Худграф. Продолжение.
Я знаю, что никто так не сочиняет рассказки, с такими перерывами:) Но главное ведь, продолжить хоть когда-нибудь?
Предыдущие части здесь. Отдельно снова предупреждаю: история и герои выдуманы, у нас даже худграфа не было.
Лето катилось, как каждое каникульное лето. Родители на дачах, город пустынен и при этом никогда не знаешь, кого встретишь и где окажешься, всего лишь выйдя утром в булочную. В булочную я, правда, вышла вечером, и тут же встретила на углу близнецов, братьев Аньки. Они неожиданно чрезвычайно обрадовались и закричали: Катерина! Ты-то нам и нужна! Ты же говоришь по-немецки?
В детстве мама водила меня к своей бывшей учительнице немецкого, сухарно-кружевной старушке, и та меня учила стишкам и вежливым разговорам. В школе я учила английский, но в институте попала почему-то в немецкую группу. Нас мучали текстами про Дюрера и статьями из газеток, но говорить так и не научили.
Так что я с чистой совестью отказалась от приписываемого мне умения. Но братья не унимались. Оказалось, что они развлекают какого-то бизнесмена из Германии и завтра везут его показать настоящую dacthu по реке на «метеоре» и им позарез нужна а) женская компания и б) говорящая по-немецки. Они так вдвоем запудрили мне мозги громкими уговорами, что я неожиданно согласилась.
Анька, как оказалось, проводила лето у родственников в Одессе, а я им была практически как сестра, в один голос утверждали братья.
Бизнесмена звали Томас, братья встретили его на большой выставке бумажной промышленности, он приехал от фирмы, производящей бумагу. Близнецы к этому времени подобрали под себя и реорганизовали магазинчик при союзе художников и торговали там всякими художественными товарами и красками. С Томасом они задружились, сначала на предмет прямых поставок какой-то особой бумаги, дальше уже просто как гиды по городу. Выставка закончилась сегодня, завтра всем дали выходной, вечером у него был поезд, а днем братцы решили его свозить на дикую природу пригородных дач.
Рано утром я стояла, как дурак, в продуваемом арочном пространстве речного вокзала у касс, а братьев все не было. Невдалеке стоял еще человек с холщовым рюкзачком-торбой, я, нервничая, спросила у него сколько времени, думая, что опоздала и метеор ушел без меня. Человек посмотрел на меня бессмысленно и ответил по-немецки. Ну нихт ферштейн-то я поняла. Это был Томас. Он оказался вовсе не пузатым бизнесменом, а довольно молодым человеком, с волосами, будто нарисованными простым карандашом и очень светлыми глазами.
К тому времени, как появились братцы, мы уже болтали на смеси трех языков и я ужасно смеялась. Он умудрялся шутить с невозмутимым видом, только глаза взблескивали, я покатывалась. Я сказала ему, что когда пришла учить немецкий в детстве, знала только из Толстого -«думмер кнабе». Он церемонно раскланялся, приложив руку к животу - да, это я, глюпый малшик.
Братья сгрузили рядом с нами обширный груз и помчались добывать билеты. Мы должны были доплыть до пристани Грушевка, а там нас встретит матерый человечище Федор. Про Федора нам рассказывали с восторгом, он всегда, даже голым, ходил в галстуке и у него была дача со всеми удобствами, и «представь, у него там в гостиной вместо дивана стоит ряд самолетных кресел!»
Томаса все восхищало - проверка билетов, то, как кто-то, прискучав в очереди, пытался влезть на метеор через борт, коричневая слоистая вода за бортом и «дикая природа». Он уверял нас, что в Германии нет «дикой природы», только культурная.
На Грушевке мы вылезли, веселая толпа дачников рванула по неприметным тропкам в прибрежном ракитнике, мы остались ждать. Федора не было. Наверное, он придет встречать следующий «метеор», бодро сказали братья. Припекало, мы торчали на берегу, всматриваясь в просветы ракитника. Выяснилось, что никто из нас не знал, где дача находится. Пришел через сорок минут следующий метеор. Федора не было. Я вообще начала сомневаться в его существовании. Допрошенные братья смущенно сознались, что позвонили ему накануне, слышно было не очень, сообщили ему, что едут и чтобы он ждал их девятичасовым метеором на пристани, и если я прямо ребром вопрос поставлю - нет, теперь они уже не уверены, что говорили с самим Федором...
