Каштанка
Ну вот, не удержалась, бросила дела и записала кусок сочиненного рассказа:) Как всегда, дисклеймер - все герои и события выдуманы, чистая игра воображения. ______________________________________________
Я познакомилась с его женой раньше, чем с ним.
В составе студенческой делегации, еще во время учебы, я поехала в Германию на конференцию по молодежным неформальным объединениям, клубам и организациям - с таким культурным уклоном. Днем мы слушали доклады, разбредались по мастерским, командами делали какие-то проекты и сочиняли документы, а вечером разбредались по клубам веселиться и продолжать общаться.
Так, в самом начале нас привезли в какой-то маленький молодежный клуб, похожий больше всего на клуб при домоуправлении. Большая комната со стенами, выкрашенными голубой краской и увешанными постерами, длинные деревянные столы по стенам, простые деревянные скамейки. Воздух совершенно голубой от дыма - все курят, у каждого в руках банка с пивом. Не успели мы зайти, как я увидела мальчика, с которым днем мы делали проект, и он немедленно повлек меня танцевать. Середина комнаты оставалась пустой, музыка гремела, на этом пятачке дергались и веселились те, кто хотел танцевать. Мы дурачились с ним, то изображая постный и приличный вальс, то ударяясь в какие-то народные кадрили. И вот тогда, кружась и перемещаясь я заметила ее.
Она была постарше нас, сидела одна на лавке у стены, отгороженная столом. У нее были каштановые круглые кудри кольцами, круглое приятное лицо - такое babyface, с округлыми щечками, румяные губы приятно изгибались в улыбке. Аккуратная нарядная блузка, яркий модный шелковый шарфик. Подробности я рассмотрела, когда мы уже приземлились за соседним столом. Она сидела совершенно спокойно, улыбалась приятным изгибом рта, была модно и красиво одета. Но то, что заставило меня ее заметить еще в танце - она сидела совершенно одна. Справа и слева присаживались люди, но они были повернуты спиною к ней, обращаясь наружу, от нее, никто с нею не заговаривал, никто не вовлекал ни во что, хотя вокруг все клубилось.
Я заглядывалась временами на худющего отрешенного Петера, он, сидя рядом со мною, держал одновременно в очень длинных и очень худых пальцах одной руки зажженую сигарету и толстый автоматический карандаш - и набрасывал что-то фантастическое на плотных салфетках ( промокали они плохо, но зато на них можно было рисовать). Меня страшно интриговала эта манера держать в одних и тех же пальцах сигарету и карандаш. Иногда он поражал меня больше - потому что брал этой же рукой стаканчик с кофе и отхлебывал.
Но каждый раз, когда я оглядывалась на незнакомую девушку, меня тревожила странная неправильность этой картины. С нею так никто и не заговаривал, она будто была ограждена плотной стеной невидимости - и я начала подозревать, что она фантом, и вижу его только я одна. Я наблюдала и наблюдала - и удивлялась.
Она была тоже из русской какой-то делегации, я уже научилась выхватывать ее взглядом в залах. И все то же - никто с нею не заигрывал, не болтал, не увлекал ее куда-то. Я видела ее с руководительницей одной из секций - стройной седой, сахарной старушкой, одетой как нарядная дама. Они оживленно беседовали, незнакомка моя охотно помогала ей с бумагами.
Через какое-то время я поняла, какой образ она у меня вызывает . Бумажного цветка - пышного, искусно сделанного, из искусно покрашенной папиросной бумаги, очень похожего на настоящий цветок - но абсолютно без запаха. И несмотря на всю красоту и "настоящесть" пчелы, мотыльки и шмели просто не видят его, его не существует в их мире.
В самом конце этой поездки мы даже познакомились. Она вдруг подошла к нашей девичьей стайке и сказала, так же безмятежно и румяно улыбаясь: Девочки, мне тут дали адрес магазина, огромного и там все за полцены, но ехать нужно на поезде. Кто со мной завтра хочет? У меня есть адрес и я могу вас туда провезти! - и она помахала в воздухе листком.
