем мирового соглашения, ни через суд решить с ней квартирный спор, потому что она совершенно не договороспособный человек (уже немолодая женщина с интеллектом капризного ребенка, живущего по принципу: я хочу или я не хочу). Она прописалась на принадлежащих ей 7 метрах, и я не могу ничего с этой квартирой сделать, ни сдать ее, ни продать. Я могу в ней жить. Но, до сих пор не живу. Во-первых, у меня с ней связаны тяжелые воспоминания, во-вторых, я не люблю этот район, в-третьих, квартира находилась в настолько убитом состоянии, что жить в ней было нельзя. Потихонечку, годами, по мере появления средств, мы сделали там ремонт. Причем, сначала мы планировали минимальный ремонт, но когда стали обдирать стены и пол, там такое оказалось, что пришлось все ломать, заделывать дыры, ведущие прямо на улицу, выгребать тонны мусора из-под паркетной доски, полностью менять трубы, проводку, перекладывать пол, выравнивать стены, утеплять санузел. Сейчас ремонт почти окончен, осталось немного, но и деньги закончились. Так что пока я только оплачиваю ЖКУ и налоги за эту квартиру. Чем я могла поделиться с мамой? Своими расходами? С дачным участком получилось еще хуже. Рая вообще не стала оформлять на себя свою ¼ долю, она до сих пор числится за ее отцом, умершим в 2009 г. Продать его у меня не получается, с таким обременением никто покупать не хочет. Но налоги я платить должна, а кадастровая стоимость, по которой начисляют налоги, сейчас выше рыночной. Ездить в Калужскую область для нас не по силам. Так что дача - это исключительно расходы.
Но все эти объяснения мама пропускала мимо ушей. Поначалу я думала, что ее накручивает моя сестра Света, ведь она стараниями своего мужа-алкоголика осталась бездомной и вынуждена снимать жилье. Правда, моей вины в этом нет. Но Света ни разу ничего не высказала мне на этот счет.
Со временем страсти поутихли, и мы с мамой перестали касаться этой темы. Но когда я поехала прошлой зимой в Израиль, то эта тема возникал вновь.
Мы с Шарон вдвоем были у мамы в больнице, ей уже было намного лучше, и она готовилась к выписке через несколько дней. И вдруг в разговоре вновь вылезла тема моего наследства. И мама вновь сказала мне что-то обидное. Я встала и молча вышла из палаты. А в коридоре разрыдалась. Шарон прибежала ко мне, попыталась меня успокоить, потом вернулась к маме в палату. На улице в машине нас ждала Света. Я села к ней в машину, все еще плача. Света попыталась меня резко одернуть, но я ответила, что если человек плачет, бесчеловечно заставлять его прекратить, надо дать возможность выплакаться. Потом, немного успокоившись, я сказала сестре, какая замечательная, умная и чуткая у нее старшая дочь, она и меня постаралась поддержать, и к бабушке вернулась, чтобы ее тоже успокоить. Ведь я несмотря на обиду переживала за маму, и была благодарна Шарон за то, что она решила побыть с ней подольше.
На следующий день я к маме не поехала, обида была еще слишком сильна. А еще через день мама уже вернулась домой. Но между нами так и остался небольшой холодок отчуждения, мы так и не поговорили по душам до самого моего отъезда. Может быть, времени не хватило, может быть, что-то еще помешало.
Потом, общаясь по телефону, мы больше не возвращались к этой теме.
Поэтому, узнав, что мама в тяжелом состоянии и, возможно, при смерти, я так рвалась с ней увидеться. Приехать я могла всего на несколько дней, потому что Лиза тогда работала и возвращалась домой поздно вечером, а больше нескольких дней муж с внуком не выдержал бы, инфаркт его сильно подкосил. И денег у меня совсем не было. Но я все равно начала искать билеты на самолет, пытаясь найти самый дешевый вариант, даже не подумав, где возьму деньги на билеты. Была уверена, что найду.
Но реакция родной сестры меня ошеломила и подкосила, она предложила мне снять гостиницу или арендовать квартиру, написав мне: «Я тебя не могу принять у себя».
Всплыла и тема наследства, как же без нее: «Я помну когда мама просила помочь мнекогда ты записала квартиру на себя и забрала все Кларины деньги.на что ты ответила твоя Света прорва.я занимаюсь родителями уже 17 лет и твоя медвежья помощь мне не нужна.ты всегда быластрашной эгоисткой.я сама занимаюсь мамой и делаю все возможное для нее.а от тебя никакой помощи».
Но ведь прошло 9 лет, не могло же это спустя столько времени стать причиной разрыва отношений сестры со мной? Год назад она сама звала меня приехать. Значит, случилось что-то еще, недавно.
В начале 2017 мама собирала документы для получения компенсации из Германии. Она и ко мне обращалась, нет ли у меня каких-то бумаг, оставшихся от Клары. Но у меня была только такая же справка из эвакуации, которая была и у мамы, поэтому помочь я ей не смогла. А больше и не спрашивала, получила она эту компенсацию или нет. Я вообще никогда не спрашивала родителей о таких вещах, потому что меня это не касается, а считать чужие деньги у меня привычки нет.
Если мама все же оформила эти документы, она должна была получить 5 тысяч евро (я слышала про эту сумму, т.к. бабушка мужа тоже должна была получить такую компенсацию, но умерла раньше).
Неужели, все дело в этих 5 тысячах? Сестра боялась моего приезда из-за этих денег?
Я так разгневана на нее, что даже подумала, а не подать ли мне заявление на наследство через консульство, чтобы забрать половину?
Но никакого наследства нет, уверена, что все деньги, которые были на мамином счету, сестра сняла заранее, пока мама была в коме.
Так что пусть живет с этим грузом. Не думаю, что он сделает ее счастливее.
8 декабря 2017 г. - 20 февраля 2018 г.