А здесь тоже хорошо, неожиданно сказал Томас. Мы оглянулись и поняли, что надо каким-то образом выполнить задачу - показать заграничному гостю русскую дачную жизнь. Отойдя от пристани на значительное расстояние, мы разбили лагерь, выпотрошили сумки, разложили газеты и пакеты и на них расставили всю еду, пиво засунули у береговых камней в мокрый песок, чтобы охлаждалось, я свою минералку пила теплой.
От тишины, ора кузнечиков, ленивого цоканья воды на камнях внезапно стало совершенно прекрасно. Заросший травкой берег спускался невысоко,но круто к берегу, с песком и большими плоскими камнями. После еды братья стали учить меня ловить рыбу с пальца - леску надо было намотать на палец и сидеть на корточках прямо у кромки воды, тихонько ее подергивая.
Томас спуститься к воде отказался. Он лег прямо на траву на краю, раскинул руки и закрыл глаза. Сколько ни звали мы его, сколько ни вопила я от восторга при ощущении настойчивого дергания лески, он продолжал лежать, очень довольный с виду, и утверждал,что «активно отдыхает».
Я оступилась в воду, вымокла, поплавала в том же сарафане, поскольку нечего было терять, вылезла, выжимая его на себе, высохла на солнце, а день все не кончался. Про Федора все давно забыли. Я внезапно вспомнила про вечерний поезд Томаса, он отмахнулся, сказав, что решил поехать завтра.
Домой мы вернулись обгоревшие, у Томаса было клубничное лицо, у меня пылали плечи. Я велела ему в гостинице намазаться кефиром и записала на бумажке для буфета: «кефир». Братья были в восторге - и от поездки, и от того, что Томасу понравилось, они орали, что он должен приехать еще и тогда-то мы непременно доедем до Федора и увидим его авиационные кресла в ряд и будем есть воблу, толкали меня в бок и требовали перевести. Мы душевно распрощались с Томасом, я нажелала ему счастливого возвращения домой и снова приглашала приезжать в страну диких дач и активного отдыха.
Ночью я долго не могла уснуть, от дневного солнца на коже теперь меня бил озноб, улечься было больно, кефира у меня самой не было и я просто повязывала плечи мокрым платком. Утром нужно было выбежать за кефиром в молочную лавочку на углу и постараться не ввязаться в очередную авантюру по дороге.
В десять меня разбудил звонок телефона. Я недовольно спросила, какого черта, трубка замолчала, я завопила - да кто это в такую рань?! - Думмер кнабе,- ответила трубка, - принес вам кефир, это лучшее в мире средство от красного носа.
Это был Томас, он звонил снизу от подъезда. Я вытребовала десять минут на одеться, разбираться с ним решила потом. Томас действительно принес кефир, а с ним пакет свежих булочек с изюмом и мелкой сахарно-мучной крошкой на выпуклых спинках. Я еще не спросила его, что он хочет, а мы уже завтракали на кухне, я резала свежие огурцы и мы ели их со сладкой булкой и чаем.
Выяснилось, что он хотел, чтобы я показала ему любые нравящиеся места в городе, не туристские, а такие, которые жители оставляют для себя. Попросив разрешения, он внимательнейшим образом рассмотрел мою комнату - все рисунки, тетради, театральные обрезки ткани, игрушечную собаку по имени Баклажан, книги в шкафу. У вас все не так,- сказал он, - и очень интересно, как это по-другому.
Я надела белую батистовую блузку с длинным рукавом поверх сарафана, чтобы закрыть сгоревшие плечи и мы ушли бродить по городу. Я показала ему деревянные особнячки, дом с ателье, где войдя в подьезд с улицы, нужно было подняться на два этажа и выйти из подъезда во дворе, тайные проходные пути, когда через подобие парка с разбитым фонтаном,входишь в клеенчатую дверь старого домика, выходишь оттуда в коридор конструктивистского здания, а потом через парадную дверь - в самый центр официальной улицы, в офисно одетых прохожих, и дам с сумочками и папками. Еще мы посмотрели на двухэтажный сахарный особняк во дворе моего института, маленький, но царственный, с завитками над фронтоном и кудрявыми буквами моих инициалов на картуше. Я считаю, что это «мой» особняк.