Поездка подходила к концу, мы все работали и слушали доклады, не все попали в магазины и нужно же было привезти подарки - поэтому компания человек в шесть-семь набралась.
Мы встретились на вокзале, она ловко купила нам билеты и мы загрузились в нужный поезд. Девчонки как-то сгрудились вдоль одного бока вагона, она села у другой строны. И вскоре сказала капризным и уверенным голосом - ну идите же сюда, поговорите со мною, мне скучно! Несколько человек ( и я) перешли на ее сторону, я присела на место напротив, через столик, девочки встали около сидений. Я наполовину из вежливости, наполовину из действительной заинтересованности начала задавать вопросы, она отвечать. А девочки вскоре под разными предлогами как-то поисчезали - кто взять что-то из сумки, кто в туалет - и обратно уже не возвращались. Даже их ничего не тянуло в ее компанию. Я с тоской провожала их взглядами и жалела, что так не стратегично присела - сидящему гораздо сложнее отойти.
Меня что-то неотчетливо поразило тогда, почему-то создало впечатление ее легкой ненормальности, хотя ничего внятно ненормального в ней не было. Я уже потом, обдумав подробнее, поняла - это была вот эта слабая неадекватность ситуации. То она подозвала нас властно - как старшая или как руководительница ( даже учительница) - и при этом ни формального статуса у нее не было, ни кто-либо не испытывал к ней чувства непроизвольного старшинства и уважения. То с капризным видом и интонацией стала просить развлекать ее, ведь ей скуууучно. Это была противоположная поза - хорошенькой и обожаемой маленькой девочки, которая умиляет своими гримасками. Ни никого вокруг не было, кто бы поддерживал такое умиленное чувство. Отсюда и слабый привкус ненормальности - ведь это сумасшедшие абсолютно не ощущают окружения, его отношения и его отклика.
Она часто упоминала что-то о семье, с большой гордостью и с примесью превосходства - и я спросила - наверное, вас очень любили в семье? - Да, ответила она с гордостью, - мой папа, изумительный человек, он очень известный врач, автор работ - и он меня просто обожает. Я всегда была его маленькой принцессой - да-да, меня воспитали как принцессу, все со мною возились. Но я и была всегда в классе лучше всех. - И она пустилась в рассказы, какие именно прекрасные костюмчики у нее были, и как у нее пытались своровать прекрасный заграничный пенал - папа привозил мне все из командировок заграницу.
Мне скоро и от разговора стало бумажно и неинтересно. У нее была хорошая речь, и приятно изгибались румяные губы, и глазки блестели, и красивыми кольцами ложились кудрявые волосы - но я так мечтала избавиться от этого, как от докучной обязанности, смотрела с тоской в сторону болтавших и смеющихся девчонок на той стороне. И думала - ну надо же, ничего неприятного в ней нет, а как-то не хочется тут быть.
Конференция кончилась, записные книжки трещали от адресов новых друзей, кто-то, обливаясь слезами, судорожно целовался на вокзале, кто-то расставался у автобусов, приложив ладони с той и этой стороны стекла друг к другу. Жизнь продолжилась, и Элу ( она именно так себя звала - не Элла, не Эля, а Эла) - я больше никогда не встречала.
После окончания института я пошла работать в музей-квартиру известного поэта. Коллектив там был небольшой, но очень хороший - наверное, по-другому и нельзя в таких мемориальных местах. Из людей более-менее моего возраста там была только одна девушка, года на два старше меня. Мы с нею сошлись не сразу, но на второй год уже душевно подружились. Танечка была какая-то скандинавская героиня. Она была высокая, довольно сильно полная, но очень легко двигавшаяся, свою обширную фигуру маскировала неизменными темными брюками и яркими жилетами поверх. У нее был нежнейший цвет лица, предмет моей неизбывной зависти,и светлые, по плечи постриженные волосы, которые разлетались гладкой шелковой завесой. Вся она была светлая, золотистая, уютная. При этом очень умна, читала массу всего и с даром выдавать цитаты серьезного толка, которые в ситуации выглядели гомерически смешно.
