Иэн Бэнкс. Карьер. Перевод. 6 (1)
6
Я выхожу на традиционную прогулку по саду. Уже почти день, однако я не видел, чтобы поднялся хоть кто-нибудь еще. Я проверил Гая, - тот по-прежнему крепко спит, дышит нормально, - открыл посудомоечную машину и отпер парадную дверь. Все автомобили стоят на своих местах.
Сейчас сухо, хотя в саду тянет сыростью, а небо на западе, откуда к нам идет погода, как обычно, выглядит темным и наливается тяжестью, предвещая наступление очередного дождя.
Ранее я перенес наш старый комбо-плеер, который проигрывает видеокассеты, из гостиной к себе в комнату, чтобы осмотреть. Перегорел внутренний предохранитель; я починил его за десять минут, причем большую часть этого времени потратил на то, чтобы снять, а затем установить на место корпус. Я поставил плеер обратно под телевизор, убедился, что тот работает и отсоединил аппарат Пола.
Ощущаю некоторое похмелье, не сильное. Прошлым вечером я пил гораздо меньше остальных, но с другой стороны, я вообще не привык много пить. Принял я, пожалуй, столько же кокаина, что и все, и выкурил где-то вдвое меньше бонга. Папа говорит, что в этом плюсы молодости; можно жестоко истязать тело допоздна, однако наутро ты все равно проснешься свежим и полным сил, что невозможно, когда ты уже в возрасте. Так он заявляет; возможно, это лишь оправдания.
Привычный маршрут, которым я шагаю по саду, успокаивает, ноги легко ступают по годами натоптанной тропе. Сейчас зябко, так что поверх футболки и фермерской рубашки я натянул жилет. С утра я опять принял душ. Два душа за два дня, намного больше, чем обычно, даже летом, когда я потею по-настоящему. Зимой я могу не заморачиваться неделю, пока волосы не становятся откровенно грязными. Однако после того, как Хол по приезду заметила, что от меня попахивает, я стал мыться в душе, как девчонка. Ну ладно.
Прошлой ночью я прождал еще добрых десять минут в надежде, что Хол переменит свое решение, на цыпочках пройдет ко мне в комнату и голой скользнет в постель, но этого так и не случилось. Тем не менее, стоило мне об этом задуматься, как спустя еще примерно тридцать секунд я был уже готов перевернуться на другой бок и уснуть.
Одна из дверей во флигель приоткрыта больше, чем полагается, - полностью она не закрывается никогда, - вероятно из-за того, что кто-то из компании заглядывал внутрь в поисках кассеты. Я приподнимаю ее и толкаю, вжимая дверь в раму, чтобы она не хлопала на сильном ветру.
Думаю, что между нами, Хол и мной, все путем. Вероятно, мне не следовало порываться делать то, что я сделал, но, ради всего святого, мне ведь только предстоит начать, да и среди далеко не блещущих внешними данными одноклассников (некоторые из которых, по правде говоря, - даже если делать скидки, - несомненно, непривлекательны) большинство заявляло, что они уже занимались сексом, а большинство этого большинства - что делают это на регулярной, постоянной основе.
Я не испытываю иллюзий по поводу собственной фигуры, вне зависимости от того, речь идет о физических аспектах или воплощении этого туманного понятия «крутости»; никаких, но опять же, все это кажется мне несправедливым. Если уж эти слюнявые протокретины оказались в деле, то почему я - нет?
Утешаю я себя двумя вещами: в школе могли - конечно, вероятно, так и было - лгать, а даже если бы и говорили правду, то я, пожалуй, не хотел бы заниматься сексом с девушками, которые трахаются с такими недалекими, тупыми парнями. Хотя ладно, будем честны, подозреваю, что если бы одна из них сама на меня накинулась, я бы воспользовался шансом в полной мере. Но только потому (мысленно делаю тут же уточнение), что это будет мой первый раз. Как только я преодолею первую пугающую меня преграду, то стану разборчивым и сдержанным, как, без сомнения, подобает человеку, наделенному очевидными умственными способностями.
Впрочем, это все пока теории. Хол меня отвергла, но сделала это с каким-то состраданием, и я думаю, что мы по-прежнему друзья. Я понимаю, что она не хочет рисковать отношениями, которые могут длиться десятилетиями, но с другой стороны разочарован, что она не решилась на авантюру, ограничившись громким удивлением. Подозреваю, что рассказы о бесшабашной распущенности их с Гаем поколения, возможно, сильно преувеличены.