Мы ели мороженое на улице и пытались выудить что-то в автомате с игрушками. У меня уже все мышцы болели от смеха. Повернув в сторону его гостиницы мы прошли через парк с толпами малышни вокруг мелких фонтанчиков прямо из земли и вышли к китайскому телефону. Китайским телефоном мы называли большую белую арку над входом в парк, в сечении она была как буква П, и у нее был секрет. Я поставила Томаса у одного края, внутри этой П, сама встала у другого, мы оба стояли в белых узких нишах, а между нами туда и сюда шли летние люди, и края арки были далеко друг от друга. Томас, - сказала я - ты меня слышишь? Через плечи людей я увидела, как он дернулся от неожиданности. Голос путешествовал по этому желобу над головами и был слышен человеку на той стороне так же внятно и отчетливо, будто в тишине произнесенный в самое ухо.
Это такое волшебное место, - объяснила я ему. - Можно говорить тихо - и только один человек все услышит. - Cool! Я спросила, как ему понравилась прогулка и мой город, непарадный. Я видела, как он кивал головой и шевелил губами, говоря, как понравился. И произнес, как продолжение фразы : uns, heiratest Du mich? Я не поняла, что он сказал, и он повторил тем же легким голосом: Marry me? Его полностью перекрыли прохожие, я в ошеломлении придумывала, что переспросить. Когда люди прошли, я увидела его лицо в тени ниши на той стороне, я ожидала, что он начнет смеяться, и уже готовилась снова начать веселиться самой и произнести «думмер кнабе», но лицо его было весело-спокойным, он поднял вопросительно брови и так же вопросительно кивнул: ну?
Ладно, - сказала я.
Подумала и сказала еще: Okay.
Еще подумала и добавила: Gut.
Предыдущие части здесь. Отдельно снова предупреждаю: история и герои выдуманы, у нас даже худграфа не было.
Лето катилось, как каждое каникульное лето. Родители на дачах, город пустынен и при этом никогда не знаешь, кого встретишь и где окажешься, всего лишь выйдя утром в булочную. В булочную я, правда, вышла вечером, и тут же встретила на углу близнецов, братьев Аньки. Они неожиданно чрезвычайно обрадовались и закричали: Катерина! Ты-то нам и нужна! Ты же говоришь по-немецки?
В детстве мама водила меня к своей бывшей учительнице немецкого, сухарно-кружевной старушке, и та меня учила стишкам и вежливым разговорам. В школе я учила английский, но в институте попала почему-то в немецкую группу. Нас мучали текстами про Дюрера и статьями из газеток, но говорить так и не научили.
Так что я с чистой совестью отказалась от приписываемого мне умения. Но братья не унимались. Оказалось, что они развлекают какого-то бизнесмена из Германии и завтра везут его показать настоящую dacthu по реке на «метеоре» и им позарез нужна а) женская компания и б) говорящая по-немецки. Они так вдвоем запудрили мне мозги громкими уговорами, что я неожиданно согласилась.
Анька, как оказалось, проводила лето у родственников в Одессе, а я им была практически как сестра, в один голос утверждали братья.
Бизнесмена звали Томас, братья встретили его на большой выставке бумажной промышленности, он приехал от фирмы, производящей бумагу. Близнецы к этому времени подобрали под себя и реорганизовали магазинчик при союзе художников и торговали там всякими художественными товарами и красками. С Томасом они задружились, сначала на предмет прямых поставок какой-то особой бумаги, дальше уже просто как гиды по городу. Выставка закончилась сегодня, завтра всем дали выходной, вечером у него был поезд, а днем братцы решили его свозить на дикую природу пригородных дач.