На второй год я стала бывать у нее дома ( страшно полюбила и дом, и родителей ее и сухие песочные пироги с курагой). И вот однажды встретилась там с ее братом. Брат был женат и жил где-то в Европе, он был ценным специалистом на стыке физики и инженерного дела и ездил с контрактами в университеты или на проекты. Приезжал раз в несколько месяцев домой - в командировки, в какие-то научные поездки - и в один из таких приездов я с ним и познакомилась. Он был худой в отличие от Танечки, высокий, с широкими плечами, с таким же цветом песочных волос, и короткой кудрявой более рыжей порослью на щеках. У него был большой нос, он не был красив, но был очень обаятелен, в духе молодого и худого Депардье.
Он пошел меня провожать после вечера у них - семья отрядила, чтобы я надежно добралась до дома. Но вместо этого мы прошли мимо моего дома, потом нарезали круги по набережной небольшого канала и провели за разговорами часа три или четыре. Он сказал, что я очень хорошо слушаю - но это вряд ли, я бы свалила на то, что он интересно рассказывал, а мне было что спросить еще и еще, подкинуть еще и еще тему для обсуждения. Назавтра он уезжал обратно, а я прямо загадала - увижу ли я его еще раз, удастся или еще поговорить.
Он снова приехал месяцев через пять, и Танечка утром сказала мне на работе - Петрушка приехал и прямо рвется с тобой опять погулять, где, говорит, моя любимая собеседница. Я взвилась от радости -и предвкушения разговоров и того, что он обо мне помнил. Так мы начали встречаться и убалтывать друг друга до неворочания языка. Ничего эротического абсолютно в нашей дружбе не было, просто как-то вот подошли мы к друг другу в разговорных делах.
Я иногда даже думала, что нужно записывать на будущее переспективные темы для разговоров. Но всегда забывала и разговор мотался своей собственной жизнью. Мы оба, так совпало, очень любили ходить пешком, и разговаривать под ход было очень удобно. Ходьба, шаг, задает свой ритм разговору.
И вот в таком разговоре на ходу, я как-то подняла тему семьи и спросила, как выглядит его. А я не показывал?- удивился он. Вынул не останавливаясь, широкий бумажник и вытащил оттуда семейное фото. Фото было явно сделано в ателье, у фотографа ( тесть подарил нам съемку, сказал он). На сером, плавно затененном фоне справа сидел он, согнув длинные ноги соломенного чучелка, посередине , уперев ручки в коленки сидел крохотный мальчик с гладкой совершенно соломенно-белой челкой до глаз, а слева, опираясь на одну руку и по русалочьи отведя в сторону обе ноги, сидела, пополневшая и с более короткими волосами, но совершенно узнаваемая, улыбающаяся все теми же приятными изгибами румяного рта Эла.
-Ого! - сказала я. - Я же ее знаю!
Никогда бы не вообразила, что она твоя жена!
- Почему? - спросил он.
- Я с нею встречалась как-то давно. И она была... - мне наверное нужно было притормозить, но на инерции совершенно беспрепятственно текущего нашего обычного разговора я сказала :
- Она была как бумажный пышный цветок - на вид красивый, но без запаха и никого не увлекающий!
Я немедленно смешалась, заглядывая ему в лицо и вдруг увидела, что по нему прошла странная гримаса, вернее тень такого движения - чуть дрогнувшая верхняя губа, дернувшийся нос и на мгновение сведенные брови.
-Бумажный цветок, говоришь... - сказал он с оттенком странной непонятной мне как будто веселости. - Бумажный цветок...