Сквозь землю начинают пробиваться всевозможные цветы, как на старых, захваченных сорняками клумбах, так и из случайных мест, куда, должно быть, занесло семена. Подснежники были и пропали.
А на деревьях распускаются почки; крохотные зеленые свертки, полные весенних обещаний. Я ощущаю странное, даже глуповатое сочувствие по отношению к деревьям, кустарнику и цветам, которые, вероятно, только начнут цвести, когда дом снесут, а сад обрушится в карьер и погибнет. Полагаю, что мог бы спасти некоторые из цветов, может быть, даже несколько кустарников; выкопать их и пересадить в другое место, только я не знаю, куда, потому что не знаю, где буду.
В любом случае, навряд ли все это случится разом. Как только компания получит землю, дом вместе со всеми пристройками так или иначе снесут, но в дальнейшем работники карьера продолжат очищать зеленые насаждения и верхние слои почвы постепенно, по мере надобности. Я видел, как этим занимаются на других сторонах карьера: расчищают участок шириной примерно десять метров, обнажая под ним скальную породу, по которой, как по дороге, примутся подвозить оборудование и всевозможные агрегаты, а потом, спустя несколько дней или недель, пробурят дыры, установят взрывные заряды, подорвут их и обрушат всю секцию скалы. Могут пройти месяцы, а то и годы, прежде чем карьер окончательно поглотит сад и доберется до места, где когда-то стоял дом. По-моему, это будет зависеть лишь от спроса на камень.
Я добираюсь до местечка у стены в конце сада, где можно вскарабкаться наверх и осмотреться. Чувствую себя малость неуютно, зная, что из дома за мной могут наблюдать, но все-таки тяну руку к камню, торчащему у верхушки стены, хватаюсь за него, потом ставлю ногу на торчащую внизу железяку и подтягиваюсь наверх. Ногами я отыскиваю пару опор, стоя на которых могу вроде как балансировать животом на парапете из обветшалых круглых камней, и видеть, что творится у основания стены по ту ее сторону.
Обрыв оказывается внезапно ближе, чем в предыдущий раз, когда я сюда заглядывал - было это, может, пару недель назад.
Похоже, случился небольшой оползень. Полоса земли между стеной и краем карьера, ширина которой раньше составляла два с половиной - три метра, сократилась где-то до метра, то есть примерно на половину от высоты садовой стены. Этот отхваченный участок земли находится как раз в районе места, где я сейчас нахожусь. Прямо подо мной виднеется лишь полоска травы шириной с тропинку; где-то в полметра. Вся остальная земля соскользнула в пропасть, оставив за собой след из мятой осыпи темно-коричневых земляных комьев, некоторые из них усеяны прядями белесых корней растений, а другие покрыты соломенного цвета проплешинами дерна.
Оползень пересекает древесный корень толщиной в руку, его грубая коричневая спираль постепенно утоньшается, пока не исчезает, круто изогнувшись, в земле, словно кто-то цепляется за нее этой рукой в стремлении избежать падения. Присутствует тут и несколько крупных глыб. По виду почвы не скажешь, что та сильно размыта дождем, так что, думаю, случилось это где-то на прошлой неделе; может, совсем недавно. Я пытаюсь припомнить, слышал ли какие-нибудь подозрительные звуки, доносившиеся с этого конца сада, но ничего такого не вспоминаю.
Не похоже, чтобы рухнула скала внизу; всего съехало, может быть, метра два почвы, которые лишь частично осыпались в карьер. Наверное, недавний дождь подтолкнул землю, прибавив ей тяжести и скорости. Сомневаюсь, чтобы нам угрожала какая-нибудь опасность, - скала в этом месте сплошная, и чтобы ее обрушить, необходимо бурить отверстия и закладывать заряды, - однако, взгромоздившись на вершину стены, я внезапно ощущаю себя хрупким и уязвимым. Не исключено, что последнее обрушение почвы повредило устойчивости стены, и лишней сотни килограммов сверху будет достаточно, чтобы вызвать очередной оползень, который утащит за собой и стену. Если это произойдет прямо сейчас, то с ним, конечно же, уеду и я. Я заглядываю по обе стороны стены, сравнивая их. Вроде стена по-прежнему выглядит прямой и ровной, нигде не кривится и не проседает.
Окидываю окрестности последним взвешенным взглядом, просто чтобы убедить себя в том, что не так уж сильно встревожен и напуган, после чего осторожно спускаюсь вниз, отхожу от стены и некоторое время изучаю взглядом землю у ее основания в поисках провалов или признаков вероятного сдвига.
