(no subject)
В рамках повышения интеллектуального тонуса пересмотрели "Фанни и Александра". Взяли телеверсию, которая больше шести часов, поэтому управились в три захода.
Помнится, в предрождественские дни greenbat попросила насоветовать рождественских кин, легких и ненапряжных - среди ожидаемых "Истинных любовей" и прочих яблок в карамели, кто-то страстно присоветовал "Фанни и Алекстандра". Я так и села на хвост.
А потом подумала, что на самом деле огромное количество людей ФиА видели тогда, когда их в Россию привезли, а был это - я случайно помню - 89 год. Было серо, холодно, вокруг кипели соевршенно бесконтрольные годы, жрать было нечего, за яйца люди убивались по полдня; пять часов мы на морозе со Стр простояли за только возникшими ножками Буша, и это была такая добыча - как мамонт почти, к тому же и окорочка размерами на это намекали. Мама только руками всплеснула, когда я приперла смерзшийся ком.
И на фоне этого всего - первый акт, Рождество в огромном доме Экдалей, танцы, изобилие бархата и плюша, обильные во множестве женские телеса - тут и обе тетки, и рыженькая служанка; и красавица-мать - золотоволосая и чернобровая, с той редкой северной лепкой, которая кажется почти выдуманной; и стол этот ломящийся, обильный, с долгими речами, да и сама вся эта идея европейского и даже скандинавского Рождества - маяка в полярной ночи, консервированного солнца. Видимо, тогда это так действовало сходу, с первых кадров, что дальнейшее терялось - а ведь уже первый акт набит всем тем, чем набит. Горе, измены, безволие, скандалы, сочащийся, почти хлюпающий секс. В киноверсии это немного подрезано - в телевизионной прописано выпуклей - но все равно достаточно.
А уж дальше-то.
И при этом все равно, действительно, ощущение света от фильма остается - может, потому что он начинается и заканчивается счастьем. И страшное лето в епископском доме отпускает, утекает, как и должно в детстве - как утекает и исчезает Боб Юэл из жизни Глазастика. Очевидно, что оно не утечет - Александра швыряет на пол призрак епископа: "Ты от меня не скроешься", а поскольку мы уже знаем, что Александр видит по-настоящему, то понятно - не скроется. И тем не менее, это один из слоев в наборной пестрой мозаики растущей семьи, счастливо воссоединенной.
Странным образом, я вспомнила вдруг "Вино из одуванчиков" - одну из самых сложнонаборных книг на свете. Мало кто ее перечитывал с юности, а если это сделать - выясняется, что возраст работает как призма, вынимая совсем новые детали, и свет не то чтобы меркнет, нет, но добавляется тьма. Классическая обложка - поле одуванчиков, огромное дерево, и лишь приглядевшись, увидишь на ветви маленькую фигуру повешенного.
Хорошее кино очень. И книга. Чем-то они похожи.
Помнится, в предрождественские дни greenbat попросила насоветовать рождественских кин, легких и ненапряжных - среди ожидаемых "Истинных любовей" и прочих яблок в карамели, кто-то страстно присоветовал "Фанни и Алекстандра". Я так и села на хвост.
А потом подумала, что на самом деле огромное количество людей ФиА видели тогда, когда их в Россию привезли, а был это - я случайно помню - 89 год. Было серо, холодно, вокруг кипели соевршенно бесконтрольные годы, жрать было нечего, за яйца люди убивались по полдня; пять часов мы на морозе со Стр простояли за только возникшими ножками Буша, и это была такая добыча - как мамонт почти, к тому же и окорочка размерами на это намекали. Мама только руками всплеснула, когда я приперла смерзшийся ком.
И на фоне этого всего - первый акт, Рождество в огромном доме Экдалей, танцы, изобилие бархата и плюша, обильные во множестве женские телеса - тут и обе тетки, и рыженькая служанка; и красавица-мать - золотоволосая и чернобровая, с той редкой северной лепкой, которая кажется почти выдуманной; и стол этот ломящийся, обильный, с долгими речами, да и сама вся эта идея европейского и даже скандинавского Рождества - маяка в полярной ночи, консервированного солнца. Видимо, тогда это так действовало сходу, с первых кадров, что дальнейшее терялось - а ведь уже первый акт набит всем тем, чем набит. Горе, измены, безволие, скандалы, сочащийся, почти хлюпающий секс. В киноверсии это немного подрезано - в телевизионной прописано выпуклей - но все равно достаточно.
А уж дальше-то.
И при этом все равно, действительно, ощущение света от фильма остается - может, потому что он начинается и заканчивается счастьем. И страшное лето в епископском доме отпускает, утекает, как и должно в детстве - как утекает и исчезает Боб Юэл из жизни Глазастика. Очевидно, что оно не утечет - Александра швыряет на пол призрак епископа: "Ты от меня не скроешься", а поскольку мы уже знаем, что Александр видит по-настоящему, то понятно - не скроется. И тем не менее, это один из слоев в наборной пестрой мозаики растущей семьи, счастливо воссоединенной.
Странным образом, я вспомнила вдруг "Вино из одуванчиков" - одну из самых сложнонаборных книг на свете. Мало кто ее перечитывал с юности, а если это сделать - выясняется, что возраст работает как призма, вынимая совсем новые детали, и свет не то чтобы меркнет, нет, но добавляется тьма. Классическая обложка - поле одуванчиков, огромное дерево, и лишь приглядевшись, увидишь на ветви маленькую фигуру повешенного.
Хорошее кино очень. И книга. Чем-то они похожи.