- А рассказывал ли я тебе, как мы познакомились?
_____________________________
продолжение следует
Я познакомилась с его женой раньше, чем с ним.
В составе студенческой делегации, еще во время учебы, я поехала в Германию на конференцию по молодежным неформальным объединениям, клубам и организациям - с таким культурным уклоном. Днем мы слушали доклады, разбредались по мастерским, командами делали какие-то проекты и сочиняли документы, а вечером разбредались по клубам веселиться и продолжать общаться.
Так, в самом начале нас привезли в какой-то маленький молодежный клуб, похожий больше всего на клуб при домоуправлении. Большая комната со стенами, выкрашенными голубой краской и увешанными постерами, длинные деревянные столы по стенам, простые деревянные скамейки. Воздух совершенно голубой от дыма - все курят, у каждого в руках банка с пивом. Не успели мы зайти, как я увидела мальчика, с которым днем мы делали проект, и он немедленно повлек меня танцевать. Середина комнаты оставалась пустой, музыка гремела, на этом пятачке дергались и веселились те, кто хотел танцевать. Мы дурачились с ним, то изображая постный и приличный вальс, то ударяясь в какие-то народные кадрили. И вот тогда, кружась и перемещаясь я заметила ее.
Она была постарше нас, сидела одна на лавке у стены, отгороженная столом. У нее были каштановые круглые кудри кольцами, круглое приятное лицо - такое babyface, с округлыми щечками, румяные губы приятно изгибались в улыбке. Аккуратная нарядная блузка, яркий модный шелковый шарфик. Подробности я рассмотрела, когда мы уже приземлились за соседним столом. Она сидела совершенно спокойно, улыбалась приятным изгибом рта, была модно и красиво одета. Но то, что заставило меня ее заметить еще в танце - она сидела совершенно одна. Справа и слева присаживались люди, но они были повернуты спиною к ней, обращаясь наружу, от нее, никто с нею не заговаривал, никто не вовлекал ни во что, хотя вокруг все клубилось.
Я заглядывалась временами на худющего отрешенного Петера, он, сидя рядом со мною, держал одновременно в очень длинных и очень худых пальцах одной руки зажженую сигарету и толстый автоматический карандаш - и набрасывал что-то фантастическое на плотных салфетках ( промокали они плохо, но зато на них можно было рисовать). Меня страшно интриговала эта манера держать в одних и тех же пальцах сигарету и карандаш. Иногда он поражал меня больше - потому что брал этой же рукой стаканчик с кофе и отхлебывал.
Но каждый раз, когда я оглядывалась на незнакомую девушку, меня тревожила странная неправильность этой картины. С нею так никто и не заговаривал, она будто была ограждена плотной стеной невидимости - и я начала подозревать, что она фантом, и вижу его только я одна. Я наблюдала и наблюдала - и удивлялась.
Она была тоже из русской какой-то делегации, я уже научилась выхватывать ее взглядом в залах. И все то же - никто с нею не заигрывал, не болтал, не увлекал ее куда-то. Я видела ее с руководительницей одной из секций - стройной седой, сахарной старушкой, одетой как нарядная дама. Они оживленно беседовали, незнакомка моя охотно помогала ей с бумагами.
Через какое-то время я поняла, какой образ она у меня вызывает . Бумажного цветка - пышного, искусно сделанного, из искусно покрашенной папиросной бумаги, очень похожего на настоящий цветок - но абсолютно без запаха. И несмотря на всю красоту и "настоящесть" пчелы, мотыльки и шмели просто не видят его, его не существует в их мире.
В самом конце этой поездки мы даже познакомились. Она вдруг подошла к нашей девичьей стайке и сказала, так же безмятежно и румяно улыбаясь: Девочки, мне тут дали адрес магазина, огромного и там все за полцены, но ехать нужно на поезде. Кто со мной завтра хочет? У меня есть адрес и я могу вас туда провезти! - и она помахала в воздухе листком.