Рано утром я стояла, как дурак, в продуваемом арочном пространстве речного вокзала у касс, а братьев все не было. Невдалеке стоял еще человек с холщовым рюкзачком-торбой, я, нервничая, спросила у него сколько времени, думая, что опоздала и метеор ушел без меня. Человек посмотрел на меня бессмысленно и ответил по-немецки. Ну нихт ферштейн-то я поняла. Это был Томас. Он оказался вовсе не пузатым бизнесменом, а довольно молодым человеком, с волосами, будто нарисованными простым карандашом и очень светлыми глазами.
К тому времени, как появились братцы, мы уже болтали на смеси трех языков и я ужасно смеялась. Он умудрялся шутить с невозмутимым видом, только глаза взблескивали, я покатывалась. Я сказала ему, что когда пришла учить немецкий в детстве, знала только из Толстого -«думмер кнабе». Он церемонно раскланялся, приложив руку к животу - да, это я, глюпый малшик.
Братья сгрузили рядом с нами обширный груз и помчались добывать билеты. Мы должны были доплыть до пристани Грушевка, а там нас встретит матерый человечище Федор. Про Федора нам рассказывали с восторгом, он всегда, даже голым, ходил в галстуке и у него была дача со всеми удобствами, и «представь, у него там в гостиной вместо дивана стоит ряд самолетных кресел!»
Томаса все восхищало - проверка билетов, то, как кто-то, прискучав в очереди, пытался влезть на метеор через борт, коричневая слоистая вода за бортом и «дикая природа». Он уверял нас, что в Германии нет «дикой природы», только культурная.
На Грушевке мы вылезли, веселая толпа дачников рванула по неприметным тропкам в прибрежном ракитнике, мы остались ждать. Федора не было. Наверное, он придет встречать следующий «метеор», бодро сказали братья. Припекало, мы торчали на берегу, всматриваясь в просветы ракитника. Выяснилось, что никто из нас не знал, где дача находится. Пришел через сорок минут следующий метеор. Федора не было. Я вообще начала сомневаться в его существовании. Допрошенные братья смущенно сознались, что позвонили ему накануне, слышно было не очень, сообщили ему, что едут и чтобы он ждал их девятичасовым метеором на пристани, и если я прямо ребром вопрос поставлю - нет, теперь они уже не уверены, что говорили с самим Федором...
А здесь тоже хорошо, неожиданно сказал Томас. Мы оглянулись и поняли, что надо каким-то образом выполнить задачу - показать заграничному гостю русскую дачную жизнь. Отойдя от пристани на значительное расстояние, мы разбили лагерь, выпотрошили сумки, разложили газеты и пакеты и на них расставили всю еду, пиво засунули у береговых камней в мокрый песок, чтобы охлаждалось, я свою минералку пила теплой.
От тишины, ора кузнечиков, ленивого цоканья воды на камнях внезапно стало совершенно прекрасно. Заросший травкой берег спускался невысоко,но круто к берегу, с песком и большими плоскими камнями. После еды братья стали учить меня ловить рыбу с пальца - леску надо было намотать на палец и сидеть на корточках прямо у кромки воды, тихонько ее подергивая.
Томас спуститься к воде отказался. Он лег прямо на траву на краю, раскинул руки и закрыл глаза. Сколько ни звали мы его, сколько ни вопила я от восторга при ощущении настойчивого дергания лески, он продолжал лежать, очень довольный с виду, и утверждал,что «активно отдыхает».
Я оступилась в воду, вымокла, поплавала в том же сарафане, поскольку нечего было терять, вылезла, выжимая его на себе, высохла на солнце, а день все не кончался. Про Федора все давно забыли. Я внезапно вспомнила про вечерний поезд Томаса, он отмахнулся, сказав, что решил поехать завтра.
Домой мы вернулись обгоревшие, у Томаса было клубничное лицо, у меня пылали плечи. Я велела ему в гостинице намазаться кефиром и записала на бумажке для буфета: «кефир». Братья были в восторге - и от поездки, и от того, что Томасу понравилось, они орали, что он должен приехать еще и тогда-то мы непременно доедем до Федора и увидим его авиационные кресла в ряд и будем есть воблу, толкали меня в бок и требовали перевести. Мы душевно распрощались с Томасом, я нажелала ему счастливого возвращения домой и снова приглашала приезжать в страну диких дач и активного отдыха.
