О моем тёзке....
Вчера на юбилее отца познакомился с человеком, в честь которого меня и назвали (то, что мое имя написано в ином написании это уже другой вопрос). Я родился в год, когда он стал чемпионом мира. Фотография не получилась, надеюсь еще встретимся... Но у меня теперь есть книга о нем и с его автографом. И наверно это какое то провидение, но в первой главе затронута тема узбекской кулинарии...
Руфат Асадович Рискиев - узбекский боксер, чемпион мира по боксу 1974 года, чемпион Союза по боксу 1972 и 1974 - 1976 годов во втором среднем весе.
Книга под названием "Боец", написанная Фатимой Шариповой - это история жизни мальчика из махалли, поднявшегося на высшую ступень мировой славы, чтобы остаться "Ташкентским тигром".
Предлагаю ознакомится с первой главой этого произведения. Мне книга очень понравилась, не только потому, что там описана жизнь Рискиева, но еще и потому что в книге показана история всей страны такой, какой она была на самом деле...
И отец, мечтавший о сыне, назвал ее Тура - мужественная, стойкая.
Посвящается молодежи независимого Узбекистана
Глава I. СОЛНЫШКО
Весь маленький дворик, тщательно подметенный и политый Турахон еще с раннего утра, их глинобитный домик и росший возле него карагач заливало лучами яркое, но не жаркое весеннее солнце. Оно отражалось веселыми зайчиками в промытых до хрустальной чистоты оконных стеклах, играло на молодой листве карагача, переливалось радугой на хан-атласном платьице и вышитой золотыми нитями косыночке Турахон, под которую она спрятала свою длинную - до пят - смоляную косу. Солнышко светилось и в ее широко распахнутых глазах, оттененных густыми, черными - соболиными - бровями, солнечной была ее улыбка, не сходившая с губ цвета спелой вишни - никакой помады не надо.
Настроение у нее тоже было солнечное, радостное. Она радовалась этому весеннему дню, тому, что молода и красива, а больше всего потому, что с часу на час должен вернуться любимый муж Асад. Он у нее большой человек - главный врач областной больницы, хирург. Здесь, в Каршинской степи, его знают все, от мала до велика и, несмотря на молодость, величают Асад-ака или по имени-отчеству. Да и как иначе - врачей во всей области по пальцам одной руки можно сосчитать, а расстояния в степи от одного кишлака до другого немалые, порой и за день не доедешь. Асад - человек безотказный, день ли, ночь - в любой момент готов спешить на помощь к больному. Сумка с инструментами и лекарствами у него всегда наготове, оседлает коня, закрепленного райздравом за больницей, и в путь. «Порой неделями по песчаным барханам из одного кишлака в другой ездит...» - на мгновение взгрустнула Турахон. В такие дни одиноко ей в их маленьком домике за больничной оградой, ни на минуту не перестает прислушиваться, не раздастся ли веселый оклик ее мужа. Она настолько привыкла к его неожиданным отъездам, своему постоянному ожиданию, что научилась даже по топоту коня судить о настроении мужа, о том, успешна ли была его поездка, смог ли он где-нибудь поспать, отдохнуть или валится с седла от усталости и недосыпания. Но уезжая вчера вечером, ее Асад-джан сказал, что вызов не сложный, больной там не тяжелый, и он обязательно завтра вернется. И вновь улыбка расцвела на лице Турахон.
Она готовила к встрече мужа сюрприз. Оттого и надела лучшее свое платье, и косыночку любимую из сундука достала. А еще надумала она встретить его свежими лепешками, да не какими-нибудь, а испеченными ее собственными руками. Благо вчера в райздраве выдали продуктовый паек, а в нем несколько килограммов муки - все же в эту вторую послевоенную весну жить стало полегче.
Но лепешки печь она не умела, хотя белоручкой никогда не была. Родилась она в большой семье в Ташкенте, в 1925 году, когда цвели яблони. Отец назвал ее Тура - «мужественная», «стойкая». Предугадал судьбу ее - как в воду глядел... Совсем маленькой она стала сиротой - мама умерла. Жили они в махалле Кукча, на окраине города, и маму похоронили напротив, на старом заросшем кладбище.