Затем я возобновляю свою прогулку по саду, правда, теперь мне уже не удается отделаться от неприятных мыслей.
Ибо по эту сторону стены тоже произошли кое-какие перемены, причем совсем недавно. Разумеется, не столь драматичные, как сошедший в карьер оползень, и не знаменующие скорое обрушение стены, но все равно, с тех пор, как я в последний раз бродил этой дорогой три дня назад (по моим меркам - давно), место изменилось.
Отпечатки, оставляемые резиновым наконечником стандартного медицинского костыля, как правило, неглубоки, если только перед этим не проходил сильный дождь, и земля жесткая. Но даже тогда можно легко упустить их из виду, особенно, если отпечаток был всего один.
Но когда их несколько, сделаны они с расстоянием примерно в шаг на промокшей, по-зимнему жиденькой траве у обочины тропинки, а прямо перед центром стены обнаруживается целая веснушчатая россыпь небольших углублений, будто кто-то ненадолго задерживался там, чтобы перенести вес с ноги на ногу и, возможно, с ноги на костыль, пока чем-то занимался, предположительно, руками, тогда, - если ты от природы наблюдателен, а я, полагаю, таков, - пропустить их невозможно.
Я возвращаюсь обратно к дому и некоторое время просто стою на крыльце у задней двери, потом прохожу в кухню и молча стою еще там. Нигде ничего не слышно; словно кроме меня тут больше никого нет.
Я отправляюсь в гараж, где стоит окутанная запахами машинных масел «вольво». На дальней стене висит большой моток альпинистской веревки, оставшийся с времен десятилетней давности, когда Гаю взбрело в голову заняться скалолазанием (когда он попробовал, то в итоге испугался и решил не продолжать). Веревка висит здесь на тот случай, если по какой-то совершенно непредвиденной причине машине потребуется буксировочный трос длиной пятьдесят метров. Наверное, так Гай чувствует, что его покупка не была напрасной тратой денег.
Я беру веревку, перебрасываю ее через плечо, вынимаю из бардачка машины бинокль и вешаю его на шею. Покидаю гараж и огибаю небольшую дубовую рощицу, которая располагается между ним и западным участком садовой стены. Здесь торчит старая нефтяная бочка, по которой можно также взобраться на стену. Гай собирался переделать ее в барбекю, но у него так и не дошли до этого руки.
С другой стороны, у края просторного вспаханного темного поля, я подхожу к тому месту, где начинается обрыв в карьер, держась вплотную к стене, чтобы не ступить на холмистую коричневую землю, и чтобы меня не было видно из окон дома.
У края поля, где двойная проволочная изгородь соединяется с нашей стеной, а карьер заканчивается, оползень выглядит не так пугающе.
Перебравшись через обе части изгороди, я обматываю веревочный конец вокруг одного из столбов забора и направляюсь к краю карьера, держа веревку натянутой. Я подхожу к самому краю, останавливаясь буквально в сантиметрах от пропасти, ближе, чем когда-либо; уверенности мне придает обмотанная вокруг руки и сжатая в кулаке страховка. Я скольжу взглядом вниз и вдоль по склону карьера.
Вертикальные стены, серо-скользкие от прошедшего дождя, уходят вдаль, огибая километровое ущелье, в котором стоят рабочие постройки и техника.
Относительно небольшая часть сползшей земли, осыпалась на дорогу в тридцати метрах внизу. У края дороги - новый обрыв, за которым еще пятнадцатью метрами ниже расположено дно карьера, заполненное двумя гигантскими бассейнами с водой, которые разделены чем-то вроде изрытой колеями насыпной дамбы из щебня шириной в грузовик.
Когда я приглядываюсь, то замечаю больше следов оползня. Я беру в руку бинокль и изучаю при помощи него землю и камни, осыпавшиеся на торчащие из скалы небольшие выступы и ее каменное основание. Я слышу хныканье канюка где-то у себя над головой и чувствую кожей слабый ветерок из карьера, холодный и влажный. Вспоминаю, как Хол прошлой ночью пробежала своими пальцами по моей шевелюре, и меня пробивает нежданная дрожь.
Пара уступов торчит внизу уже достаточно давно, чтобы несколько тощих, чахлых растений успели пустить на них своих корни. Их темно-зеленые, коричневые и бежевые пятна - единственное, что нарушает сланцево-серую цветовую гамму скалы. Грубый ком коричневых веток на выступе на полпути вниз, вероятно, является старым птичьим гнездом. Я внимательно инспектирую другие уступы и подножие скалы под стеной нашего сада.
