Не выйти
Мы часто на третьей «паре» сбегали в пустые скверы
в пульсирующем разгаре конфетно-букетной эры.
Те дни не плодили копий, в них златом сияли клады
и, словно в калейдоскопе, мерцали слова и взгляды.
Обитель трамвайных хамов вбивала нас в грунт по шляпку.
Михайлов-Петров-Харламов всех рвали, как Тузик - тряпку,
чугун выплавляла домна, генсек был почти безумен,
и в космосе, словно дома, селились Попов и Рюмин.
Но всё это было где-то, в каких-то иных вселенных;
а мы - предвкушали лето, и счастье впадало в вены,
и не различалась глазом возможная ложка дёгтя,
и плавило хрупкий разум простое касанье локтя.
То сладкое, как варенье, то горькое, как горчица,
такое смешное время, в котором могло случиться
любое на свете чудо, лишь пальцами звучно щёлкни...
Оплачена жизнь, как ссуда. Сиди, подпирая щёки,
и думай: как странно всё же - простой временной кусочек
из чуткой сердечной дрожи, из точек и многоточек,
где вывело солнце пятна, где нет никаких событий...
Никак не войти обратно.
Поскольку не можешь выйти.
в пульсирующем разгаре конфетно-букетной эры.
Те дни не плодили копий, в них златом сияли клады
и, словно в калейдоскопе, мерцали слова и взгляды.
Обитель трамвайных хамов вбивала нас в грунт по шляпку.
Михайлов-Петров-Харламов всех рвали, как Тузик - тряпку,
чугун выплавляла домна, генсек был почти безумен,
и в космосе, словно дома, селились Попов и Рюмин.
Но всё это было где-то, в каких-то иных вселенных;
а мы - предвкушали лето, и счастье впадало в вены,
и не различалась глазом возможная ложка дёгтя,
и плавило хрупкий разум простое касанье локтя.
То сладкое, как варенье, то горькое, как горчица,
такое смешное время, в котором могло случиться
любое на свете чудо, лишь пальцами звучно щёлкни...
Оплачена жизнь, как ссуда. Сиди, подпирая щёки,
и думай: как странно всё же - простой временной кусочек
из чуткой сердечной дрожи, из точек и многоточек,
где вывело солнце пятна, где нет никаких событий...
Никак не войти обратно.
Поскольку не можешь выйти.