9 апреля. Ьтремс
Я просыпаюсь в 07:21 от тяжелого сна. Я обнаружил несколько серьезных нарушений в компании, где работал - а во сне я работал вместе с отцом. Мы подготовили все необходимые документы и пришли к главному бухгалтеру, где отец и оставил меня, а сам вернулся работать к себе в офис. Главным бухгалтером оказалась З..
Ей не понравилось то, что я нашел. Она перелистала бумаги, которые я принес, и нашла ошибку.
- Вот здесь, - тычет она пальцем. - И здесь. И здесь. Чему вас только учат! Лучше уходите отсюда.
Я возразил. Ошибка была только на бумаге, но не по сути.
- Нас обманывают, - повторяю я. - Здесь работают жулики, которые мечтают скрыться с деньгами нашей фирмы. Неужели вас это не заботит?
Внезапно я понимаю, что стою перед ней абсолютно голый. Нас разделяет высокая стойка. Но остальные - остальные видят меня. Не знаю, почему, но меня это совершенно не заботит. Я просто переставляю ноги чуть по-другому, чтобы не было видно пениса.
З. продолжает копаться в бумагах. Наконец, поднимает от них глаза и с подчеркнутым недовольством в голосе говорит мне:
- Хорошо. Я все проверю.
Это не единственный вопрос, с которым я к ней пришел. У меня с собой список из трех пунктов. Начал я с третьего, теперь перехожу ко второму.
- У меня удержали часть зарплаты за то, что я не работал в субботу и понедельник, - говорю я и протягиваю заявление, - хотя это мои законные выходные.
Сегодня вторник.
З. бегло просматривает поданную ей бумагу.
- Не по правилам, - хмыкает она. Достает с полки какой-то бланк и начинает переносить в него данные.
- Проверьте, пожалуйста, - закончив, она подает мне заполненный лист.
- Не те даты, - говорю я, вчитавшись в заголовок. - Здесь сказано, что я отсутствовал в 2014 году, а сейчас уже 2017.
З. хмурится. Она раздражена.
- Больше бланков у меня нет. Можем заказать. Или... - она тянется к другой полке и снимает лист со стопки чистой бумаги, - заполняйте заявление заново, но уже по правилам. Только это будет стоить денег.
- Сколько? - машинально спрашиваю я.
- 303 рубля и 30 копеек, - чеканит она голосом кассового аппарата.
- Давайте лучше дождемся, когда придут новые бланки, - вздыхаю я.
Я наконец перехожу к первому пункту своего списка... но не успеваю его зачитать. В коридоре раздается грохот. Мы выскакиваем наружу, другие сотрудники тоже вывалились из своих дверей и ошеломленно смотрят на четверку вооруженных мужчин, которые появились в конце коридора.
Их лица в масках с прорезями для глаз, стволы дробовиков, которыми они вооружены, замотаны яркими лентами, навевающими парадоксальное ощущение праздника.
- Да, мы вас обманывали! - громко заявляет один из них, судя по всему, главарь. - И мы собираемся смыться с вашими деньгами. И у нас есть заложник!
Я не вижу при них никаких денег. Но заложник, которого они толкают перед собой, заложник с побледневшим от волнения лицом - это мой отец.
По кучкам всполошенных сотрудников передается известие, обрывки которого долетают и до меня. Говорят, что полиция и налоговая уже в пути, что налоговая сейчас же проведет необходимый аудит фирмы и выдаст свежие бланки.
- Не поможет! - гремит бандит, который также слышит, о чем перешептываются люди. - К тому времени мы будем уже далеко!
Они выводят моего отца на улицу. Снаружи зима.
Я подхожу, как есть, голый, к разделяющей нас стеклянной входной двери. Кто-то быстро надевает на меня одежду - красные штаны, тулуп, нахлобучивает дурацкий колпак. Я оказываюсь в костюме Санта-Клауса. Не понимаю, зачем все это, но мне тепло. Отца отпускают, отходят на два шага. Потом стреляют в упор в живот.