Я покидаю обрыв, отвязываю веревку, снова перекидываю ее через плечо и начинаю пробираться вдоль стены, спиной к нагромождению ее камня, поглядывая вниз на груды валунов, земляных комьев и дерна, размечающих растущую границу карьера.
Дышу я часто, и сердце у меня вновь колотится, как прошлой ночью, когда мне взбрело в голову, что я наконец-то пересплю с женщиной, потому что, хоть осыпавшийся земляной склон и кажется спокойным, что я, черт возьми, могу об этом знать? Может, он только и ждет, чтобы поехать вниз снова, стоит только какому-нибудь идиоту (то бишь мне) по нему пройтись.
Я продолжаю бочком продвигаться вдоль стены, пока не добираюсь до того места, где ранее сидел наверху. Здесь полоса сохранившейся травы настолько узка, что я едва могу уместиться на ней.
Торчащий из оползня толстый древесный корень выглядит убедительно надежным. В самом широком его месте, там, где он выходит из-под стены, я привязываю веревку. Другой конец я обвязываю вокруг груди, оставляю зазор, чтобы пропустить через него оставшуюся веревку, вновь перекидываю через плечо и затягиваю перед собой узел, следя, чтобы веревка держала меня под мышками. Я разбираюсь в узлах; это моя персональная альпинистская методика, которая, несомненно, является полной ерундой. И тем не менее, веревка, кажется, держится, и даже если я соскользну, она должна натянуться и предотвратить падение. Пожалуй, я в любом случае буду держаться за нее, просто для собственного спокойствия.
Спускаться спиной вперед по грязи и земле, корням и камням к краю мерзковато; мои ботинки утопают в жиже по щиколотку. За мной тянется весьма заметный след. Уже ближе к краю земля уходит у меня из-под ног, и я качусь вниз с криком «У-ууф!» Не успевая среагировать, я приземляюсь частично коленями на тонкий слой грязи прямо на краю обрыва, а частично локтями в более глубокую земляную насыпь, туго натягивая веревку перед собой. Ноги у меня сейчас, должно, быть, болтаются над пропастью. Я слышу, как прямо у меня под голенями камни и комья почвы с грохотом и глухим стуком валятся со скалы.
- Так-так, - бормочу я и, изо всех сил вцепляясь в веревку, вытаскиваю себя обратно. Набравшись смелости, бросаю взгляд вниз. С этого ракурса скалистая стена кажется мне еще более отвесной. Не обнадеживает.
Выпрямившись на краю, я выбираю еще немного веревки и склоняюсь над обрывом, а затем - с ртом, забитым песком, и сердцем, колотящимся так мучительно и быстро, что, кажется, само зрение принимается мерцать подобно неисправной лампе дневного света - я начинаю спускаться со скалы.
Мы как-то занимались чем-то подобным на школьный День приключений, хотя, кажется, я припоминаю, что в нем была задействована не одна веревка, а множество, и была уйма блестящих и ярких разноцветных карабинов из анодированного алюминия, плюс пряжки, страховочные ремни, защитные шлемы и прочие добавляющие надежности элементы сверхпродуманной скалолазной атрибутики.
- Если я умру девственником, Хол, - шепчу я (когда я разговариваю сам с собой, это всегда верный признак того, что я нервничаю), - надеюсь, ты смилостивишься и прольешь слезу на моих похоронах.
Более всего я опасаюсь, что корень ни за что по-настоящему не цепляется, и в конце концов его выдернет из земли мой собственный вес, заставив меня спикировать в карьер. Но нельзя забывать и о том, что я могу потерять опору и удариться о каменную стену, причем внутренности мои будут стиснуты перетянутым узлом на груди, который я мог неправильно завязать. Похоже, стоит пересмотреть политику по приведению своего веса к ста килограммам.
- По правде сказать, поздновато, - бормочу я себе под нос, продолжая не спеша спускаться с утеса и стараясь травить веревку с той скоростью, которая позволит сохранить угол, допускающий столь откровенно эксцентричный способ передвижения.
У меня оживает телефон.
- Оуу... - слышу я собственный рассерженный голос. Это рингтон Гая. Он будет просто продолжать звонить, пока я не возьму трубку. Поскольку вокруг правой руки у меня обмотана веревка, приходится извернуться и кое-как вытянуть телефон из жилетного кармана другой рукой. Я едва не роняю его, ухитряясь поймать на уровне груди, и подношу к левому уху.
- Алло?
- Где тебя черт носит?
- Я вышел погулять, - говорю я ему. Формально это правда.
