«Листок, на котором вам пишу, я взял у убитого фрица…»
Письма с фронта: что торопились сообщить родным советские солдаты, понимая, что завтра может быть их последний бой, последний день?
Подготовил Кирилл Железнов
Треугольники со штампом «Просмотрено военной цензурой» несли весточки от солдат к матерям, женам и детям. Они написаны по-особенному, совсем не так, как привыкли писать мы, перебрасываясь отрывистыми кусочками текста по электронной почте или в социальных сетях. Бросаются в глаза нежные обращения бойцов к адресатам, обстоятельные пожелания здоровья - солдаты торопились выплеснуть на бумагу любовь к своим близким, понимая, что завтра такой возможности может и не быть.
Сейчас эти письма, написанные в окопах и землянках, стали музейной ценностью - хранятся в архивах Центрального музея Тавриды, хотя о судьбах большинства авторов историки, к сожалению, ничего сказать не могут. «Республика» публикует наиболее интересные отрывки из посланий с фронта.
Использованы материалы из архивного фонда Центрального музея Тавриды и сайта http://iremember.ru/
Маляров Юрий
«Дорогие мама и папа! Наконец настал долгожданный день. Сегодня утром мы уехали ближе к фронту. Настроение великолепное, как и у большинства бойцов. Еду с большим желанием разбить проклятый фашизм. Вы обо мне не беспокойтесь. Жалко мне вас оставлять одних, но что поделаешь.
…Нам дали теплое белье, шерстяной свитер, шерстяные носки и шерстяной шлем под каску. Так что одет я тепло».
Людмила Павличенко
«Дорогая, любимая Ленуся! За 9 месяцев впервые получила от вас письма (два Валюшкиных, Лизочкино, твое и папы). …Я старший сержант, снайпер, мой счет 257. На днях получила грамоту из рев. совета армии и диплом, представлена к ордену Ленина. Вот и все. Правда, на армейской доске почета была первой. Вот, Ленуся, и все, ну а эпизоды потом, после войны. Сейчас не время заниматься мемуарами. За это время, т. е. с 6/VIII и до сих пор, все время на передовой огневой. Сейчас я инструктор снайперского дела».
Александр Набока
«Сообщаю тебе, моя дорогая мама, что на сегодняшний день жив‑здоров, нахожусь на фронте, уничтожаю немецкую сволочь и гоним их на запад. Освобождаем родные города и села, освобождаем отцов, матерей, сестер и братьев из-под немецкого кошмара. Мама, вчера я находился в очень тяжелом бою, но в том бою я показал, как воюют украинские сыны за свою священную родину; перед моим подразделением остались сотни немецких солдат и офицеров, эту работу командование оценило и представило меня к правительственной награде. Получил их две: орден Красной Звезды и орден Красного Знамени».
Лобанов Геннадий
«Я сейчас нахожусь в боях, жив и здоров, чего желаю и вам. 8 августа был ранен осколками гранаты в голову, руку, правое бедро, ноги и ягодицы, но все это ерунда, меня просто немного поцарапало, сейчас чувствую себя хорошо. 25‑го получил от Бориса письмо, за которое ему большое спасибо, но ответить на него я не могу - нет бумаги, а этот листок и конверт, что я пишу вам, я взял у убитого фрица, достал Парабеллум, но отдал одному из ребят т. к. плохо с патронами. Зажигалку себе я достал - такую, как была у Витьки.
Вчера попал я под артиллерийский обстрел, меня сильно оглушило, так как три снаряда взорвались буквально рядом. А под вечерок - под бомбежку. Одна бомба взорвалась метрах в пяти, но на бугре, а я лежал под обрывом. А около Семенова - в каких-нибудь двух метрах. Как он остался жив - удивительно».
Михаил Зекчин (10 марта 1945 года, Восточная Пруссия)
«Хорошо бы приехать к Вам в гости или на постоянное место жительства, но… Существует большое «НО», которое заключается в том, чтобы в первую очередь окончательно разгромить и уничтожить ненавистного врага, после чего остаться живым, а потом уж рассчитывать на различные отпуска и прочее. Я думаю, что тебе все это ясно.
Письмо Юрика вместе с твоим последним письмом я тоже получил. Какой он молодец, замечательно пишет. Сколько изменилось за 6 лет: когда я уезжал в армию, он был совсем ребенок, а сейчас уже ученик первого класса».
Компетентно
«Из писем военной цензурой вымарывались номера частей, личные данные бойцов, фамилии командиров, места дислокации, - рассказывает директор Центрального музея Тавриды Андрей Мальгин. - Вся информация, которая имела хоть какую-то военную ценность, изымалась. Если в письмах находили политические выпады или панические слухи или настроения, то с авторами разбирались особисты. Человек не мог написать: мы отступаем или нам тяжело. Письмо могли изъять полностью или закрасить часть специальной типографской краской. Прочитать вымаранное цензурой - невозможно».