Под крики и вой приближающихся сирен я выбегаю из здания фирмы. Бандитов уже и след простыл. Поднимаю отца со снега. Рана на его животе - кольцо из крови, похожее на отпечаток солнечного затмения. Он уже мертв. Его окоченевшее тело странно легкое. Крики не прекращаются. Я поднимаю его со снега и несу на руках обратно в здание. Крики. У меня на руках точно кукла, деревянная кукла, а не человек, который когда-то был живым, когда-то был моим отцом. Крики не прекращаются - это кричу я сам; долгий, несмолкающий крик, у меня изо рта текут слезы, я кладу его на пол, нас обступают сотрудники, и я в этом нелепом рождественском костюме, я не могу поверить, как такое произошло, как такое вообще могло случиться с моим отцом?!.
Выглядываю за окно. Термометр показывает +10. Считаются ли его показания показаниями уличной температуры, если он находится внутри балкона, а не снаружи? А, впрочем, все равно.
Записал сон только в половину десятого. До этого - не мог сомкнуть глаз, пытался зафиксировать в голове свой ночной кошмар, потом думал... о разных не связанных с ним вещах; в итоге снова ощутил проклятую эрекцию. Ситуация в данном случае осложнялась еще и тем, что я люблю спать на животе. Я бы, может, как-то и пережил первое, но мне не хотелось пачкать простыни. Поэтому я включил компьютер, лихорадочно полистал порнокартинки в Сети, а потом сходил в туалет.
Странно, потому что мне казалось, что возраст желания в этом плане чуть помоложе. Понимаю, был бы подростком, ну двадцать лет бы мне было - это все было бы гораздо более объяснимым. Но что может остаться в человеке к тридцати годам? Я, наверное, должен радоваться тому, что не полный импотент? - ну куда мне это, зачем мне это?
Мне хочется отрезать себе член.
По-моему, у женщин с этим проблем должно быть меньше, у них нет этого путающегося между ног отростка, который порой словно живет своей жизнью.
Я не всерьез. Я не всерьез. Даже если я лишусь его, желание все равно останется. Есть еще вещи, образы, которые заставляют меня их желать. Они никуда не денутся. Они не зависят от меня. Это - часть другого, не принадлежащего мне мира.
Ей не понравилось то, что я нашел. Она перелистала бумаги, которые я принес, и нашла ошибку.
- Вот здесь, - тычет она пальцем. - И здесь. И здесь. Чему вас только учат! Лучше уходите отсюда.
Я возразил. Ошибка была только на бумаге, но не по сути.
- Нас обманывают, - повторяю я. - Здесь работают жулики, которые мечтают скрыться с деньгами нашей фирмы. Неужели вас это не заботит?
Внезапно я понимаю, что стою перед ней абсолютно голый. Нас разделяет высокая стойка. Но остальные - остальные видят меня. Не знаю, почему, но меня это совершенно не заботит. Я просто переставляю ноги чуть по-другому, чтобы не было видно пениса.
З. продолжает копаться в бумагах. Наконец, поднимает от них глаза и с подчеркнутым недовольством в голосе говорит мне:
- Хорошо. Я все проверю.
Это не единственный вопрос, с которым я к ней пришел. У меня с собой список из трех пунктов. Начал я с третьего, теперь перехожу ко второму.
- У меня удержали часть зарплаты за то, что я не работал в субботу и понедельник, - говорю я и протягиваю заявление, - хотя это мои законные выходные.
Сегодня вторник.
З. бегло просматривает поданную ей бумагу.
- Не по правилам, - хмыкает она. Достает с полки какой-то бланк и начинает переносить в него данные.
- Проверьте, пожалуйста, - закончив, она подает мне заполненный лист.
- Не те даты, - говорю я, вчитавшись в заголовок. - Здесь сказано, что я отсутствовал в 2014 году, а сейчас уже 2017.
З. хмурится. Она раздражена.
- Больше бланков у меня нет. Можем заказать. Или... - она тянется к другой полке и снимает лист со стопки чистой бумаги, - заполняйте заявление заново, но уже по правилам. Только это будет стоить денег.