Хотя любил и жалел ее отец, но горькую чашу сиротства пришлось ей испить сполна. Многочисленная родня, жившая в одном большом дворе, куском хлеба не попрекала, но и ласки от них малышка не видела. Всю черную работу по дому поручали ей. Двор ли мести, воды наносить, дров наломать, огонь в очаге развести - ее дело. А чуть подросла - стали приучать к основному ремеслу, которым занималась семья, - выделке кож. Эта работа и взрослым мужчинам порой была не по силам, а она, девчонка, сирота, не смела отказаться. На первых порах сильно болели руки и спина, но потом ничего, попривыкла.
Девочка молча сносила попреки снох и деверей, никогда не плакала при них, лишь стояла молча, опустив голову и закусив губы. Но когда на затихавшую махаллю опускались вечерние сумерки, она тайком бежала к... маме. Умом она уже понимала, что маме не встать из земли, что никогда она не войдет в дом, не улыбнется ласково, не прижмет, как бывало, к мягкой груди. Но в сердце девочки мама оставалась живой...
Там, на кладбище, она припадала всем тельцем к заросшему травой могильному холмику и вышептывала маме все свои обиды, всю свою боль, разговаривала с ней, как прежде, как с живой. И чудились ей в ропоте листвы на деревьях, в шелесте травы добрые мамины слова утешенья.
Успокаивалась детская душа, высыхали слезы на глазах.
Но однажды, когда вот так же на могиле рассказывала маме о прожитом дне, Турахон случайно подняла голову, взглянула на соседнее дерево, и ужас сковал ее - на нижней ветке висела и раскачивалась из стороны в сторону огромная черная змея... Уже потом, много лет спустя, думая о том случае, Турахон гадала - не было ли это неким знаком, определившим ее судьбу, предвестием будущих страданий? А тогда, стряхнув секундное оцепенение, девочка без памяти бросилась домой. Встретил ее отец, увидел испуганные глаза и строго спросил:
- Где ты была, Тура?
- У мамы.., - прошептала девочка.
Тогда она впервые увидела, как плачут взрослые - большие и сильные мужчины.
Чудеса бывают не только в сказках. К пятнадцати годам Турахон из «гадкого утенка» превратилась в настоящую красавицу, на зависть снохам и всем махаллинским девчонкам. Высокая, стройная, коса до полу достает, черные густые брови вразлет, румянец на смуглых щеках, губки алые - таких воспевали восточные поэты. Старший брат и снохи, ревнители нравственных устоев, пытались упрятать ее под паранджу от чужих нескромных взглядов. Но разве красоту скроешь? Слух о красавице- сиротке уже шел по всей махалле, да и за ее пределами. И откуда что бралось в ней? Тогда только-только начала восходить звезда великой танцовщицы Тамары Ханум, мелодии которой знала и помнила вся молодежь. Знала их и Турахон, напевала и танцевала. Да так, что подруги дивились - тебе, мол, только на сцене выступать вместе с Тамарой Ханум. Турахон знала, что на сцену ей никогда не попасть, но природная тяга к прекрасному была в ней неистребима. С подружками Хуре, Халимой она создала свой маленький танцевальный ансамбль - собирались они тайком где-нибудь в укромном местечке, пели и танцевали, стараясь, чтобы их никто не видел и не слышал.
Девчонки даже раздобыли где-то дутар. Однажды, когда, как ей казалось, в доме никого не было, она с подругами закрылась в комнате, взяла в руки дутар и, перебирая струны, стала напевать полюбившуюся мелодию. Великий грех! Вдруг в комнату ворвался разъяренный брат, выхватил у Турахон инструмент и с размаху переломил его о колено - жалобно прозвенели порванные струны... Он не струны дутара, струны сердца Турахон оборвал.