- Ну так тащи свою задницу обратно. Мне нужно встать.
- Я буду, может, через десять, пятнадцать минут. Ты сможешь пока управиться сам?
- Нет, черт, не могу, но я, блядь, обязан, да? Еще я чую запах тостов, которые делает какой-то придурок внизу, и чувствую себя просто невыносимо. Я выберусь из постели как-нибудь сам или позову кого-нибудь. Просто наслаждайтесь своим утренним моционом, молодой сэр.
- Ну папа, - начинаю я, но он отключается.
Я перекладываю телефон в более доступный карман.
Один раз я теряю равновесие, пытаясь перебраться в сторону, чтобы исследовать один уступ в стене. Меня качает маятником, я тяжело бьюсь о скалу, на ходу немного закручиваясь в левую сторону, так что удар приходится в правое плечо. Бинокль лязгает.
- Дерьмо, - говорю я. По крайней мере, веревка не стиснула мне грудь. Я отталкиваюсь, со второй попытки выставляя ноги под правильным углом, и возвращаюсь в исходное положение, потом собираюсь с силами, - для начала дав своему колотящемуся сердцу чуть успокоиться, - выбираю еще немного веревки и раскачиваюсь в сторону, прыжками передвигаясь вдоль склона. Туго натянутая над краем утеса над головой веревка сбрасывает на меня немного земли и пару камешков, с грохотом рассыпая их, в то время как я продолжаю двигаться по скале.
Любопытная штука на уступе, до которого я пытался добраться, на поверку оказывается обветренными и выбеленными солнцем костями; овечьими или, может, ягнячьими. Я решаю спуститься ниже.
Сосредотачиваюсь на месте, над которым прошел оползень, поглядывая наверх - не полетят ли оттуда какие новые камни. Руки и ноги болят, а веревка болезненно впивается в спину и ребра с боков. Думаю, что вскорости приступлю к обратному восхождению.
Я снова бросаю взгляд вниз и поднимаю левой рукой бинокль. Этого оказывается достаточно, чтобы вновь потерять равновесие; хватка у меня ослабевает, и тогда одна нога, а следом вторая скользят вниз. Я вторично ударяюсь о скалу, бинокль врезается мне в грудь.
- Бля! - вырывается у меня. Я не люблю ругаться, так что, пожалуй, здорово раздосадован сейчас.
Недолго медлю, упираясь коленями в скалистый склон. Плечи и ребра ужасно болят. Бросаю последний взгляд в бинокль на каменную площадку близ подножия утеса, с которого спускался. Большое расстояние означает, что мне нужно отрегулировать фокус, а веревка у меня в руке - поэтому я должен проделать это одной рукой, что не так-то просто.
Из земли, осыпавшейся на последний уступ перед дорогой внизу, торчат еще белые линии. Может быть, кости, а может, и нет. Разглядеть мешают спутанные серо-коричневые ветви небольшого кустарника.
- Хм, - произношу я. Оставив бинокль болтаться на груди, я отталкиваюсь от скалы и принимаюсь взбираться обратно наверх, натягивая веревку так, чтобы сохранить правильный угол. На практике делать это труднее, чем кажется. На скалодроме во время школьного Дня приключений было определенно легче. Подозреваю, что страховочные ремни, которыми там использовались, - они были протянуты и под пахом, и вокруг плеч, как у парашютистов, - неким образом уравновешивали все тело, а вот моя текущая собранная на скорую руку система затрудняет движения, делает их более скованными и, если уж на то пошло, болезненными. А решение собирать всю веревку на плече потерпело неудачу, и сейчас я волоку за собой здоровенные веревочные петли, которые того и гляди перепутаются и зацепятся за что-нибудь внизу.
Я испускаю немало приглушенных ругательств, прежде чем у меня выходит добраться до верхнего края обрыва. И уже там, на самом заключительном шаге, я вновь теряю равновесие и падаю, набивая при этом полный рот земли. Я всячески отплевываюсь, давясь ею и болтаясь над пропастью. Спина и верхняя часть груди словно горят. Руки загребают мягкую почву и мелкие камешки. Я брыкаюсь и с усилием тяну себя вверх, суча ногами, словно какой-нибудь мультяшный персонаж, пытающийся бежать по воздуху, и итоге все-таки перебрасываю себя через край и бухаюсь на колени в грязь в паре метров от стены, где начинается моя веревка.
- О. Здорово, Кит.
Я чуть не валюсь обратно в карьер. Задрав голову, я смотрю на стену, из-за которой торчат голова глазеющего на меня сверху Хейза и его рука с самокруткой. - Ты там как, приятель? - Он затягивается и выдыхает облако серо-голубого дыма.