Поездка подходила к концу, мы все работали и слушали доклады, не все попали в магазины и нужно же было привезти подарки - поэтому компания человек в шесть-семь набралась.
Мы встретились на вокзале, она ловко купила нам билеты и мы загрузились в нужный поезд. Девчонки как-то сгрудились вдоль одного бока вагона, она села у другой строны. И вскоре сказала капризным и уверенным голосом - ну идите же сюда, поговорите со мною, мне скучно! Несколько человек ( и я) перешли на ее сторону, я присела на место напротив, через столик, девочки встали около сидений. Я наполовину из вежливости, наполовину из действительной заинтересованности начала задавать вопросы, она отвечать. А девочки вскоре под разными предлогами как-то поисчезали - кто взять что-то из сумки, кто в туалет - и обратно уже не возвращались. Даже их ничего не тянуло в ее компанию. Я с тоской провожала их взглядами и жалела, что так не стратегично присела - сидящему гораздо сложнее отойти.
Меня что-то неотчетливо поразило тогда, почему-то создало впечатление ее легкой ненормальности, хотя ничего внятно ненормального в ней не было. Я уже потом, обдумав подробнее, поняла - это была вот эта слабая неадекватность ситуации. То она подозвала нас властно - как старшая или как руководительница ( даже учительница) - и при этом ни формального статуса у нее не было, ни кто-либо не испытывал к ней чувства непроизвольного старшинства и уважения. То с капризным видом и интонацией стала просить развлекать ее, ведь ей скуууучно. Это была противоположная поза - хорошенькой и обожаемой маленькой девочки, которая умиляет своими гримасками. Ни никого вокруг не было, кто бы поддерживал такое умиленное чувство. Отсюда и слабый привкус ненормальности - ведь это сумасшедшие абсолютно не ощущают окружения, его отношения и его отклика.
Она часто упоминала что-то о семье, с большой гордостью и с примесью превосходства - и я спросила - наверное, вас очень любили в семье? - Да, ответила она с гордостью, - мой папа, изумительный человек, он очень известный врач, автор работ - и он меня просто обожает. Я всегда была его маленькой принцессой - да-да, меня воспитали как принцессу, все со мною возились. Но я и была всегда в классе лучше всех. - И она пустилась в рассказы, какие именно прекрасные костюмчики у нее были, и как у нее пытались своровать прекрасный заграничный пенал - папа привозил мне все из командировок заграницу.
Мне скоро и от разговора стало бумажно и неинтересно. У нее была хорошая речь, и приятно изгибались румяные губы, и глазки блестели, и красивыми кольцами ложились кудрявые волосы - но я так мечтала избавиться от этого, как от докучной обязанности, смотрела с тоской в сторону болтавших и смеющихся девчонок на той стороне. И думала - ну надо же, ничего неприятного в ней нет, а как-то не хочется тут быть.
Конференция кончилась, записные книжки трещали от адресов новых друзей, кто-то, обливаясь слезами, судорожно целовался на вокзале, кто-то расставался у автобусов, приложив ладони с той и этой стороны стекла друг к другу. Жизнь продолжилась, и Элу ( она именно так себя звала - не Элла, не Эля, а Эла) - я больше никогда не встречала.
После окончания института я пошла работать в музей-квартиру известного поэта. Коллектив там был небольшой, но очень хороший - наверное, по-другому и нельзя в таких мемориальных местах. Из людей более-менее моего возраста там была только одна девушка, года на два старше меня. Мы с нею сошлись не сразу, но на второй год уже душевно подружились. Танечка была какая-то скандинавская героиня. Она была высокая, довольно сильно полная, но очень легко двигавшаяся, свою обширную фигуру маскировала неизменными темными брюками и яркими жилетами поверх. У нее был нежнейший цвет лица, предмет моей неизбывной зависти,и светлые, по плечи постриженные волосы, которые разлетались гладкой шелковой завесой. Вся она была светлая, золотистая, уютная. При этом очень умна, читала массу всего и с даром выдавать цитаты серьезного толка, которые в ситуации выглядели гомерически смешно.