Неистребимой была и тяга девушки к знаниям. Ей запрещали учиться, хотя школа была рядом. Взрослые считали, что ей, девчонке, к тому же сироте, ни к чему грамота. Ее удел - выйти замуж за хорошего парня, растить детей, вести хозяйство - для этого, говорили они, книги читать не надо. Но она все равно украдкой бегала в школу на уроки, когда удавалось. Выпытывала у знакомых ребят, что значит та или иная буква, как складывать слова, училась писать карандашом на обрывках бумаги, которые удавалось найти. Шаг за шагом, настойчиво и без чьей-либо помощи одолевала она грамоту, а вскоре пристрастилась читать книги - брала их в школе, у подруг, братьев, когда их не было дома. Грамоту она освоила лучше их. Турахон - значит настойчивая...
Грамотность и пригодилась ей, когда началась война. Мужчины ушли на фронт, женщины встали на их рабочие места. Но специалистов все равно не хватало. Не только на производстве - война оголила многие учреждения, в том числе и школы. И вот ее, шестнадцатилетнюю девчушку, пригласили преподавать в начальных классах той самой школы, в которую она тайком бегала еще несколько лет назад. Ничего, справилась и с этим, учила малышей алфавиту, показывала, как складывать слова из букв, как писать их - благо все это было свежо в ее памяти.
В те годы и познакомилась с будущим мужем Аса- дом. Как-то подружка Ёкутхон сказала ей, загляни, мол, ко мне после занятий, дело есть. И она после школы, как была в черной юбочке и белой кофточке, помахивая маленьким портфельчиком с книгами в одной руке и туфельками на высоком каблуке - в другой, забежала к ней. Болтали с подружкой о том, о сем, смеялись, но Турахон вдруг спохватилась:
- Чего звала, что за дело у тебя ко мне?
- Да так, ничего особенного.., - отвечает та.
Так ничего и не поняв, Турахон отправилась домой. Но за порогом словно какая-то сила заставила ее обернуться. Оглянулась - а на пороге стоят трое парней и внимательно смотрят на нее. И среди них - рослый, с прямым носом, густыми черными бровями, уверенным, спокойным взглядом юноша. Как потом она узнала, это и был Асад, студент медицинского института. Но тогда, впервые увидев его, она смутилась, покраснела и быстро убежала.
В победный 45-й год они справили с Асадом свадьбу. В этот же год Асад окончил институт, и его как специалиста отправили в Яккабаг, налаживать здравоохранение в кишлаках и поселках Каршинской степи, туда, где и фельдшера-то чтили за медицинского бога. Он, наверное, мог бы остаться и в Ташкенте - парень из известного, авторитетного узбекского рода, да и в городских больницах в то время врачей, особенно хирургов, не хватало. Но у него и в мыслях такого не было: «Прошу, поймите меня, Турахон, - говорил он. - Я узбек, и моя Родина не кончается на окраинах Ташкента. Я мечтаю о том дне, когда такие же врачи, как и здесь, будут даже в самых дальних ее уголках, что и там люди не будут умирать от невежества и беспомощности медицины...» В том же 45-м, вскоре после свадьбы, они отправились в Каршинскую степь.
...Много чему научилась за свои двадцать с небольшим лет Турахон, а вот освоить премудрости хлебопечения не довелось. Видела, конечно, как это делается, а потому и решила, что ничего страшного, другие же пекут - и она справится.
Потому и носилась легкой танцующей походкой по двору эта тонкая, стройная - девчонка девчонкой - жена бош-табиба, как ее называли в округе. Замесила в большом тазике тесто - да побольше, чтобы лепешек не на один раз хватило, наломала саксауловых веток, развела огонь в тандыре. Но что-то тесто не поднимается - может, дрожжей мало положила? Добавила. Ну вот, слава Аллаху, вроде пышнее стало. Пора и печь, уже и тандыр прогорел. Поотрывала маленькие кусочки теста - пусть лепешки будут поменьше и повкуснее, похлопала с двух сторон, натянула рукавичку и пришлепала их к стенкам тандыра, отворачивая лицо от жара. Через несколько минут заглянула - вроде готовы. Стала снимать по одной, ныряя на секунду в пышущее жаром зево печи и выскакивая оттуда как ошпаренная. Вынула все, а потом стала разглядывать результат своего труда. О-бой... Первые две лепешки с виду еще нечего, а остальные... Глаза бы на них не смотрели - черные, подгоревшие, в золе. Разве такие любимому мужу подают?