- А! - только и вырывается у меня. Я перевожу дыхание, все еще приходя в себя. Пошатываясь, встаю на ноги и кое-как шагаю вперед по мягкой земле, на ходу пытаясь ослабить узел на груди. - Да! Отлично! - говорю я ему, спотыкаясь и находя относительно безопасный участок у основания стены.
- Тут что-то типа лавины сошло, да? - спрашивает Хейз, пока я обессиленно откидываюсь на каменную кладку, сражаясь с дрожью, глотая воздух и безуспешно дергая сделавшийся вдруг невероятно тугим, крепким, узел у себя на груди.
- Ага, - отвечаю я.
- Так ты, значит, скалолазанием занимаешься?
- Нет, - почти что кричу я . - Не совсем.
- Тебе там разрешили полазить по карьеру?
- Ну, знаешь, - говорю я, продолжая восстанавливать дыхание. - Сегодня воскресенье. Тут никого. Мало кто работает в эти дни.
- А. Ясно. Но это же вроде тренировки у тебя?
- Ага.
- Да... - Слышу, как он затягивается сигаретой, после чего та по дуге пролетает у меня над головой, падая в карьер. - Я вскипятил чайник, - говорит он мне. - Сейчас пойду. О; тебе там не нужна помощь, чтобы вернуться, ну или типа того?
- Нет. Нет, все в порядке.
- Превосходно. Пойду состряпаю пойло. Молоко и два сахара, да?
- Да. - Узел потихоньку начал поддаваться. - Молоко и два. Пожалуйста.
Смысла таиться больше нет; я перебираюсь через стену, - это непросто, меня сотрясает дрожь, мышцы ноют, - и волокусь обратно в гараж, избавляюсь там от веревки и бинокля, потом стаскиваю у задней двери ботинки и, прежде чем войти, отряхиваю, как могу, одежду от грязи.
- Ну и что за херней ты занимался? - интересуется Гай, сидя во главе кухонного стола в старой армейской шинели, которой он пользуется как халатом. Эли сидит напротив него, будто утопая в собственном пушистом белом халате. Она молча на меня глядит. Под глазами у нее здоровые круги.
- Упал, - говорю я Гаю и иду в прихожую.
- Чай на столе! - кричит от мойки Хейз, пока я покидаю помещение. Он переоделся в другую футболку, с надписью «Картер» в драматичных черно-белых тонах.
- Обернусь через минуту, - отвечаю я ему, отправляясь принимать очередной душ.
Однако на месте оказывается очередь, потому что все, похоже, встали в одно и то же время. Пол стоит у двери ванной с переброшенным через руку полотенцем.
- Привет, Кит, - хриплым голосом говорит он. Волосы у него всклокочены.
Тогда я отправляюсь в спальню Гая и принимаю душ там, в смежной душевой. Ему не нравится, когда я так делаю, но сейчас я не стараюсь заметать следы. Даже оставляю немного песка в углу душевой кабины, вместо того, чтобы тщательно его смыть, просто чтобы дать понять Гаю, что я был здесь.
- О да, он это поймет, Кит, - говорю я сам себе.
Но потом, уже обтираясь у душа полотенцем, мне начинает казаться, что я поступил глупо и мелочно, поэтому я снова захожу в кабину и вымываю маленькую «V» из серого песка, пока пол вновь не делается идеально чистым.
- Гораздо лучше, - бормочу я.
- Вы мудачье! Могли, блядь, и разбудить меня! Кит! Почему ты меня не поднял?
- Ты крепко спал, - говорю я.
- Но ты мог меня разбудить!
- Ты уже принял снотворное; ты был слишком слаб, чтобы двигаться.
- Отлично, давайте подумаем, какое же вещество на растительной основе славится тем, что охуенно и практически мгновенно взбадривает? Ах ты черт, постойте минутку! Я знаю!
- Папа, когда ты в последний раз нюхал кокс, у тебя едва не случился сердечный приступ, - напоминаю я ему.
- Но это мое сердце Кит. Мое долбаное сердце, не твое. Мое сердце, моя жизнь, мой выбор.
Сегодня вместо шерстяной шапки, похожей на чайную грелку, на нем старая полинявшая красная бейсболка с логотипом «Норт 99». Может, он выбрал ее из-за того, что в небе виднеется намек на солнце. Гай подносит руку к козырьку, и на мгновение мне кажется, что он собирается сорвать ее с головы и с отвращением швырнуть на стол, но этого не происходит.