- Сколько? - машинально спрашиваю я.
- 303 рубля и 30 копеек, - чеканит она голосом кассового аппарата.
- Давайте лучше дождемся, когда придут новые бланки, - вздыхаю я.
Я наконец перехожу к первому пункту своего списка... но не успеваю его зачитать. В коридоре раздается грохот. Мы выскакиваем наружу, другие сотрудники тоже вывалились из своих дверей и ошеломленно смотрят на четверку вооруженных мужчин, которые появились в конце коридора.
Их лица в масках с прорезями для глаз, стволы дробовиков, которыми они вооружены, замотаны яркими лентами, навевающими парадоксальное ощущение праздника.
- Да, мы вас обманывали! - громко заявляет один из них, судя по всему, главарь. - И мы собираемся смыться с вашими деньгами. И у нас есть заложник!
Я не вижу при них никаких денег. Но заложник, которого они толкают перед собой, заложник с побледневшим от волнения лицом - это мой отец.
По кучкам всполошенных сотрудников передается известие, обрывки которого долетают и до меня. Говорят, что полиция и налоговая уже в пути, что налоговая сейчас же проведет необходимый аудит фирмы и выдаст свежие бланки.
- Не поможет! - гремит бандит, который также слышит, о чем перешептываются люди. - К тому времени мы будем уже далеко!
Они выводят моего отца на улицу. Снаружи зима.
Я подхожу, как есть, голый, к разделяющей нас стеклянной входной двери. Кто-то быстро надевает на меня одежду - красные штаны, тулуп, нахлобучивает дурацкий колпак. Я оказываюсь в костюме Санта-Клауса. Не понимаю, зачем все это, но мне тепло. Отца отпускают, отходят на два шага. Потом стреляют в упор в живот.
Под крики и вой приближающихся сирен я выбегаю из здания фирмы. Бандитов уже и след простыл. Поднимаю отца со снега. Рана на его животе - кольцо из крови, похожее на отпечаток солнечного затмения. Он уже мертв. Его окоченевшее тело странно легкое. Крики не прекращаются. Я поднимаю его со снега и несу на руках обратно в здание. Крики. У меня на руках точно кукла, деревянная кукла, а не человек, который когда-то был живым, когда-то был моим отцом. Крики не прекращаются - это кричу я сам; долгий, несмолкающий крик, у меня изо рта текут слезы, я кладу его на пол, нас обступают сотрудники, и я в этом нелепом рождественском костюме, я не могу поверить, как такое произошло, как такое вообще могло случиться с моим отцом?!.
Выглядываю за окно. Термометр показывает +10. Считаются ли его показания показаниями уличной температуры, если он находится внутри балкона, а не снаружи? А, впрочем, все равно.
Записал сон только в половину десятого. До этого - не мог сомкнуть глаз, пытался зафиксировать в голове свой ночной кошмар, потом думал... о разных не связанных с ним вещах; в итоге снова ощутил проклятую эрекцию. Ситуация в данном случае осложнялась еще и тем, что я люблю спать на животе. Я бы, может, как-то и пережил первое, но мне не хотелось пачкать простыни. Поэтому я включил компьютер, лихорадочно полистал порнокартинки в Сети, а потом сходил в туалет.
Странно, потому что мне казалось, что возраст желания в этом плане чуть помоложе. Понимаю, был бы подростком, ну двадцать лет бы мне было - это все было бы гораздо более объяснимым. Но что может остаться в человеке к тридцати годам? Я, наверное, должен радоваться тому, что не полный импотент? - ну куда мне это, зачем мне это?
Мне хочется отрезать себе член.
По-моему, у женщин с этим проблем должно быть меньше, у них нет этого путающегося между ног отростка, который порой словно живет своей жизнью.
Я не всерьез. Я не всерьез. Даже если я лишусь его, желание все равно останется. Есть еще вещи, образы, которые заставляют меня их желать. Они никуда не денутся. Они не зависят от меня. Это - часть другого, не принадлежащего мне мира.