Сложила их в мешочек, чтобы потом сухарей насушить. Хлеб - грех выбрасывать. Оставшиеся две разломила - на пробу. Попробовала. Вай... Никакого вкуса, словно сухую траву жуешь. Что делать? Побежала к соседке:
- Халида-хон, выручай, лепешки не получаются!
Халида-хон - женщина степенная, в годах, пришла, кусочек лепешки отломила, попробовала:
- Да ты, подружка, соль-то в тесто положила?
- А что, надо было?
- Вах-вах, и чему вас только, городских, учат?..
Соль в тесто положили, размешали. Пока суетились, тандыр остыл, все угли погасли. Пришлось Тура- хон огонь снова разжигать. Снова налепила лепешек, опять в тандыр с головой полезла. На этот раз вроде получше получилось - на вкус лепешки съедобные, но больше половины опять подгорели. Пришлось и их в мешочек сложить. Все же в несколько приемов ей удалось выпечь пять-шесть румяных, маленьких, аккуратных лепешек. Только очередную порцию в тандыр отправила - послышался знакомый стук копыт. Бросила все, побежала мужа встречать...
Асад за обедом лепешки ел и жену нахваливал:
- Молодец вы у меня, хозяюшка, мастерица, да к тому же красавица... Когда сына подарите?
Смущенно отворачивая лицо, Турахон отвечала, что сын у них будет, и, наверное, еще в этом, 1946 году.
На следующий день медсестра Тамара, встретив Турахон, спросила:
- Чем это ты, сестричка, вчера целый день во дворе занималась? Все больные, особенно мужчины, с утра до самого вечера у окон простояли, как приклеенные, тобой любовались. И что удивительно - все веселые были, словно в больницу кино привезли, ни у одного температура не поднялась, никто на свои болячки не жаловался.
- Лепешки пекла! - рассмеялась Турахон, и солнечные зайчики опять запрыгали в ее озорных глазах.
________________________________________________
Руфат Асадович Рискиев - узбекский боксер, чемпион мира по боксу 1974 года, чемпион Союза по боксу 1972 и 1974 - 1976 годов во втором среднем весе.
Книга под названием "Боец", написанная Фатимой Шариповой - это история жизни мальчика из махалли, поднявшегося на высшую ступень мировой славы, чтобы остаться "Ташкентским тигром".
Предлагаю ознакомится с первой главой этого произведения. Мне книга очень понравилась, не только потому, что там описана жизнь Рискиева, но еще и потому что в книге показана история всей страны такой, какой она была на самом деле...
И отец, мечтавший о сыне, назвал ее Тура - мужественная, стойкая.
Посвящается молодежи независимого Узбекистана
Глава I. СОЛНЫШКО
Весь маленький дворик, тщательно подметенный и политый Турахон еще с раннего утра, их глинобитный домик и росший возле него карагач заливало лучами яркое, но не жаркое весеннее солнце. Оно отражалось веселыми зайчиками в промытых до хрустальной чистоты оконных стеклах, играло на молодой листве карагача, переливалось радугой на хан-атласном платьице и вышитой золотыми нитями косыночке Турахон, под которую она спрятала свою длинную - до пят - смоляную косу. Солнышко светилось и в ее широко распахнутых глазах, оттененных густыми, черными - соболиными - бровями, солнечной была ее улыбка, не сходившая с губ цвета спелой вишни - никакой помады не надо.