- Кончай уже наезжать на пацана, - говорит ему Хол. - Мы просто не хотели, чтобы ты умер из-за нас. Как минимум Кит желал тебе лучшего; остальные боялись, что твои анализы крови покажут передоз чертовой перхотью, и на пороге неотложки объявятся копы. - Она одаряет Гая улыбкой. - Дорогой, сбавь обороты. Или выбирай хотя бы тех из нас, кого нельзя уложить в упор.
- Это же кино такое, - поддакивает Хейз.
- К слову о сердечных приступах, - вполголоса говорит Эли Робу. Не удивлюсь, если сейчас она тайком пинает его под столом.
- Чего? - спрашивает у Хейза Прис.
Роб отпивает кофе из кружки и, оторвав взгляд от айпада, смотрит на Эли:
- О чем ты?
- «В упор».
- Сколько чашек ты уже выпил? - спрашивает Эли.
- Это с Джоном Кьюсаком? - сонно уточняет Пол.
Роб поворачивается от Эли к Полу.
- С ним было «Убийство в Гросс-Пойнте», - отвечает он и возвращается к своему айпаду. - А тот фильм из конца шестидесятых; Джон Бурмен, Ли Марвин.
- Я насчитала три, - говорит Эли Робу, который будто не замечает ее. - Просто обычно ты не пьешь так много. Тебе известно, что кофе плохо сказывается на сердце.
- Не смотрела, - говорит Прис.
Роб с недовольным видом изучает что-то на экране айпада.
- Гребаное вам спасибо, - обращается Гай к Хол, - за то, что у меня есть друзья, готовые на многое, чтобы уберечь в последние месяцы моей жизни меня от всевозможных развлечений и убедиться, что я не окочурюсь прежде, чем пройду... все отведенные мне боль, страдания и унижения.
Эли испускает протяжный вздох.
- Пожалуйста, - вполголоса бросает Хол, жуя тост и читая журнал.
- Кстати. Вы вчера засиделись, - осторожно замечает Эли. Кажется, никто не понимает, о чем она, однако взгляд ее устремлен на Хол. Потом она переводит его на меня. Что-то будет.
- Правда? - произносит Хол.
- Увидела, как ты тихонько покидала спальню Кита поздно, сильно поздно, ночью. Я как раз шла в туалет.
Хол фыркает и вновь уходит в свой журнал.
- Ну да. Мы тайные любовники. - Она кивает в сторону Гая. - Я собираю коллекцию. - Помедлив, она смотрит на него. - Твой папаша; его ведь больше нет с нами, не так ли?
- Нет, но мы можем выкопать его к такой-то матери, - отвечает Гай. - Тебе сойдет?
- Я смотрела, как Кит играет в свою игру, - с легкой улыбкой объясняет Хол Эли. - Здоровенный накачанный герой, который оружием расчищает путь сквозь полчища злобных монстров. Было на удивление интересно. - Она кивает и хмурится. - Практически даже тревожно. - Барабаня пальцами по столу, она смотрит в какую-то точку над головой у Эли. - Быть может, я даже больший гик, чем мне самой казалось. - Она пожимает плечами и возвращается к чтению.
- Ну ладно, - говорит Эли, только звучит это так, словно она лишь притворяется, что поверила. Она поворачивается ко мне. - Кит, ты что, краснеешь?
- Это вряд ли, - отвечаю я, внезапно ощущая, что злюсь на нее. - У меня что, лицо красное? - спрашиваю я Пола, который со скорбным видом баюкает громадную кружку чая. Ломтик тоста на тарелке перед ним лежит нетронутым.
- А? - вздрагивает Пол. Похоже, он не слушал.
Облокотившись на стол и подперев рукой подбородок, Хол изучает меня.
- Фиг знает. Ты краснеешь, Кит? Отчего бы? Я должна быть польщена? Или обеспокоена?
- Ну вот, теперь-то я точно начинаю краснеть, - расплываюсь в ухмылке я.
- Хмм, - недоверчиво протягивает Эли, но больше не произносит ни слова и возвращается к чаю.
- А у тебя есть девушка, Кит? - спрашивает Хейз.
- Нет, - отвечаю я.
- Да кому он, на хуй, сдался? - вперив в меня взгляд, изрекает Гай.
- Гай! - восклицает Прис. Она смотрит на меня. - Он просто завидует, Кит, - говорит она мне. - Ты симпатичнее его; намного симпатичнее.
- Теперь, пожалуй что, да, - бурчит себе под нос Гай.