Ночью я долго не могла уснуть, от дневного солнца на коже теперь меня бил озноб, улечься было больно, кефира у меня самой не было и я просто повязывала плечи мокрым платком. Утром нужно было выбежать за кефиром в молочную лавочку на углу и постараться не ввязаться в очередную авантюру по дороге.
В десять меня разбудил звонок телефона. Я недовольно спросила, какого черта, трубка замолчала, я завопила - да кто это в такую рань?! - Думмер кнабе,- ответила трубка, - принес вам кефир, это лучшее в мире средство от красного носа.
Это был Томас, он звонил снизу от подъезда. Я вытребовала десять минут на одеться, разбираться с ним решила потом. Томас действительно принес кефир, а с ним пакет свежих булочек с изюмом и мелкой сахарно-мучной крошкой на выпуклых спинках. Я еще не спросила его, что он хочет, а мы уже завтракали на кухне, я резала свежие огурцы и мы ели их со сладкой булкой и чаем.
Выяснилось, что он хотел, чтобы я показала ему любые нравящиеся места в городе, не туристские, а такие, которые жители оставляют для себя. Попросив разрешения, он внимательнейшим образом рассмотрел мою комнату - все рисунки, тетради, театральные обрезки ткани, игрушечную собаку по имени Баклажан, книги в шкафу. У вас все не так,- сказал он, - и очень интересно, как это по-другому.
Я надела белую батистовую блузку с длинным рукавом поверх сарафана, чтобы закрыть сгоревшие плечи и мы ушли бродить по городу. Я показала ему деревянные особнячки, дом с ателье, где войдя в подьезд с улицы, нужно было подняться на два этажа и выйти из подъезда во дворе, тайные проходные пути, когда через подобие парка с разбитым фонтаном,входишь в клеенчатую дверь старого домика, выходишь оттуда в коридор конструктивистского здания, а потом через парадную дверь - в самый центр официальной улицы, в офисно одетых прохожих, и дам с сумочками и папками. Еще мы посмотрели на двухэтажный сахарный особняк во дворе моего института, маленький, но царственный, с завитками над фронтоном и кудрявыми буквами моих инициалов на картуше. Я считаю, что это «мой» особняк.
Мы ели мороженое на улице и пытались выудить что-то в автомате с игрушками. У меня уже все мышцы болели от смеха. Повернув в сторону его гостиницы мы прошли через парк с толпами малышни вокруг мелких фонтанчиков прямо из земли и вышли к китайскому телефону. Китайским телефоном мы называли большую белую арку над входом в парк, в сечении она была как буква П, и у нее был секрет. Я поставила Томаса у одного края, внутри этой П, сама встала у другого, мы оба стояли в белых узких нишах, а между нами туда и сюда шли летние люди, и края арки были далеко друг от друга. Томас, - сказала я - ты меня слышишь? Через плечи людей я увидела, как он дернулся от неожиданности. Голос путешествовал по этому желобу над головами и был слышен человеку на той стороне так же внятно и отчетливо, будто в тишине произнесенный в самое ухо.
Это такое волшебное место, - объяснила я ему. - Можно говорить тихо - и только один человек все услышит. - Cool! Я спросила, как ему понравилась прогулка и мой город, непарадный. Я видела, как он кивал головой и шевелил губами, говоря, как понравился. И произнес, как продолжение фразы : uns, heiratest Du mich? Я не поняла, что он сказал, и он повторил тем же легким голосом: Marry me? Его полностью перекрыли прохожие, я в ошеломлении придумывала, что переспросить. Когда люди прошли, я увидела его лицо в тени ниши на той стороне, я ожидала, что он начнет смеяться, и уже готовилась снова начать веселиться самой и произнести «думмер кнабе», но лицо его было весело-спокойным, он поднял вопросительно брови и так же вопросительно кивнул: ну?
Ладно, - сказала я.
Подумала и сказала еще: Okay.
Еще подумала и добавила: Gut.