Настроение у нее тоже было солнечное, радостное. Она радовалась этому весеннему дню, тому, что молода и красива, а больше всего потому, что с часу на час должен вернуться любимый муж Асад. Он у нее большой человек - главный врач областной больницы, хирург. Здесь, в Каршинской степи, его знают все, от мала до велика и, несмотря на молодость, величают Асад-ака или по имени-отчеству. Да и как иначе - врачей во всей области по пальцам одной руки можно сосчитать, а расстояния в степи от одного кишлака до другого немалые, порой и за день не доедешь. Асад - человек безотказный, день ли, ночь - в любой момент готов спешить на помощь к больному. Сумка с инструментами и лекарствами у него всегда наготове, оседлает коня, закрепленного райздравом за больницей, и в путь. «Порой неделями по песчаным барханам из одного кишлака в другой ездит...» - на мгновение взгрустнула Турахон. В такие дни одиноко ей в их маленьком домике за больничной оградой, ни на минуту не перестает прислушиваться, не раздастся ли веселый оклик ее мужа. Она настолько привыкла к его неожиданным отъездам, своему постоянному ожиданию, что научилась даже по топоту коня судить о настроении мужа, о том, успешна ли была его поездка, смог ли он где-нибудь поспать, отдохнуть или валится с седла от усталости и недосыпания. Но уезжая вчера вечером, ее Асад-джан сказал, что вызов не сложный, больной там не тяжелый, и он обязательно завтра вернется. И вновь улыбка расцвела на лице Турахон.
Она готовила к встрече мужа сюрприз. Оттого и надела лучшее свое платье, и косыночку любимую из сундука достала. А еще надумала она встретить его свежими лепешками, да не какими-нибудь, а испеченными ее собственными руками. Благо вчера в райздраве выдали продуктовый паек, а в нем несколько килограммов муки - все же в эту вторую послевоенную весну жить стало полегче.
Но лепешки печь она не умела, хотя белоручкой никогда не была. Родилась она в большой семье в Ташкенте, в 1925 году, когда цвели яблони. Отец назвал ее Тура - «мужественная», «стойкая». Предугадал судьбу ее - как в воду глядел... Совсем маленькой она стала сиротой - мама умерла. Жили они в махалле Кукча, на окраине города, и маму похоронили напротив, на старом заросшем кладбище.
Хотя любил и жалел ее отец, но горькую чашу сиротства пришлось ей испить сполна. Многочисленная родня, жившая в одном большом дворе, куском хлеба не попрекала, но и ласки от них малышка не видела. Всю черную работу по дому поручали ей. Двор ли мести, воды наносить, дров наломать, огонь в очаге развести - ее дело. А чуть подросла - стали приучать к основному ремеслу, которым занималась семья, - выделке кож. Эта работа и взрослым мужчинам порой была не по силам, а она, девчонка, сирота, не смела отказаться. На первых порах сильно болели руки и спина, но потом ничего, попривыкла.
Девочка молча сносила попреки снох и деверей, никогда не плакала при них, лишь стояла молча, опустив голову и закусив губы. Но когда на затихавшую махаллю опускались вечерние сумерки, она тайком бежала к... маме. Умом она уже понимала, что маме не встать из земли, что никогда она не войдет в дом, не улыбнется ласково, не прижмет, как бывало, к мягкой груди. Но в сердце девочки мама оставалась живой...
Там, на кладбище, она припадала всем тельцем к заросшему травой могильному холмику и вышептывала маме все свои обиды, всю свою боль, разговаривала с ней, как прежде, как с живой. И чудились ей в ропоте листвы на деревьях, в шелесте травы добрые мамины слова утешенья.
Успокаивалась детская душа, высыхали слезы на глазах.
Но однажды, когда вот так же на могиле рассказывала маме о прожитом дне, Турахон случайно подняла голову, взглянула на соседнее дерево, и ужас сковал ее - на нижней ветке висела и раскачивалась из стороны в сторону огромная черная змея... Уже потом, много лет спустя, думая о том случае, Турахон гадала - не было ли это неким знаком, определившим ее судьбу, предвестием будущих страданий? А тогда, стряхнув секундное оцепенение, девочка без памяти бросилась домой. Встретил ее отец, увидел испуганные глаза и строго спросил:
- Где ты была, Тура?
- У мамы.., - прошептала девочка.
Тогда она впервые увидела, как плачут взрослые - большие и сильные мужчины.