- Спасибо вам большое, мэм, - негромко говорю я, опустив голову.
- Фишка в том, - говорит Хейз, - чтобы просто действовать и не бояться, что тебя случайно отошьют.
Хол смотрит на него и уточняет:
- Случайно?
- Я согласен со своим ученым другом, - вполголоса замечает Пол, отодвигая от себя тарелку с тостом и осторожно укладываясь головой на стол. - Действуй, Кит, - говорит он мне.
- Так ты не хочешь этот тост? - уточняет Хейз.
- ...Мы чертовски уверены в том, что он хотел, - бормочет Роб.
На мгновение в кухне повисает тишина, и все избегают встречаться друг с другом взглядами.
Точнее даже на несколько мгновений.
Это определенно секс-видео.
- Значит так, - заявляет Эли, - если мы собираемся делать все по уму, то должны придерживаться программы.
- Боже, начинается, - изрекает Хейз, проводя рукой по своему блестящему скальпу.
Эли смотрит на него.
- У нас не так много времени, и еще меньше дееспособных искателей.
- О да, - вполголоса замечает Гай.
- Не бери в голову, Гай, - тихим голосом говорит Пол, все еще не поднимая головы со стола. - Возможно, она имела в виду меня. - Он громко стонет. - Сейчас я не чувствую себя шибко дееспособным.
- Точно, - говорит Хол. - Пожалуй, никто из нас здесь не в лучшей форме.
- Я набросаю план, - говорит Эли и тянется за айпадом. - Распределю нам роли и места для поиска.
- Что, соскучилась по работе? - спрашивает Роб.
Пол жалобно мычит.
- Давайте этим займусь я, - говорю я, вынимая из ящика тетрадь формата А4. Из кольчатого переплета сверху я вытаскиваю карандаш, раскрываю тетрадь на свободном листе и быстро рисую на нем восемь линий.
- Кит, - говорит Эли, поднимая руку с айпадом. - Я разберусь.
- Так быстрее, - отвечаю я и принимаюсь набрасывать слова сверху страницы: Папа, Я, Хол... - Можем наперегонки! - добавляю я, отрывая взгляд о листа. - При, Эли, Хез, Роб, Пол. Далее я начинаю перечислять части дома, начиная с «Чд», для чердака, и постепенно спускаясь вниз.
Эли кладет айпад на стол.
- Что ж, - говорит она, - как хочешь. - Она кивает на раскрытую передо мной тетрадь. - Ты записал всех нас, да? - Она медлит, ожидая моего ответа, однако я продолжаю молча писать. - Тогда, - говорит она, - тебе следует перечислить места, где может оказаться кассета, плюс выделить отдельные категории занятий, например, кто-то может организовывать связь в группе, или... или заваривать чай, или еще что.
- Принято, - говорю я.
- Мы могли бы действовать, как муравьи, - глубокомысленно изрекает Хейз.
Все на него таращатся.
- Что? - спрашивает Гай. Если не он, так, полагаю, кто-нибудь другой сделал бы это за него.
- Точняк, - говорит Хейз. - Я как-то, типа, видел документалку. У муравьев нет, ну, плана, такого подходящего, продуманного... в общем, плана, и то, как они там все суетятся, это выглядит, ну... выглядит так, будто делают они это совершенно произвольно, так? Ну да, так кажется поначалу, но в итоге они общаются при помощи... ну, всякой химии и сбиваются в дорожки, благодаря которым они успевают заглянуть всюду и в конце концов собираются на участках, которые им нужны, так? Чуете, к чему клоню?
- Не вполне, - говорит Прис.
Эли возвращается к моему занятию, когда я, добравшись уже практически до конца страницы, пишу «Фг» (что значит «Флигель») 1, 2, 3 и «Гар». «Прочему» отведена где-то восьмая часть страницы.
- И можно, - говорит Эли, - добавить еще колонку для перспективных областей, которые слишком велики, чтобы охватить их в одиночку, но которые выиграли бы от проведения дальнейших исследований и привлечения дополнительных ресурсов.
- Понял, - отвечаю я, проводя новую линию у правого края.
- Но я как раз о этом и говорил... - жалобным тоном говорит Хейз.
- Могу я высказать пожелание? - уточняет Гай. - Учитывая, что это все-таки мой гребаный дом?
- Какое? - спрашивает Эли.
С карандашом наготове я смотрю на папу. Он глядит на меня.
- Давайте разведем большой гребаный костер. Покончим со всем этим дерьмом.
(c) Перевод Реоту (Rheo-TU), 2022