На второй год я стала бывать у нее дома ( страшно полюбила и дом, и родителей ее и сухие песочные пироги с курагой). И вот однажды встретилась там с ее братом. Брат был женат и жил где-то в Европе, он был ценным специалистом на стыке физики и инженерного дела и ездил с контрактами в университеты или на проекты. Приезжал раз в несколько месяцев домой - в командировки, в какие-то научные поездки - и в один из таких приездов я с ним и познакомилась. Он был худой в отличие от Танечки, высокий, с широкими плечами, с таким же цветом песочных волос, и короткой кудрявой более рыжей порослью на щеках. У него был большой нос, он не был красив, но был очень обаятелен, в духе молодого и худого Депардье.
Он пошел меня провожать после вечера у них - семья отрядила, чтобы я надежно добралась до дома. Но вместо этого мы прошли мимо моего дома, потом нарезали круги по набережной небольшого канала и провели за разговорами часа три или четыре. Он сказал, что я очень хорошо слушаю - но это вряд ли, я бы свалила на то, что он интересно рассказывал, а мне было что спросить еще и еще, подкинуть еще и еще тему для обсуждения. Назавтра он уезжал обратно, а я прямо загадала - увижу ли я его еще раз, удастся или еще поговорить.
Он снова приехал месяцев через пять, и Танечка утром сказала мне на работе - Петрушка приехал и прямо рвется с тобой опять погулять, где, говорит, моя любимая собеседница. Я взвилась от радости -и предвкушения разговоров и того, что он обо мне помнил. Так мы начали встречаться и убалтывать друг друга до неворочания языка. Ничего эротического абсолютно в нашей дружбе не было, просто как-то вот подошли мы к друг другу в разговорных делах.
Я иногда даже думала, что нужно записывать на будущее переспективные темы для разговоров. Но всегда забывала и разговор мотался своей собственной жизнью. Мы оба, так совпало, очень любили ходить пешком, и разговаривать под ход было очень удобно. Ходьба, шаг, задает свой ритм разговору.
И вот в таком разговоре на ходу, я как-то подняла тему семьи и спросила, как выглядит его. А я не показывал?- удивился он. Вынул не останавливаясь, широкий бумажник и вытащил оттуда семейное фото. Фото было явно сделано в ателье, у фотографа ( тесть подарил нам съемку, сказал он). На сером, плавно затененном фоне справа сидел он, согнув длинные ноги соломенного чучелка, посередине , уперев ручки в коленки сидел крохотный мальчик с гладкой совершенно соломенно-белой челкой до глаз, а слева, опираясь на одну руку и по русалочьи отведя в сторону обе ноги, сидела, пополневшая и с более короткими волосами, но совершенно узнаваемая, улыбающаяся все теми же приятными изгибами румяного рта Эла.
-Ого! - сказала я. - Я же ее знаю!
Никогда бы не вообразила, что она твоя жена!
- Почему? - спросил он.
- Я с нею встречалась как-то давно. И она была... - мне наверное нужно было притормозить, но на инерции совершенно беспрепятственно текущего нашего обычного разговора я сказала :
- Она была как бумажный пышный цветок - на вид красивый, но без запаха и никого не увлекающий!
Я немедленно смешалась, заглядывая ему в лицо и вдруг увидела, что по нему прошла странная гримаса, вернее тень такого движения - чуть дрогнувшая верхняя губа, дернувшийся нос и на мгновение сведенные брови.
-Бумажный цветок, говоришь... - сказал он с оттенком странной непонятной мне как будто веселости. - Бумажный цветок...
- А рассказывал ли я тебе, как мы познакомились?
_____________________________
продолжение следует