Чудеса бывают не только в сказках. К пятнадцати годам Турахон из «гадкого утенка» превратилась в настоящую красавицу, на зависть снохам и всем махаллинским девчонкам. Высокая, стройная, коса до полу достает, черные густые брови вразлет, румянец на смуглых щеках, губки алые - таких воспевали восточные поэты. Старший брат и снохи, ревнители нравственных устоев, пытались упрятать ее под паранджу от чужих нескромных взглядов. Но разве красоту скроешь? Слух о красавице- сиротке уже шел по всей махалле, да и за ее пределами. И откуда что бралось в ней? Тогда только-только начала восходить звезда великой танцовщицы Тамары Ханум, мелодии которой знала и помнила вся молодежь. Знала их и Турахон, напевала и танцевала. Да так, что подруги дивились - тебе, мол, только на сцене выступать вместе с Тамарой Ханум. Турахон знала, что на сцену ей никогда не попасть, но природная тяга к прекрасному была в ней неистребима. С подружками Хуре, Халимой она создала свой маленький танцевальный ансамбль - собирались они тайком где-нибудь в укромном местечке, пели и танцевали, стараясь, чтобы их никто не видел и не слышал.
Девчонки даже раздобыли где-то дутар. Однажды, когда, как ей казалось, в доме никого не было, она с подругами закрылась в комнате, взяла в руки дутар и, перебирая струны, стала напевать полюбившуюся мелодию. Великий грех! Вдруг в комнату ворвался разъяренный брат, выхватил у Турахон инструмент и с размаху переломил его о колено - жалобно прозвенели порванные струны... Он не струны дутара, струны сердца Турахон оборвал.
Неистребимой была и тяга девушки к знаниям. Ей запрещали учиться, хотя школа была рядом. Взрослые считали, что ей, девчонке, к тому же сироте, ни к чему грамота. Ее удел - выйти замуж за хорошего парня, растить детей, вести хозяйство - для этого, говорили они, книги читать не надо. Но она все равно украдкой бегала в школу на уроки, когда удавалось. Выпытывала у знакомых ребят, что значит та или иная буква, как складывать слова, училась писать карандашом на обрывках бумаги, которые удавалось найти. Шаг за шагом, настойчиво и без чьей-либо помощи одолевала она грамоту, а вскоре пристрастилась читать книги - брала их в школе, у подруг, братьев, когда их не было дома. Грамоту она освоила лучше их. Турахон - значит настойчивая...
Грамотность и пригодилась ей, когда началась война. Мужчины ушли на фронт, женщины встали на их рабочие места. Но специалистов все равно не хватало. Не только на производстве - война оголила многие учреждения, в том числе и школы. И вот ее, шестнадцатилетнюю девчушку, пригласили преподавать в начальных классах той самой школы, в которую она тайком бегала еще несколько лет назад. Ничего, справилась и с этим, учила малышей алфавиту, показывала, как складывать слова из букв, как писать их - благо все это было свежо в ее памяти.
В те годы и познакомилась с будущим мужем Аса- дом. Как-то подружка Ёкутхон сказала ей, загляни, мол, ко мне после занятий, дело есть. И она после школы, как была в черной юбочке и белой кофточке, помахивая маленьким портфельчиком с книгами в одной руке и туфельками на высоком каблуке - в другой, забежала к ней. Болтали с подружкой о том, о сем, смеялись, но Турахон вдруг спохватилась:
- Чего звала, что за дело у тебя ко мне?
- Да так, ничего особенного.., - отвечает та.
Так ничего и не поняв, Турахон отправилась домой. Но за порогом словно какая-то сила заставила ее обернуться. Оглянулась - а на пороге стоят трое парней и внимательно смотрят на нее. И среди них - рослый, с прямым носом, густыми черными бровями, уверенным, спокойным взглядом юноша. Как потом она узнала, это и был Асад, студент медицинского института. Но тогда, впервые увидев его, она смутилась, покраснела и быстро убежала.
В победный 45-й год они справили с Асадом свадьбу. В этот же год Асад окончил институт, и его как специалиста отправили в Яккабаг, налаживать здравоохранение в кишлаках и поселках Каршинской степи, туда, где и фельдшера-то чтили за медицинского бога. Он, наверное, мог бы остаться и в Ташкенте - парень из известного, авторитетного узбекского рода, да и в городских больницах в то время врачей, особенно хирургов, не хватало. Но у него и в мыслях такого не было: «Прошу, поймите меня, Турахон, - говорил он. - Я узбек, и моя Родина не кончается на окраинах Ташкента. Я мечтаю о том дне, когда такие же врачи, как и здесь, будут даже в самых дальних ее уголках, что и там люди не будут умирать от невежества и беспомощности медицины...» В том же 45-м, вскоре после свадьбы, они отправились в Каршинскую степь.
...Много чему научилась за свои двадцать с небольшим лет Турахон, а вот освоить премудрости хлебопечения не довелось. Видела, конечно, как это делается, а потому и решила, что ничего страшного, другие же пекут - и она справится.
Потому и носилась легкой танцующей походкой по двору эта тонкая, стройная - девчонка девчонкой - жена бош-табиба, как ее называли в округе. Замесила в большом тазике тесто - да побольше, чтобы лепешек не на один раз хватило, наломала саксауловых веток, развела огонь в тандыре. Но что-то тесто не поднимается - может, дрожжей мало положила? Добавила. Ну вот, слава Аллаху, вроде пышнее стало. Пора и печь, уже и тандыр прогорел. Поотрывала маленькие кусочки теста - пусть лепешки будут поменьше и повкуснее, похлопала с двух сторон, натянула рукавичку и пришлепала их к стенкам тандыра, отворачивая лицо от жара. Через несколько минут заглянула - вроде готовы. Стала снимать по одной, ныряя на секунду в пышущее жаром зево печи и выскакивая оттуда как ошпаренная. Вынула все, а потом стала разглядывать результат своего труда. О-бой... Первые две лепешки с виду еще нечего, а остальные... Глаза бы на них не смотрели - черные, подгоревшие, в золе. Разве такие любимому мужу подают?
Сложила их в мешочек, чтобы потом сухарей насушить. Хлеб - грех выбрасывать. Оставшиеся две разломила - на пробу. Попробовала. Вай... Никакого вкуса, словно сухую траву жуешь. Что делать? Побежала к соседке:
- Халида-хон, выручай, лепешки не получаются!
Халида-хон - женщина степенная, в годах, пришла, кусочек лепешки отломила, попробовала:
- Да ты, подружка, соль-то в тесто положила?
- А что, надо было?
- Вах-вах, и чему вас только, городских, учат?..
Соль в тесто положили, размешали. Пока суетились, тандыр остыл, все угли погасли. Пришлось Тура- хон огонь снова разжигать. Снова налепила лепешек, опять в тандыр с головой полезла. На этот раз вроде получше получилось - на вкус лепешки съедобные, но больше половины опять подгорели. Пришлось и их в мешочек сложить. Все же в несколько приемов ей удалось выпечь пять-шесть румяных, маленьких, аккуратных лепешек. Только очередную порцию в тандыр отправила - послышался знакомый стук копыт. Бросила все, побежала мужа встречать...
Асад за обедом лепешки ел и жену нахваливал:
- Молодец вы у меня, хозяюшка, мастерица, да к тому же красавица... Когда сына подарите?
Смущенно отворачивая лицо, Турахон отвечала, что сын у них будет, и, наверное, еще в этом, 1946 году.
На следующий день медсестра Тамара, встретив Турахон, спросила:
- Чем это ты, сестричка, вчера целый день во дворе занималась? Все больные, особенно мужчины, с утра до самого вечера у окон простояли, как приклеенные, тобой любовались. И что удивительно - все веселые были, словно в больницу кино привезли, ни у одного температура не поднялась, никто на свои болячки не жаловался.
- Лепешки пекла! - рассмеялась Турахон, и солнечные зайчики опять запрыгали в ее озорных глазах.
________________________________________________